Монах Меркурий - В горах Кавказа
Какое же все-таки это глубокое понятие — «братство»! Вспоминая этот случай, я и поныне удивляюсь благочинию, которое увидел среди этих презираемых, отверженных миром людей. Им не была чужда и своеобразная справедливость. Хотя, казалось бы, ее совсем нельзя было ожидать от воров-рецидивистов...
И вот если беспристрастно сопоставить их братство с нашим, мы увидим, стыдно признаться, что значительно отличаемся от них в худшую сторону. А ведь нам даны такие обетования Божии: не видел того глаз, не слышало ухо, и не приходило то на сердце человеку, что приготовил Бог любящим Его (1 Кор. 2,9). Мы призваны к вечной жизни во Христе Иисусе! А что ожидает тех — не ведущих Бога?.. Казалось бы, в первые века христианства, когда обильно изливалась Божественная благодать, должно было царить идеальное благочиние. Но, увы... Апостол Павел в своем послании обличает Коринфян: вы собираетесь так, что это не значит вкушать вечерю Господню; ибо всякий поспешает прежде других есть свою пищу, так что иной бывает голоден, а иной упивается. Разве у вас нет домов на то, чтобы есть и пить? Или пренебрегаете церковь Божию и унижаете неимущих? Что сказать вам? похвалить ли вас за это? Не похвалю (1 Кор.11,20 — 22).
А что сказать о наших — последних временах?! В одном из мужских монастырей я наблюдал такую картину: иеромонах, отслужив панихиду, взял со стола большую банку паюсной икры, содержимым которой можно было бы порадовать на праздник всю монастырскую братию, прихватил также рыбные консервы, шпроты, банки со сгущенным молоком и прочее. Отправляясь со всем этим добром в свою келью, он, кивнув на ходу на жалкие остатки, приказал:
— А это несите на общую трапезу.
Жаль, что не было там монаха, который, подобно тому Николаю, подвесил бы ему по скуле так, чтобы у того все из рук посыпалось. Может быть, после такого вразумления он понял бы, что значит братство и долг благочиния.
Нам, христианам, заповедана братская любовь. Мы же, пренебрегая этим, живем жизнью нечестивцев. Какие же мы «братья», да к тому же еще и «возлюбленные», судя по нашим поступкам?!
Не меньшее безобразие творится и в женских монастырях, где игуменьи-«постницы» не появляются даже в сестринских трапезных, потому что им на кухнях готовятся изысканные блюда для так называемого игуменского стола. И они едят отдельно от своих чад. Это вошло уже в обычай. И насельницы свыклись с этим ханжеством, считая его нормальным явлением. В Одесском женском монастыре среди монахинь проживал Христа рада юродивый Иван Петрович. Видя это нечестие, он однажды забежал на кухню, схватил с плиты кастрюльки, где готовилась лакомая пища для игуменьи с казначейшей, и сказал:
— Это варится не для людей, а для свиней.
Вышел и выбросил кастрюльку в помойную яму, обличив своим поступком игуменью, «великую постницу», вместе с казначейшей.
Несколько помолчав, отец Исаакий добавил:
— Не оказаться бы и нам, братья, за свои поступки в числе двуногих свиней, которым Господь когда-то скажет: Не знаю вас, откуда вы; отойдите от Меня, все делатели неправды (Лк. 13,27).
ГЛАВА 36
Городская квартира • Самодействующая молитва остановилась • Буря хульных помыслов • Возобновление блудной брани • Главная беда — вынужденное празднословие • В горы — новым путем • Болезнь • Возвращение в город • И снова в пустынь • Кот выжил • Самодействующая молитва возобновилась.
Закончив переноску меда и сдачу его на конфетную фабрику, брат-пчеловод подыскал в городе квартиру с отоплением и освещением и остался там до весны. Утром он обычно уходил в церковь, к обеду возвращался на квартиру и готовил себе пищу. После обеда читал святоотеческие книги. Вечером опять шел в церковь, а потом снова занимался чтением. Ночью, как и в пустыни, он подымался на полунощницу, но все это, по своим плодам, разительно отличалось от духовного делания в отшельничестве.
Прежде всего остановилась внутренняя самодействующая молитва, несмотря на то, что в новых условиях умному деланию он уделял гораздо более времени. Бесценное сокровище, приобретенное за долгие годы такими трудами, было мгновенно потеряно. Еще в прежние свои посещения пчеловод заметил странное явление: при въезде в город у него прекращалось внутреннее действие непрестанной молитвы. При возвращении же в пустынь, на подходе к берегу озера, непрестанная молитва возобновлялась помимо его усилий с прежним ритмом. И это повторялось постоянно. На сей раз она заглохла окончательно.
И вдруг с невероятной силой налетела буря хульных помыслов. Вместе с ними появились и блудные мечтания. Невольно вспомнились слова святых Отцов-отшельников глубокой древности: «Что бывает с рыбой, когда ее вытащат из воды, то же самое бывает и с монахом-пустынножителем, когда он, оставив свою келью, начнет скитаться по распутиям мира». Виной всему, конечно, были иные условия жизни, иная среда, из-за которых он ощутил в себе полную душевную опустошенность. Главная беда заключалась в вынужденном празднословии, избежать которого, находясь среди людей, было почти невозможно. Не разговаривать с хозяевами — нельзя, он зависел от них, да и обижать не хотелось. Но после каждой беседы сразу же чувствовалось душевное опустошение. Недаром царь Давид учит нас: Да не возглаголют уста моя дел человеческих. (Пс. 16,4). Эту истину брат давным-давно познал еще в пустыни, когда жил недалеко от ленивца. Если ему случайно или по нужде приходилось встречался с ним, начиналась беседа. Сначала говорили дельное: например, выясняли непонятные словосочетания в тропаре или кондаке текущего дня. Но постепенно уклонялись в пустословие. Потом следовал смех. И расходились с отягченной совестью. Впоследствии при встречах в разговор уже не вступали и лишь обменивались кратким приветствием.
— Спасайся, брате, — говорил один.
— Спасайся и ты, брат, — отвечал другой.
Живя в городе, пчеловод терпел поражение за поражением в невидимой брани и, осознавая безвыходность своего положения, томился день и ночь, как птица в клетке.
Едва дождавшись весны, в середине апреля он решил отправиться в свою пустынь, но только не через семь перевалов, как раньше, а через горный хребет со стороны Келласурской долины.
Рано утром он выехал из города на попутной машине, вышел в нужном месте и начал подъем. Двигаясь вверх по склону, он понуждал себя творить Иисусову молитву, надеясь, что возобновится ее непрестанное действие, но, несмотря на все усилия, самодействующая молитва не возобновлялась.
Но вот, наконец, с великим трудом он выбрался на вершину горной гряды и, увидев незнакомую местность, понял, что заблудился. Пришлось спускаться к истоку Келласури и потом идти вниз по течению, переходя с одного берега на другой по выступающим из воды большим камням, а затем — и вброд. Снеговая вода заливалась в сапоги. Брат-пчеловод замерз неимоверно. Пройдя не менее двух километров, он вышел на какую-то горную тропу, тянущуюся вдоль левого берега реки. Снял сапоги, вылил воду, выжал шерстяные носки и стремительно побежал вперед, чтобы согреться. Тропа привела к охотничьему балагану. Там он нашел поленницу сухих дров, место для костра, ведро, чайник, котелок и многое другое. Перочинным ножом настрогал щепок и разжег костер. Принес воды, вскипятил чайник, высушил обувь и одежду. Потом напился кипятку и окончательно согрелся. Начало темнеть. Он сел возле костра и стал ждать утра. Ночь прошла благополучно, но утром его прохватил сильный насморк. Пришлось возвращаться в город на свою квартиру.
В результате этого неудачного путешествия пустынник долго болел гриппом и, наученный горьким опытом, после выздоровления двинулся в горы уже старым путем.
Когда он пришел на первую поляну, то, к немалому удивлению, увидел возле кельи ленивца своего кота, выжившего после увечья. На теле у него с обеих сторон остались четыре небольших пятна: два на груди и два на животе, с облезшей в этих местах шерстью. Это были следы от шипов медвежьего капкана. Судя по глазам, кот чувствовал себя вполне здоровым. В тот же день брат смог пройти на вторую поляну, осмотрел свою пасеку и успокоился: она была в целости и сохранности.
С этого дня жизнь потекла прежним руслом. Пчеловод неукоснительно исполнял молитвенное правило и неустанно понуждал себя творить Иисусову молитву гласно. Однако при всем усердии, былая самодействующая молитва не возвращалась. И лишь в начале лета, мало-помалу, молитва стала периодически возобновляться и, наконец, через некоторое время стала совершаться в такт биению сердца, как и прежде.
Однажды, увидев послушника, брат-пчеловод вспомнил, что когда тот, вместе с другими монахами, пришел в пустынь, он сразу же взял в руки четки и стал везде и всегда громко произносить Иисусову молитву. Через довольно продолжительное время пчеловод в разговоре с ним заметил:
