Рушель Блаво - 33 простых способа создания зон здоровья и счастья у вас дома и на даче
Алтайцы напряглись.
— Алтаец — добрый, он всегда поможет гостю. В чем ваша беда?
— С нами была еще моя совсем молоденькая жена, — в голосе Мишеля послышались сдерживаемые слезы, а Алексия сглотнула комок в горле, — сегодня утром просыпаемся мы, а Насти, моей жены, нигде нет. Она у меня очень романтичная — думаю, пошла ночью любоваться звездным небом, да и заблудилась в тайге. Бедная моя девочка, она сама никогда не сможет выйти! Она совершенно беспомощна — ни костра развести, ни обеда приготовить не сумеет, да и нет у нее с собой ничего. Мы сейчас направляемся в Тюнгур, там вызовем спасателей, но, пока суд да дело, вы бы начали искать мою Настену, а? Вы здесь каждую тропинку, каждый камень знаете, помогите, я готов заплатить.
— Не надо платы, гость, — и алтайцы о чем-то оживленно заговорили на своем языке.
— Ждите здесь, — сказал наконец самый, как мне показалось, главный из этой троицы, и пошел куда-то; а мы втроем и двое других алтайцев остались у костра в абсолютном молчании.
Возвращение невесты
Вскоре алтаец вернулся, причем не один. Он вел за руку нашу Настю, которая испуганно оглядывалась по сторонам, — конечно, ведь он сообщил ей, что за ней пришел муж! Но, как только Настя нас увидела, она сразу расцвела! «Бедная девочка, сколько же она натерпелась в этой экспедиции! Тяжело и страшно терять друзей, но зато какое счастье их потом находить! Еще бы вернуть Александра Федоровича Белоусова, чтобы домой вернуться в полном составе! Ну ладно, он хотя бы взрослый человек, а Настя — совсем еще ребенок!» — думал я.
— Беленькая — твоя жена, гость? — спросил алтаец Мишеля.
Он мог бы и не спрашивать — Мессинг уже прижимал Настю к груди, а она тихонько всхлипывала ему в плечо; они смотрелись идеальной парой. Хорошо, что Настя смогла поддержать нашу игру, а то я сомневался в ее артистических способностях.
Нам одновременно хотелось прямо сейчас оставить Айн, написать Петровичу, послушать рассказ Насти, да и, в конце концов, прийти уже на турбазу. Но далеко не все желания можно исполнить в момент их возникновения: мы просто не имели права обидеть наших гостеприимных хозяев и отказаться от совместной трапезы. Мы ели, а жители Айна, кто поодиночке, кто небольшими группками, подходили к костру и приветствовали нас. Мне кажется, им было любопытно посмотреть на несостоявшуюся невесту их соплеменника, который, как потом сказала Настя, так и не вышел из своего аланчика до нашего отъезда. Мы задержались в Айне допоздна, а ночевать отказались категорически; новые друзья оседлали для нас низкорослых терпеливых алтайских лошадок и отправили в Тюнгур верхом в сопровождении Бернечека — так звали того, кто вернул нам Настю.
Белоусов возвращается
Верхом
Алтайские лошадки — очень милые, тихие и спокойные; но тот, кто не умеет ездить верхом, все равно испытывает адовы муки, взгромоздившись на этих животных. Это я говорю со всей ответственностью попробовавшего: в тот раз я сидел в седле впервые в жизни, и мне казалось, что подо мной не маленькая ласковая длинногривая лошадка, которая еще недавно аккуратно брала с моей ладони сахар, а необъезженный мустанг, роковым ветром занесенный на Алтай из диких прерий и считающий меня ковбоем-профессионалом. Нет, моя лошадка не брыкалась, она смиренно несла меня по горной дороге; но я чувствовал себя очень неустойчиво и от всего сердца завидовал Мишелю, Насте и Алексии, которые весело болтали с Бернечеком и явно радовались тому, что я ощущал как пытку. Вскоре у меня затекла спина, устали ноги, а уж как было больно ягодицам — не описать словами! Постепенно меня начало подташнивать, разболелась голова — в общем, я мечтал только об одном: поскорее слезть с лошади, а дальше — будь что будет, дойду как-нибудь. Но я упорно держался в седле, сконцентрировавшись на том, чтобы не упасть.
Мессинг наконец обернулся ко мне и спросил удивленно:
— Что с вами, Рушель?
Этого момента я боялся — признаваться в своей слабости совершенно не хотелось.
— Да так, устал что-то.
Теперь на меня сочувственно смотрели и девушки, и Бернечек.
— Все ясно, — протянул Мессинг, а я подумал раздраженно:
«Ага, конечно, ясно ему, как же! Оказался бы в моем положении. Тогда, возможно, и понял бы, а так — где ему! Ведь известно, что никому не дано разделить боль другого человека».
— Рушель, ну зачем же вы терпели! Почему сразу не сказали, что раньше никогда не сидели в седле! В этом нет ничего позорного, мало ли кто чего раньше не делал! Я же в силах вам помочь!
И Мессинг начал проникновенно читать:
От ревущих на стенах зеркальных реальных почти отраженийОтторгается что-то вдоль книг постоянно и звонко жужжащее.Это сны и видения. Понять красоту или боль отторженияОзначает для многих постичь эту душу зачем-то нелепо визжащую.Красотою обнять этот мир и наполнить пределами истинМожет тот, кто способен до срока пройти в неподвижноеСостояние, в котором расслабленность тронутой инеем мыслиУбегает куда-то чуть дальше от неба. Вообще-то здесь выжилиДаже те, кто уже не мечтал о рассудке за этими гладкими снами,А хотел только видеть глубины своей или даже чужой одиозности.Заполняется век от иного столетия пустыми до гнева словами.Растворяется градус эпохи. Теперь уж за ветхою прозоюНе увидеть того, что легко проходило и даже страдалоМимо этих витрин и какого-то в лес убежавшего в радости праздника.День опять растворился в себе до конца. Было как-то так малоЭтих скользких минут. И казались такими излишне прекраснымиСны проглоченных знаний. Иное сердилось за этим дыханием болото.Пробегали часы непонятно откуда бредущими в прежние годы сознаньями.Город спал, растворяя в себе эти речи попавших в сухую струю идиотов.Город жил, ибо верил в свободу за этими ветхими зданьями.
Буквально с самых первых строк я почувствовал облегчение, а концу стихотворения распрямил спину и даже смог оглядеться. Тошнота и головная боль прошли, как будто их и не было, а милая лошадка показалась мне доброй подружкой юности, а не бешеным мустангом. Как здорово было ехать верхом, ощущать свое единство с живым существом, настоящую дружбу, если не родство!
— Мишель, что это было? Нет, я узнал манеру письма Лебелянского, но…
— А раз узнали, Рушель, то значит, поняли, что благодаря звуковым вибрациям стихов вибрации вашего организма настроились на вибрации организма вашей лошади. Теперь ваши тела превосходно понимают друг друга.
— Что же получается, Лебелянский написал стихи на все случаи жизни?
— Да нет же, Рушель! Он работал с звуковыми вибрациями и их воздействием на организм человека и, шире, материи, то есть занимался именно тем, чем занимаетесь вы, исследуя и сочиняя музыку исцеляющую. Проще простого: если человек устал при ходьбе, значит, у него разладились определенные вибрации его организма, а настроить их на нужную волну помогут соответствующие звуки. Если вас одолевают летающие твари: насекомые, летучие мыши, то нужно работать уже с вибрациями их организмов, а с ездой верхом у Василия Дмитриевича вообще сложилось интересно: он этому научился, исследуя вибрации. Лебелянский не был аристократом, не служил в кавалерии, и никто никогда не учил бедного польского еврея держаться в седле. Поэту было просто интересно, можно ли с первого раза привыкнуть к лошади и седлу, можно ли найти такие строки, чтобы настроить свой организм на организм животного. Как видите, Рушель, ему это удалось.
Вот так встреча
Ехать было легко и приятно, вечерние горы казались нам невозможно прекрасными, воздух — свежим, а разговоры — интереснейшими, так что я и сам не заметил, как мы приблизились к деревянным домикам «Высотника». Трогательно простившись с Бернечеком и лошадьми, мы поспешили в здание администрации турбазы, чтобы устроиться на ночлег, как вдруг…
— Друзья, я счастлив приветствовать вас! Прошу вас сюда, прошу!
— Александр Федорович!!! — завизжала Настя, бросаясь на шею Белоусову.
Наш друг стоял у двери того самого коттеджа, который мы снимали, когда только приехали в Тюнгур из Барнаула. «Откуда здесь Александр Федорович? Нет, я счастлив его видеть, я еще недавно мечтал, чтобы наш друг и коллега полетел вместе с нами домой, но никак не предполагал, что увижу его так скоро. Однако, как говорится, человек предполагает, а Господь располагает», — улыбался я, ожидая своей очереди обнять Белоусова.
— Александр Федорович, какими судьбами?
— Проходите же, проходите, дорогие мои! Я так рад вас видеть! Самовар уже кипит — я прямо-таки почувствовал, что сейчас вы явитесь пред мои ясные очи!
