Фома Аквинский - Сумма теологии. Том IX
Этому противоречит следующее: по словам Исидора, «благоразумие сдерживает похоти и желания».
Отвечаю: как уже было сказано (123, 12; 136, 1), нравственным добродетелям свойственно оберегать благо разума от восстающих против разума страстей. Затем, мы уже говорили (ΙΙ-Ι, 23, 2) при рассмотрении страстей о том, что движение душевных страстей бывает двояким: одно, посредством которого чувственное желание стремится к чувственным и телесным благам; другое, посредством которого оно избегает чувственных и телесных зол.
Первое из этих движений чувственного желания противно разуму по преимуществу вследствие недостатка умеренности. В самом деле, чувственные и телесные блага со стороны своего вида не противны разуму, но подчинены ему как орудия, которые разум использует для того, чтобы достичь приличествующей ему цели. Противными же разуму они становятся тогда, когда чувственное желание оказывается не в состоянии стремиться к ним в соответствии с модусом разума. Следовательно, нравственной добродетели надлежит умерять те страсти, которые связаны со стремлением к благам.
С другой стороны, движение чувственного желания при избегании чувственных зол по преимуществу противно разуму не вследствие своей неумеренности, но главным образом со стороны самого избегания. Ведь когда человек избегает тех чувственных и телесных зол, которые сопутствуют благу разума, он, таким образом, избегает блага разума. Следовательно, нравственной добродетели надлежит делать так, чтобы человек при избегании зла твёрдо удерживался в благе разума.
Поэтому подобно тому, как добродетель мужества, которая по самой своей природе сообщает твёрдость, по преимуществу имеет дело со страхом, то есть с той страстью, которая связана с избеганием зол, а также с отвагой, которая нападает на объекты страха в надежде на достижение некоторого блага, точно так же благоразумие, которое указывает на своего рода умеренность, по преимуществу имеет дело с теми страстями, которые стремятся к чувственным благам, а именно желаниями и удовольствиями, а также со страданиями, которые порождаются отсутствием таких удовольствий. Ведь как отвага предполагает наличие объектов страха, точно так же страдание возникает из отсутствия вышеуказанных удовольствий.
Ответ на возражение 1. Как мы уже говорили (ΙΙ-Ι, 23, 1; ΙΙ-Ι, 25, 1) при рассмотрении страстей, те страсти, которые связаны с избеганием зла, предполагают наличие страстей, которые связаны со стремлением к благу, а раздражительные страсти предполагают наличие страстей вожделеющих. Следовательно, благоразумие, непосредственно умеряя склоняющие к благу вожделеющие страсти, тем самым умеряет и прочие страсти, поскольку умеренность предшествующих страстей обусловливает умеренность последующих; так, не проявляющий неумеренности в желании, умерен в надежде, и его страдание от отсутствия желаемого тоже умеренно.
Ответ на возражение 2. Желание означает влечение желания к объекту удовольствия, и это влечение нуждается в сдерживании, которое присуще благоразумию. С другой стороны, страх означает уклонение ума от некоторых зол, против которых человек нуждается в твёрдости ума, которую сообщает мужество. Следовательно, благоразумие в строгом смысле этого слова связано с желаниями, а мужество – со страхами.
Ответ на возражение 3. Внешние акты проистекают из внутренних страстей души, и потому их умеренность зависит от умеренности внутренних страстей.
Раздел 4. СВЯЗАНО ЛИ БЛАГОРАЗУМИЕ ТОЛЬКО С ОСЯЗАТЕЛЬНЫМИ ЖЕЛАНИЯМИ И УДОВОЛЬСТВИЯМИ?
С четвёртым [положением дело] обстоит следующим образом.
Возражение 1. Кажется, что благоразумие связано не только с осязательными желаниями и удовольствиями. Так, Августин говорит, что «задачей благоразумия является сдерживать и подавлять желания, склоняющие нас к тому, что уклоняет от законов Бога и от плода Его благости», и несколько ниже добавляет, что «благоразумие обязано отвергать все телесные соблазны и людские превознесения». Но мы уклоняемся от законов Божиих не только желанием осязательных удовольствий, но и желанием удовольствий от других чувств, поскольку и в них наличествует телесный соблазн, а ещё – желанием богатства или мирской славы, в связи с чем [Писание] говорит, что «корень всех зол есть сребролюбие» (1 Тим. 6:10). Следовательно, благоразумие связано не только с желанием осязательных удовольствий.
Возражение 2. Далее, философ говорит, что «достойный малого и считающий себя достойным малого благоразумен, но не величав»[231]. Но как большие, так и малые почести, о которых он ведёт речь, являются объектом удовольствия не от осязания, а в восприятии души. Следовательно, благоразумие связано не только с желанием осязательных удовольствий.
Возражение 3. Далее, вещи одного и того же рода, похоже, принадлежат материи частной добродетели под одним и тем же аспектом. Но все удовольствия чувственности явно относятся к одному и тому же роду. Следовательно, все они в равной мере принадлежат материи благоразумия.
Возражение 4. Далее, как было показано нами выше (ΙΙ-Ι, 31, 5) в трактате о страстях, духовные удовольствия сильнее телесных. Но люди подчас оставляют закон Божий и состояние добродетели из желания духовных удовольствий, например, из любопытства, как когда дьявол пообещал человеку знание, сказав: «Вы будете, как боги, знающие добро и зло» (Быт 3:5). Следовательно, благоразумие связано не только с удовольствиями от осязания.
Возражение 5. Кроме того, если бы осязательные удовольствия были надлежащей материей благоразумия, то из этого бы следовало, что благоразумие связано со всеми осязательными удовольствиями. Но оно связано не со всеми; например, [оно не связано] с теми, которые доставляют игры. Следовательно, осязательные удовольствия не являются надлежащей материей благоразумия.
Этому противоречат слова философа о том, что «благоразумие связано с желаниями и удовольствиями от осязания»[232].
Отвечаю: как уже было сказано (3), благоразумие связано с желаниями и удовольствиями подобно тому, как мужество связано с отвагой и страхом. Но мужество связано с отвагой и страхом в отношении наибольших зол, могущих разрушить самую природу, каковыми являются опасности смерти. Поэтому и благоразумие необходимо должно быть связано с желаниями наибольших удовольствий. А так как удовольствие обусловливается естественной деятельностью, то оно тем больше, чем более естественной является та деятельность, которая его обусловливает. Затем, наиболее естественными для животных деятельностями являются те, которые сохраняют природу индивида посредством еды и питья и природу вида посредством соития. Поэтому благоразумие в строгом смысле слова связано с удовольствиями от еды, питья и соития. Но эти удовольствия зиждутся на чувстве осязания. Таким образом, из этого следует, что благоразумие связано с удовольствиями от осязания.
Ответ на возражение 1. Здесь Августин говорит о благоразумии не как об особой добродетели со своей конкретной материей, а как об умеренности разума в отношении какой бы то ни было материи, что является общим условием всех добродетелей. Впрочем, можно также ответить, что если человек может сдерживать наибольшие удовольствия, то он тем более может сдерживать и меньшие. Поэтому благоразумию в первую очередь и по преимуществу надлежит умерять осязательные желания и удовольствия и во вторую – все прочие удовольствия.
Ответ на возражение 2. философ говорит о благоразумии вымысле умеренности в отношении внешних вещей, когда, так оказать, человек стремится к тому, что ему соразмерно, а не в смысле умеренности в отношении душевных волнений, что свойственно добродетели благоразумия.
Ответ на возражение 3. Удовольствия от других чувств играют для человека иную роль, чем для остальных животных. В самом деле, все удовольствия других животных связаны с чувственным осязанием; так, льву приятно видеть или слышать барана постольку, поскольку тот является его пищей. С другой стороны, человек получает удовольствие от других чувств не только поэтому, но также и по причине привлекательности чувственного объекта. Поэтому благоразумие имеет дело с удовольствиями от других чувств, в связи с удовольствиями от осязания, не прямо, а опосредованно. Те же удовольствия, которые доставляются другими чувствами по причине привлекательности чувственного объекта (как, например, когда человек получает удовольствие от гармоничной мелодии), никак не связаны с сохранением природы. Следовательно, эти страсти не столь важны, и потому благоразумие усваивается им антономазически.
