Поль Гольбах - Система природы, или О законах мира физического и мира духовного
У некоторых людей, по-видимому более чувствительных, чем другие, наблюдается инстинкт, благодаря которому они очень быстро распознают по одной лишь наружности скрытые склонности разных лиц. Так называемые физиономисты просто люди более тонкого чутья, которые узнают с помощью опыта то, что остальные в силу грубости своих органов, своей невнимательности или какого-то изъяна своих чувств совершенно не способны уловить. Последние не верят в науку о физиономиях, которая кажется им совершенно мнимой. Между тем несомненно, что движения души, которую произвели в какое-то духовное существо, оказывают заметные воздействия на тело. При постоянном повторении этих воздействий они должны оставить какие-то следы. Так, привычные страсти людей отражаются на их лицах, дозволяя внимательному и одаренному тонким чутьем человеку быстро судить об их образе жизни и даже предвидеть их поступки, привязанности, склонности, господствующие страсти и так далее. Хотя наука о физиономиях кажется многим из нас чем-то надуманным, однако найдется мало людей, которые не имели бы ясного понятия о растроганном или суровом взоре, строгом или лицемерном и скрытном выражении лица, открытом лице и так далее. После некоторого упражнения проницательный человек, без сомнения, приобретает способность узнавать скрытые движения души по видимым следам, оставляемым ими на лице, которое они непрестанно видоизменяют. В особенности надо указать на глаза, которые претерпевают очень быстрые изменения в зависимости от возбуждаемых в нас переживаний. Эти столь нежные органы заметным образом изменяются под влиянием ничтожнейших сотрясений, испытываемых нашим мозгом. Ясные глаза свидетельствуют о спокойной душе; блуждающие глаза указывают на беспокойную душу; пылающие глаза говорят о холерическом и сангвиническом темпераменте; бегающие глаза заставляют подозревать тревожную или лицемерную душу. Одаренный тонкой чувствительностью и обладающий опытом человек улавливает эти различные оттенки; он мгновенно сопоставляет массу своих прошлых наблюдений, на основании которых выносит суждение о наблюдаемых им лицах. В его суждении нет ничего сверхъестественного или чудесного; подобный человек отличается только тонкостью своих органов и быстротой, с которой его мозг выполняет свои функции.
То же самое нужно сказать о некоторых людях, у которых наблюдается иногда какая-то исключительная проницательность, кажущаяся профанам чем-то божественным и чудесным. Вероятно, отличавшиеся особенным искусством врачи-были подобно физиономистам людьми, одаренными очень тонким чутьем, благодаря которому они быстро распознавали болезни и легко делали свои прогнозы. Действительно, есть люди, способные в мгновение ока оценить массу обстоятельств и предвидеть иногда весьма отдаленные события; такого рода пророческие таланты не представляют собой ничего сверхъестественного; они указывают только на наличие у этих людей опыта и весьма тонкой организации, благодаря чему они в состоянии легко разбираться в причинах и предвидеть их отдаленнейшие последствия. Эта способность встречается также у животных, которые гораздо лучше людей предвидят атмосферные явления и изменения погоды. Птицы долгое время служили целям прорицания у многих народов, считавших себя весьма просвещенными.
Таким образом, мы должны приписать удивительные способности, свойственные некоторым существам, их опыту и особенностям их организации. Обладать инстинктом - значит попросту быстро выносить суждения, не прибегая к долгим рассуждениям. Наши идеи порока и добродетели не являются врожденными; они приобретены нами подобно всем прочим идеям; связанные же с ними суждения основаны на правильных или неправильных опытах, зависящих от нашей организации и видоизменивших ее привычек. У ребенка нет идей ни о божестве, ни о добродетели. Эти идеи он получает от своего воспитателя; в зависимости от своей природной организации или от развитых в нем упражнением способностей он оперирует этими идеями более или менее быстро. Природа дает нам ноги, кормилица обучает нас пользоваться ими, проворство же их зависит от нашей природной организации и от того, как мы их упражняли.
То, что в изящных искусствах называют вкусом, также зависит лишь от тонкости наших органов, приученных наблюдать известные предметы, сравнивать их и судить о них; благодаря упражнению у некоторых людей вырабатывается способность очень быстро судить об этих предметах, мгновенно схватывая их в совокупности и со всеми присущими им отношениями. Только глядя на вещи, ощущая их, всячески испытывая их, мы учимся познавать их; только повторяя эти опыты, мы приобретаем способность и привычку быстро судить о них. Но эти опыты не врождены нам; мы не производили их до рождения; мы не способны мыслить, выносить суждения или иметь идеи, не испытав ощущений; мы не способны ни любить, ни ненавидеть, ни одобрять, ни порицать, не испытав приятного или неприятного воздействия. Между тем это приписывают нам сторонники учения о врожденных понятиях, о вложенных в нас природой взглядах на вопросы морали, теологии или любой иной науки. Чтобы наш дух мог размышлять и заниматься каким-нибудь предметом, ему следует предварительно познать его качества; чтобы он познал эти качества, некоторые из наших чувств должны испытать воздействие последних. Предметы, качеств которых мы совсем не знаем, являются ничем или не существуют для нас.
Может быть, скажут, что всеобщее согласие людей относительно некоторых положений, таких, как положение, что целое больше своей части, или все геометрические теоремы, по-видимому, заставляет предположить в последних некоторые первичные, врожденные, не благоприобретенные понятия. На это можно ответить, что эти понятия всегда являются благоприобретенными, представляя собой плод более или менее быстро воспринятого опыта: прежде чем убедиться, что целое больше своей части, надо сравнить это целое с его частью.
Рождаясь, человек не приносит с собой идею, что дважды два - четыре, но он очень скоро в этом убеждается. Прежде чем вынести какое бы то ни было суждение, надо произвести сравнение.
Ясно, что сторонники учения о врожденных идеях, или присущих нашему существу понятиях, спутали организацию человека, или его природные склонности, с модифицирующей его привычкой и с его большей или меньшей способностью производить опыты и применять их в своих суждениях. Человек, обладающий вкусом в живописи, от рождения, несомненно, наделен более тонким и острым зрением, чем другие люди, но, если такой человек не имел возможности упражнять свое зрение, он не сумеет быстро судить о произведениях искусства. Мало того, в известных отношениях на склонности, называемые нами природными, также нельзя смотреть как на что-то прирожденное. В двадцать лет человек совсем не таков, каким он был при рождении; непрерывно действующие на него физические причины неизбежно влияют на его организацию и приводят к тому, что его природные способности меняются в зависимости от возраста. "Мы,- говорит Ламотт-Левайе,- различно рассуждаем в развое время: в молодости иначе, чем под старость; будучи голодными, иначе, чем будучи сытыми; днем иначе, чем ночью; будучи сердиты, иначе, чем будучи довольны; мы каждую минуту изменяемся в зависимости от тысяч других обстоятельств, которые всегда удерживают нас в состоянии неустойчивости и непостоянства". "Le banquet sceptique", p. 17. ("Банкет скептиков", стр. 17.) Мы постоянно наблюдаем детей, до известного возраста обнаруживающих большой ум и способности к наукам, а затем оказывающихся глупыми. Мы наблюдаем и таких людей, которые, обнаружив в детстве недостаточные способности, впоследствии развиваются и поражают нас талантами, которых от них не ожидали; приходит момент, когда их дух начинает пользоваться огромным опытом, который они накопили незаметно для себя и, так сказать, бессознательно.
Таким образом, повторим еще раз, все идеи и понятия, равно как и образ жизни и мышления людей, приобретены ими. Наш ум может упражняться лишь на том, что ему известно, он способен плохо или хорошо знать лишь те вещи, которые восприняты им. Идеи, не предполагающие наличия вне нас какого-либо материального предмета, который являлся бы их образцом или к которому их можно было бы отнести, и получившие название абстрактных идей, представляют собой лишь способы рассмотрения нашим внутренним органом своих собственных модификаций, из которых он выбирает некоторые, не обращая внимания на остальные. Употребляемые нами для обозначения этих идей слова, как, например, доброта, красота, порядок, ум, добродетель и так далее, не имеют для нас никакого смысла, если мы не относим или не применяем их к предметам, обладающим, как свидетельствуют наши чувства, этими качествами, или к известным нам способам бытия и действия. Что означает для меня неясное слово красота, если я не связываю его с каким-либо предметом, который определенным образом воздействовал на мои чувства и которому я приписываю качество, обозначаемое данным словом? Что означает слово ум, если я не связываю его с определенным образом жизни или действия? Имеет ли какой-нибудь смысл слово порядок, если я не отношу его к некоторому ряду действий или движений, которые определенным образом влияют на меня? И разве слово добродетель не лишено смысла, если я не прилагаю его к человеческим склонностям, производящим определенные действия, отличные от тех, которые зависят от противоположных склонностей? Что означают для моего ума слова страдание или удовольствие в тот момент, когда мои органы не страдают и не наслаждаются, как не оказавшие на меня воздействия способы бытия, о которых мой мозг сохранил воспоминания или впечатления и которые, как показал мне опыт, полезны или вредны для меня? Но когда при мне произносят слова духовность, нематериальность, бестелесность, божество и так далее, то ни мои чувства, ни моя память не оказывают мне никакого содействия; они не дают мне никакой возможности составить себе представление об этих качествах или о предметах, к которым я должен их применить: в том, что не есть материя, я вижу лишь небытие и пустоту, которая не способна обладать какими-либо качествами.
