Вячеслав Лукьянов - Русская религиозная аксиология
Проблематика, связанная с воздействием искусства на душу человека, получила свою разработку в концепции И. А. Ильина. По его словам, «сущность искусства состоит в том, что один человек создает для других людей некую художественную медитацию, раскрывающую им природу Бога, мира и людей, дающую им мудрость и блаженство, духовную силу и победу… искусство требует живой духовной встречи людей, в которой один дает, а другой берет»[266]. Поэтому любое произведение искусства (даже независимо от намерений художника) «ведет и учит». Чем более художественным является произведение, тем в большей степени проявляется «его ведущая и учительная власть». Именно поэтому «духовно значительное искусство воспитывает человека и строит его дух, а духовно ничтожное и растленное искусство развращает человека и разлагает его дух»[267]. Подобно музыке Орфея, истинному искусству присуща магическая и благодатная мощь, «строящая дух и укрепляющая его силы»; искусство, заслуживающее своего имени, есть «нечто от духа и для духа». В этой связи Ильин и называет художников нашими душевными врачами и воспитателями: «Горе им и горе нам, если они вместо благих средств дают нам яд; и вместо благих путей ведут нас к распаду и гибели!»[268]
Характеризуя в этом плане роль А. С. Пушкина в истории России, Ильин утверждает, что «призвание его состояло в том, чтобы принять душу русского человека во всей ее глубине, во всем ее объеме и оформить, прекрасно оформить ее, а вместе с нею – Россию»[269]. Именно поэтому Пушкин – «солнечный центр нашей истории». Именно благодаря ему русский дух познал «радость исцеленности и радость цельности».
Итак, для Ильина несомненно, что искусство представляет собой «нечто от духа и для духа». «От духа» – значит, что в художественном произведении воплощены особенности картины мира художника. Для обозначения этой картины мира Ильин использует понятия «художественное мировосприятие», «художественное созерцание», «художественное миропреображение» и др.[270] Например, обращаясь к анализу творчества Н. К. Метнера, он отмечает, что за его музыкой стоит «особое метафизическое восприятие мира», особый «духовный опыт», без которого и вне которого не может состояться настоящее искусство.
«Для духа» – значит, что искусство предполагает воссоздание в душах воспринимающих содержания литературного, музыкального, поэтического и других произведений. Читатель, как справедливо утверждает Ильин, «есть соучастник творческого процесса; сохудожник»[271]. При этом читатель вовсе не должен выдумывать что– то свое, фантазировать, его задача – «внимать, т. е. «имать», брать внутрь созданное и предложенное автором». В результате этого и может явиться «дух захватывающей радости от создания и восприятия художественной красоты…»[272]. И если «художественное содержание проникло в самую глубину души, в человеческое чувствилище», искусство оказывается способным воспитывать человека и строить его дух.
Такое представление о месте и роли искусства в жизни человека вполне современно. Действительно, искусство не только отображает картину мира личности, субкультур, этносов, целых социокультурных эпох. Искусству оказывается под силу формировать и изменять картину мира субъектов культуры, внедряя определенные ценностные ориентации, ценности-нормы и ценности-идеалы. Эта способность искусства и оказывается «целящей силой красоты». Проникая в душу человека, искусство затрагивает «глубочайшие и драгоценнейшие истоки духовности». Именно поэтому «целение художника становится целением всех, кто воспринимает его создание; его прозрение и умудрение становится их прозрением и умудрением»[273]. Поэтому искусство и обладает особой «магической и благодатной мощью». Оно фактически способно принимать участие в развитии культур целых народов, определяя направления такого развития. Неслучайно поэтому Ильин называет А. С. Пушкина «русским национальным учителем и пророком». В Пушкине «русский дух впервые осознал и постиг себя, явив себя и своим, и чужим духовным очам; здесь он впервые утвердил свое естество, свой уклад и свое призвание; здесь он нашел свой путь к самоодолению и самопросветлению»[274].
Формируя и изменяя картину мира субъектов культуры, искусство оказывается способным воздействовать на их поведение и деятельность. Эта сторона искусства нашла свое отображение в концепции Н. А. Сетницкого. С его точки зрения, смысл искусства и его социально организационная функция заключается в том, что образ созерцаемого, через впечатление становится образом действия для тех, кто получил впечатления надлежащей силы. Именно поэтому со стороны искусства могут и должны быть выставлены «притязания на водительство человечеством». Подлинный художественный образ всегда есть «образ действия», т. е., воздействуя на сознание воспринимающих, он «становится деятельностью, превращаясь в индивидуальное и массовое поведение»[275]. Герой эпоса, художественного произведения, как вождь, увлекает, ведет и влечет за собой людей, которые ему подражают. В этой связи Сетницкий приводит в качестве примера Евгения Онегина, по образу и подобию которого формировалось не одно поколение русских людей.
Поэтому искусство и связано «с живой практикой, с постановкой высших и высочайших задач». Важнейшая из этих задач – «непосредственное управление преобразовательной деятельностью человека».
В силу этого и оказываются чрезвычайно актуальными пути развития современного искусства. По мнению Сетницкого, в сфере искусства происходит «великая битва» художественных образов, движущихся в двух противоположных направлениях: или «к Богочеловеку или к обезьяно-человеку, к Христу или к Тарзану». Идет борьба за «образцы любви», на которых формируется массовое сознание, «наставляется воображение всех». Без такой «настройки», по мысли религиозного философа, невозможны никакой индивидуальный опыт и никакое коллективное действие, никакой «построительный и зиждительный акт».
Сетницкий не только указывает на общественно-преобразующую функцию искусства, но и связывает эту функцию с эсхатологической проблематикой, с особой ролью искусства в «спасении мира». Он различает два типа эсхатологии: эсхатологию жизни и спасения, во-первых, и, во-вторых, эсхатологию смерти и гибели. Полагая, что эсхатология гибели прямого воздействия на поведение масс оказывать не может, философ обстоятельно анализирует «два построения», приближающиеся по своим предпосылкам к эсхатологии спасения: «…это – популярная форма христианского учения о рае и блаженстве спасенных святых и не менее популярное построение коммунистического, социалистического и анархического общества»[276]. Рай на небе либо рай на земле – таковы два центральных эсхатологических идеала. Сетницкий показывает, что при всем различии этих идеалов они имеют ряд общих черт. В плане нашего анализа важным оказывается то, что «спасение есть всегда результат усилий», оно связано «с какой-то деятельностью каких-то борцов». В эсхатологиях жизни и спасения «человек-деятель» признается «действующей силой», и поэтому ставится вопрос об ответственности в деле осуществления соответствующего идеала тех, кто стремится к воплощению его.
Искусство, обладающее, по мысли Сетницкого, особой «социально организационной функцией», оказывается важнейшим средством «спасения мира». Эта «высшая и высочайшая цель» не может быть выражена «прямолинейно», «прямо и безоговорочно», что связано с особыми условиями восприятия таких построений со стороны общественной среды. Требуется «особая форма» высказывания для того, чтобы предотвратить «резко отрицательное отношение» к «слишком высокой и кажущейся слишком далекой цели». Поэтому и оказывается уместной лишь «символическая, художественно-образная форма высказываний»: «Символически художественное оформление цели, и особенно высочайшей цели, есть едва ли не единственный путь, создающий условия сохранения ее до срока в сознании человечества. Это способ, при помощи коего оказывается возможным постепенно внедрить ее в жизнь, сделав ее из фантастически пугающей жизненно обязывающей задачей, не только для единиц, но и для масс»[277]. Только использование системы художественных образов, с точки зрения Сетницкого, позволит невооруженным глазом смотреть на то «ослепительно светящееся ядро, которое невыносимо для обычного, еще не окрепшего и неразвитого зрения». «Центральный стержень» этой системы образов – «Центрообраз» – принадлежит одновременно и сфере искусства, и сфере религии, поскольку именно религия дает наиболее полный и продуманный материал для построения и провозглашения цели и идеала.
