Виктор Тростников - Трактат о любви. Духовные таинства
А может быть, когда-то даже и понимали, и эта древняя мудрость запечатлелась в слове «вдохновение» – но потом перестали понимать. И решили, что главное в мире – чувственно воспринимаемые структуры, что в их создании и состоит весь смысл нашей жизни, а стимул к их созданию заключён в них самих. Так в умах людей начался серьёзный сдвиг, растянувшийся на много столетий и сейчас приближающийся к своему трагическому завершению. Он-то и явился стержнем всей новой истории от Раннего Возрождения до наших дней. Всё главное, чем характеризуется этот период, состоит из прямых или косвенных следствий этого сдвига. Иными словами, суть последних нескольких веков европейской истории составлял процесс постепенного вытеснения невидимого первичного видимым вторичным, что привело в конце концов к потере связи с невидимым и к острому духовному дефициту. Эта подмена распространилась на все три сферы человеческого самопроявления и определила основные черты нашего времени.
В чувственной, или эмоциональной, сфере она сказалась в том, что в искусстве на первое место стали выдвигать сами произведения искусства, что породило ЭСТЕТИЗМ.
В житейской, или экзистенциальной, сфере она сказалась в том, что в биологическом существовании человека на первое место было поставлено само это существование, что породило ПОТРЕБИТЕЛЬСТВО.
В умственной, или логической, сфере она выразилась в том, что в научном осмыслении мира главенствующее место заняли сами научные теории, что породило ИНТЕЛЛЕКТУАЛИЗМ.
Эти три окостеневшие глыбы всё нарастали и нарастали над чудесным источником и наконец так его придавили, что ни пользоваться им, ни даже обнаружить его стало невозможно. Снова, как и две тысячи лет назад, над человеческим родом нависла угроза удушья.
Из этих трёх побочных продуктов христианской культуры самым зловещим и уродливым является интеллектуализм, господство научной идеологии. Этому есть свои причины. Разум, в отличие от чувств и жизненной силы, есть специфическое свойство человека, не присущее более ни одному существу. Недаром наш вид называют «человек разумный». Ум – наш уникальный дар, а значит, в каком-то смысле и высший, и наша ответственность за его правильное использование особенно велика. Поэтому то обстоятельство, что мы начали использовать его извращенно, трагичнее всего остального. Ведь при извращении высшее автоматически становится низшим, лучшее – наихудшим. В данном случае это видно с первого взгляда. Эстетствующие стихотворцы и погрязшие в эгоистических материальных заботах мещане всё-таки не так несносны, как возомнившие себя наставниками человечества современные книжники и законники. Скрыться от них некуда, избежать их поучений невозможно. Они всюду проникли, всё прибрали к рукам, всё взяли под свой контроль. Президенту они советуют вести такую-то политику, художнику объясняют, как надо писать картины, крестьянина учат правильному отношению к природе, обывателю втолковывают, как надо выбирать цвет обоев и стиль мебели. Страшные люди! Встали плотной стеной, загородили дорогу к истине и никого не пропускают. А как раз истина нужна нам сейчас более всего. Всякое исцеление начинается с диагноза, с осознания своего положения. Но наша амбициозная наука создаёт у нас в корне ошибочные представления о мире и нашем в нём месте. Проистекают же они из ложного понимания наукой цели исторического развития и цели человеческой жизни. Вот из этой-то главной лжи нам и нужно прежде всего выпутаться!
Это трудно, но другого выхода нет – иначе нам конец. Как ни парадоксально, тут нам может помочь сама же наука – против воли, конечно. Дело в том, что она состоит не только из теорий, но и из экспериментального и наблюдательного материала, который она по старой привычке продолжает собирать и систематизировать. И этот материал вынуждает нас сделать вывод, что принятая наукой трактовка понятия целесообразности является слишком узкой.
С точки зрения науки невозможно усмотреть никакой целесообразности в рогах большинства рогатых животных; в изысканной расцветке многих зверей, лишённых цветного зрения; в поразительно точной мимикрии мух, не имеющей утилитарного значения. И вообще в громадном количестве «бескорыстных» подражаний в природе – в существовании так называемых гомологических рядов; в наличии не выполняющих никаких функций огромных ложных цветков у некоторых голосемянных растений; в способности многих птиц говорить; в том, что на панцире японского краба изображён портрет самурая, а на спинке одного из бражников – человеческий череп; в том, что у рыбы саланкс на голове начертан герб клана токугава, а рисунок хвоста шипоглава выполнен в виде арабских букв, причём на одной стороне можно прочесть «Нет бога, кроме Аллаха», а на другой – «Бойся Аллаха»; в обнаруженных недавно английским энтомологом на крыльях местной бабочки микроскопических буковок всего латинского алфавита. Раз тут нет никакой целесообразности, значит, этого не должно быть в природе. Но сама же наука удостоверяет, что это в природе есть. Что же из этого следует?
Следует из этого то, что в природе господствует не только сухой расчёт, но и фантазия, что сотворение видов есть не только выполнение определённой программы, но отчасти и игра, которой развлекаются те, кто эти виды придумывает. Никакого другого вывода из того, что мы видим перед собой, сделать нельзя.
Ну и шалуны эти демиурги, как резвятся и забавляются они в тех пределах, которые Верховный Творец милостиво отводит им для проявления их собственной инициативы! Представляю, как Он с доброй улыбкой смотрит на их материализованные в живых существах чудачества, вроде веерообразного хвоста павлина, и говорит про себя: «Пусть развивают своё воображение, лишь бы общий Замысел не нарушали…» Интересно, как выглядят эти подмастерья, назначенные ответственными за воспроизводство живой природы, начиная с пятого дня творения? Они ведь не того чина, что ангелы-вестники, так что, наверное, не имеют крыльев. Зато уж точно обладают колоссальными счётными и логическими способностями, ибо в живом организме каждого вида надо все согласовать, гармонизировать и подчинить задаче выживания и размножения. А что касается их внешности – может, она отразилась в тех деталях внешности подопечных существ, какими Господь разрешил им снабжать эти существа по своему усмотрению?
Боже мой, какая догадка – может быть, отсюда и рога у огромного числа видов? Мы гадаем, какой высший смысл может заключаться в этих бесполезных рогах, а в них нет вообще никакого смысла, а есть просто естественное отражение внешности занимающихся этими видами мастеров-отделочников! У художника портреты обычно получаются похожими на него самого, кого бы он ни рисовал. А откуда рога у некоторых демиургов – это уже легче понять. Они ведь сразу выросли у той третьей части ангельских сил, которых Деннице удалось увлечь за собой, и тогда же они лишились крыльев. Но видно, не все они оказались в геенне – были, наверное, среди них и быстро раскаявшиеся, и Всемилостивый Бог, услышав их отчаянный вопль «Прости, нас сатана попутал», что в данном случае было не метафорой, а точным описанием произошедшего, дал им шанс искупить свою вину служением и пристроил их к деятельности по отшлифовке флоры и фауны, требующей как раз тех незаурядных талантов, которыми Он наделил их ещё до падения.
Так, получая от них пользу и одновременно излечивая их от духовного недуга трудотерапией, Господь ещё раз продемонстрировал свою неизреченную мудрость.
* * *Ну вот, пока рассуждал, дошёл до конца аллеи. Вернее, не до конца, а до начала. Это – бывший пруд, значит, на том пригорке стояла усадьба.
Семьдесят лет назад здесь кипела жизнь. Кажется, до сих пор не остыли эти окрестности от накала тогдашних мыслей, чувств, желаний. Будто в самом этом воздухе сохранилось ещё какое-то остаточное тепло.
К какому дереву припал он в тот тёплый вечер, когда опрометью выбежал в сад, раздираемый ревностью и отчаянием? К этому? Нет, наверное, к тому – самому толстому и кряжистому. Но перед тем как обхватить ствол и прижаться лбом к шершавой коре, заметил всё-таки над головой яркую Кассиопею и почувствовал запах цветущей липы. Именно эти два воспоминания – зигзагообразное созвездие и медовый аромат – вернулись к нему через сорок лет в Константинополе в последнюю неделю его жизни и так овладели им, что лицо его сделалось для окружающих чужим и непроницаемым. На Анатолийском берегу и во Франции он много раз видел Кассиопею, но разве это была та Кассиопея? А перед смертью явилась та, наша, настоящая… Впрочем, это ещё далеко в будущем, а сейчас он рыдает на груди старой липы.
Но что, собственно, произошло, в чём его горе? Ах, как вы можете спрашивать – всё рухнуло, всему конец. В уютной боковой комнатке первого этажа барского дома они играли во «флирт». Это было их новейшее увлечение, начавшееся, кажется, на Пасху. Собралось человек десять – и молодёжь, и кто постарше. Все острословили и хохотали, но перед каждой передачей у кого-то замирало сердце. Он подал ей колоду и сказал многозначительным тоном: «Рододендроны». Она быстро нашла нужную карту и, пряча её ото всех, прочла:
