Виктор Тростников - Трактат о любви. Духовные таинства

Поезд, двигаясь всё быстрее и быстрее, погромыхивал на стычках, и мне трудно было расслышать, а интересно было, и я пересел ближе. Сосед мой, нервный господин с блестящими глазами, очевидно, тоже заинтересовался и, не вставая с места, прислушивался.

– Да чем же худо образование? – чуть заметно улыбаясь, сказала дама. – Неужели же лучше так жениться, как в старину, когда жених и невеста и не видали даже друг друга? – продолжала она, по привычке многих дам отвечая не на слова своего собеседника, а на те слова, которые она думала, что он скажет. – Не знали, любят ли, могут ли любить, а выходили за кого попало, да всю жизнь и мучились; так по-вашему это лучше? – говорила она, очевидно, обращая речь ко мне и к адвокату, но менее всего к старику, с которым говорила.

– Уж очень образованны стали, – повторил купец, презрительно глядя на даму и оставляя её вопрос без ответа.

– Желательно бы узнать, как вы объясняете связь между образованием и несогласием в супружестве, – чуть заметно улыбаясь, сказал адвокат.

Купец что-то хотел сказать, но дама перебила его.

– Нет, уж это время прошло, – сказала она, но адвокат остановил её:

– Нет, позвольте им выразить свою мысль.

– Глупости от образованья, – решительно сказал старик.

– Женят таких, которые не любят друг друга, а потом удивляются, что несогласно живут, – торопилась говорить дама… – Ведь это только животных можно спаривать, как хозяин хочет.

– Напрасно так говорите, сударыня, – сказал старик, – животное скот, а человеку дан закон.

– Ну да как же жить с человеком, когда любви нет? – всё торопилась дама высказать свои суждения, которые, вероятно, ей казались очень новыми.

– Прежде этого не разбирали, – внушительным тоном сказал старик, – нынче только завелось это. Как что, она сейчас и говорит: “Я от тебя уйду”. У мужиков на что, и то эта самая мода завелась. “На, говорит, вот тебе твои рубахи и портки, а я пойду с Ванькой, он кудрявей тебя”. Ну вот и толкуй. А в женщине первое дело страх должен быть».

Этот замечательный диалог очень для нас информативен как в историческом, так и в психологическом своём аспекте. Из него мы видим, что уже во второй половине XIX века эмансипация западного образца начала проникать и «к мужикам», т. е. в крестьянскую среду. Это означало, что Великая Россия была обречена, ибо её основой была традиционная русская семья, а основой традиционной русской семьи – заповедь апостола Павла «да убоится жена своего мужа», которую купец назвал «законом». С тех пор прошло полтора века, и стало совершенно ясно, какой сатанинской хитростью было насаждение под маской облегчения женской участи этой самой «эмансипации»: сегодня она превратилась в феминизм, в стремление женщин верховодить, что ставит с ног на голову всё людское жизнеустроение. А ещё мы понимаем из воспроизведённого Толстым спора, что у защитников нравственных устоев русской семьи не было никаких шансов победить разрушителей этих устоев, прибегнувших к подлому методу лингвистических провокаций, против которого простодушный человек беззащитен. Обратите внимание: защищая эмансипацию, дама употребляет слово, которое обезоруживает старика, и он начинает сбиваться с мысли, – слово «любовь». Для православного человека оно свято, и спорщица бессовестно использует это, хотя подразумевает под ним влюблённость, а не настоящую любовь. Старик же, не обученный софистике, не умеет различить омонимы, поэтому, когда дама дальше задаёт коварный вопрос: «А если она его не любит?», он не находит другого ответа, как «Небось, полюбит!», который звучит неубедительно. А ведь старик совершенно прав, так как он имел в виду не романтическую влюблённость, а подлинную супружескую любовь – жалость к мужу, отцу своих детей, желание во всём помогать ему, добросовестно выполняя свою долю семейных обязанностей. Это зрелое и глубокое чувство, гораздо более достойное именоваться любовью, чем обрушившаяся как снег на голову страсть, и оно действительно входит со временем в семью и становится всё крепче. Запутавшийся в терминах купец сам себя выставляет на смех, произнося внутренне противоречивую фразу «глупости от образованья». Но и здесь он прав, так как под «образованьем» подразумевает западническое вольнодумство. Только теперь мы можем оценить, насколько прав был старик: это вольнодумство привело Запад не к новым философским открытиям, а к почти полному одичанию, сделав интеллектуальный диалог с европейцами и особенно с американцами практически невозможным для нас, ибо у них нет больше никакой философии. Старик предвидел это вырождение ещё 150 лет тому назад, и это позволила ему сделать его генетическая мудрость, уходящая своими корнями к учению Христа – величайшего из философов. Ныне, когда ложь всех лингвистических провокаций, которыми удалось нас одурачить, вылезла наружу, нам пора вернуть понятиям нашего языка их истинный смысл. Мы должны, ни перед кем не извиняясь и не оправдываясь (перед кем оправдываться – перед умеющими барабанить по клавишам компьютеров дикарями?!), сказать гордо: «Да, домострой! Да, брак по здравому рассуждению с учётом совета родителей, а если можно, с обращением за помощью к сватам! Ведь это – планирование семьи! Вы, господа западники, ведь за планирование семьи, не так ли? И мы за него. Только для нас это не аборты и не контрацепция, а закладка семейного счастья».

Литературное добавление

Размышления в Афинееве

Мы не меняемся, мы вкладываем в чувство, которое относим к какому-нибудь существу, множество уснувших элементов, им пробуждаемых, но ему чуждых. И, кроме того, что-то такое в нас всегда старается привести эти частные чувства к более высокой истине, то есть связать их с чувством более общим, присущим всему человечеству. Так что отдельные люди и страдания, ими причиняемые, служат нам только поводом приобщиться к нему.

О, Господи, зачем мне всё это снова! Неужели так никогда и не вылечусь от глупости? Сколько ^ же можно? Известно же, чем это всегда кончается…

Нет, нет, только не это. Хватит, хватит! Хватит!

Ах, неисправимый идиот, хочется, видите ли, жить с эмоциями, без них скучно. Ну хорошо, пусть так, но разве же нет других источников эмоций и вдохновенья? И куда более достойных, а главное – надёжных? Они не принесут неизбежных мук расставания или разочарования, а, наоборот, будут радовать всё больше. И их ведь вокруг такое множество!

Вот хотя бы это – то, что я вижу сейчас перед собой. Ну может ли быть что-нибудь прекраснее? Два ряда вековых лип вперемешку с березами, а вокруг – ни домов, ни людей. Слева золотистое поле овса и дальний лес. Справа – спуск к речке, тёмная влажность, заросли ивняка.

Аллея, ведущая из ниоткуда в никуда!

В её функциональной бесполезности можно усмотреть какой-то высший Замысел, которого мы никогда до конца не поймём. Вроде бы Кому-то было очень нужно, чтобы в запустении полей и лесов встали двумя правильными шеренгами огромные деревья, летом шуршащие массивными зелёными кронами, осенью – жёлто-красные, а зимой – голые, сиротливые и зябкие. Может быть, особенная красота этого удивительного места призвана как-то уравновесить и оправдать безобразие других мест? Ну а коли это и вправду было нужно, то как можно было это устроить? Так направить ветер, чтобы вдоль параллельных прямых одновременно упали в почву семена лип и берёз? Но ветер возникает от перепада атмосферного давления, а это давление определяется жёсткими законами физики. Мёртвая физика косна и упряма, и менять её законы – значит грубо вторгаться в заведённый порядок, совершать явное насилие. Не проще ли оказывать тайное воздействие на людские души – ведь этот материал тоньше, чувствительней, податливей? И вот на нас насылаются то одни флюиды, то другие, и наши желания и цели меняются. Сначала мы хлопочем об устройстве имений, копаем пруды, сажаем подъездные аллеи, а потом загораемся идеями равенства и братства, устраиваем революции, сжигаем усадьбы и покидаем деревни, чтобы скучиться в городах. Трёхсотлетний цикл человеческой активности окончен, и в итоге среди дикой природы красуется величественная аллея. Высшая цель достигнута, а то, что считали целями люди, были лишь средства.

Я представляю, как отнеслись бы к такому предположению наши учёные. Назвали бы его бредом сумасшедшего или просто пожали бы плечами. Ну а сами-то что говорят? Хорошо, я пошутил, я на самом деле не думаю, что тайная цель человеческой истории состоит в появлении на поверхности земли особых форм ландшафта. Однако, ей-богу, такая гипотеза ничуть не глупее существующих теорий – например, той, согласно которой смысл исторического развития состоит в непрерывном повышении производительности труда. Она даже умнее, ибо всё-таки предполагает наличие внешней по отношению к людям задачи, тогда как концепция роста производства есть очевидный логический тупик, замыкающий нас на самих себя, как самообслуживающую и самодовлеющую данность, чуждую остальной природе. С точки зрения разумного человека она вообще ничего не объясняет, ибо объяснить – значит подвести под что-то другое, выразить в рамках расширенного языка. Нелепо искать смысл явления в самом этом явлении, смысл человеческого развития – в самом этом развитии.