Ирина Голаева - Повесть об одинокой птице
– Но ведь Христос дает Свои одежды верующим, – настойчиво произнесла она.
– Верующим, а не проходимцам!
– А как узнать это?
– По глазам и словам узнать можно. Все, что не духом строится – ложно. А букву по-всякому истолковать и исказить можно. Даже Сатана Ангелом Света заделаться может. Буква – это еще обман. Надо глубже букв копать. Тогда, может, правда и откроется.
– А ты копаешь? – спросила она, уже полностью размяв тело.
– Копаю, – утвердительно сказал он и подал ей руку. – Пошли. Я устал от этих стен.
На улице уже стемнело.
– А знаешь, – весело проговорила она, – теперь ты будешь мне братом и учителем, вместо них, – и она махнула в сторону библиотеки.
– У меня уже давно созревают мысли относительно того, чтобы растолковать им их же Евангелие.
– Но ты же не христианин!
– Вот только это меня и останавливает. Все равно они меня не примут. Они только по одежке принимают, а я их одежд носить не умею и не буду.
– Тогда зачем тебе они?
– Не знаю, но жалко как-то смотреть на всю это карикатуру под именем христианства, которое ничего общего не имеет со своим Христом.
– Но они же верят в Него.
– Ну и что такого, что верят? Другие в лешего верят. Верить можно во все, что угодно. Но разве это есть вера? Вера разве на человеческих ощущениях основывается?
– Нет.
– Вот и я так думаю. Не могу я назвать все это человеческое понимание верой. Настоящая вера, наверное, большая редкость сегодня. А то, что дается людям как дар, смотришь, через некоторое время уже одной оболочкой остается. А веры той как не бывало. Вот всю свою жизнь такой человек и живет с этой пустой оболочкой, теша себя, что он с верой, у веры, за верой. Но только не видит, что давно уже без веры живет, в неверии. А оно для всех очень на веру похоже.
– Вот я имею веру? – с интересом слушая его рассуждения, спросила она. Он повернулся к ней и посмотрел внимательно в ее глаза.
– Ты так же, как я – приближаешься к вере. У нас с тобой – предверие.
– Да! – радостно воскликнула она. – Ты помог мне наконец-то ответить на самый трудный вопрос. Конечно, предверие! Как это красиво и правильно звучит – предверие!
И она даже подпрыгнула от радости.
– Мы с тобой два человека – в преддверии нового. Например, нашей свадьбы! – весело заметил он.
– Какой ты умный! – сказала она, склонив голову к нему на плечо. – Разве верующие атеисты могут быть такими умными? Разве это возможно?
– Возможно, – самодовольно произнес он. – Помнишь такой девиз: «Бороться и искать, найти и не сдаваться!»?
– Откуда? – спросила она.
– Да так, из одной книги о Роберте Скотте, исследователе Антарктиды. Эти слова были написаны на кресте, который установили на Южном Полюсе. Он шел к полюсу сквозь бурю, холод и смерть. А когда достиг своей цели – умер.
– Почему? – с грустью в голосе спросила она.
– Потому что сил не хватило на обратную дорогу…
Она замолчала. Эти слова ее потрясли. «Найти, достичь и умереть, потому что кончились силы!» Так молча они и шли дальше. Каждый думал о своем и не хотел больше ничего ни спрашивать, ни говорить.
Она уже давно стала замечать, что его рассуждения и рассуждения Бориса Николаевича становились с каждым разом все глубже, яснее, правильнее, чем ее собственные. Теперь она больше старалась слушать, чем говорить. Она еще не очень хорошо знала Библию и всегда поражалась тому, как хорошо ее знали они, можно сказать, не учившись, не ходя в церковь. Смутно к ней начинало приходить понимание: многое, что говорят в церкви – не так. Получалось, что истина совершенно не зависела ни от людей, ни от церквей, ни от их учений. Словно существовали все они и Истина. И каждый шел своей дорогой, может, параллельно с Истиной, но не с ней. Постепенно и для нее понятие «вера» стало иным. Из первоначального хаоса еще слабо, но уже начинала проглядывать земля. Может, еще с овчинку, но это была ее земля.
Со дня последнего разговора в церкви она туда не ходила. Они выгнали ее, позорно, как собаку. В ней не было обиды или ожесточения к ним. Ей было просто их жалко.
Глава 8
Проводы
Она все же смогла защитить диплом. Успела.
Летом Борис Николаевич пригласил их пожить на даче. Они согласились. Сам он появлялся там редко, ненадолго, ссылаясь на большую занятость. Но она чувствовала, что он просто не хочет им мешать.
Они жили внизу, со всеми. Борис Николаевич уступил им свою комнату. А сам, если оставался на ночь, шел наверх.
Сначала она не хотела ехать. Ей было как-то стыдно смотреть ему в глаза. Но она тяжело переносила беременность, почти не выходила из квартиры, и настойчивые уговоры всех в конце концов сломили ее сопротивление. На даче, конечно же, было чудно, хотя лето выдалось очень дождливым и большую часть времени приходилось проводить в доме или на веранде.
Он много работал в городе и приезжал только на выходные, но она не чувствовала одиночества. Рядом была Анна Павловна, и теперь мама Маруся.
Свадьба их, как они и планировали, прошла без всех. Даже свидетелей не было. Его мама сразу же приняла ее и полюбила, как дочь. В маме Марусе она нашла то, чего была лишена в детстве. Она теперь ее так и звала – мама Маруся. Та вовсю готовилась к рождению внучки, хотя никто не знал пол ребенка. Ее собственная родная мать уже год жила за границей и узнала о свадьбе по телефону. Она поздравила и потом перевела на ее счет довольно крупную сумму. Их отношения были по-прежнему вежливыми, но натянутыми, больше походя на официальные, чем на родственные. Мама Маруся всегда сокрушалась по этому поводу. А она опять была счастлива, как год назад.
Иногда она вспоминала свою церковь, но уже сильно не грустила по ней. После всего, что ей пришлось вынести зимой, у нее выработался духовный иммунитет.
Все, так же, как она, были в ожидании рождения новой жизни. Еще не видя ее, они уже любили. И мама Маруся, и Анна Павловна воспринимали это существо как частичку себя – наверное, потому, что давно желали внуков.
Анна Павловна пыталась что-то вязать, щуря глаза на петли. Мама Маруся была, как всегда, в домашних хлопотах. А она, теперь полностью предоставленная сама себе, грустила. Его не было рядом, и ей не хватало общения с ним. Она замечала, что Борис Николаевич приезжал чаще тогда, когда она была одна. С ней он был, как и прежде, предельно вежлив, но уже немного сдержан и отчужден. Она смущалась, если его взгляд нечаянно скользил по ее животу. Она вообще смущалась своего положения и старалась не ходить по комнате, когда все сидели вместе. Ей хотелось спрятать свой живот под стол, под плед. Она стеснялась себя, словно была в чем-то виновата.
Не стеснялась она только его. Но он теперь бывал редко.
Ей надо было съездить на плановую консультацию к врачу, который вел ее карту беременности. Накануне он приехал и отвез ее в город, на квартиру. Оказалось, что за время ее отсутствия он сделал там ремонт. Все было обновлено, вставлены новые оконные рамы, балкон застеклен, на полу лежал новенький ламинат. Она ходила по своей квартире и не узнавала ее.
– Тебе нравится? – спросил он.
– Да, очень. Все такое красивое, новое. Я не помню, был ли тут вообще когда-то ремонт. Такое ощущение, что я попала не к себе домой.
– Посмотри сюда, – сказал он и повел ее в спальню. Там в углу стояла детская кроватка с желтым балдахином.
– Как красиво! – воскликнула она, но потом задумалась и промолвила: – Это плохая примета, ребенка ведь еще нет.
– Но будет. Теперь уже скоро. А у нас все готово.
– Это ты все сам? – спросила она.
– Ну да. А кто же…
На следующий день она поехала в женскую консультацию. Подходя к нужному кабинету, заметила в коридоре мужскую фигуру. Мужчины были здесь большой редкостью, и она присмотрелась. Подойдя ближе, увидела, что это брат Петр. Заметив ее, он тоже удивился.
– Здравствуйте, – робко сказала она ему первой.
– Добрый день, – обескуражено ответил он. – Вот, Раису жду.
Она с пониманием кивнула и села рядом. Они сидели молча. Первым прервал молчание брат Петр.
– Как жизнь?
– Хорошо, – ответила она. Они опять замолчали.
– Ты совсем отошла от Бога? – спросил он, смотря себе под ноги. Она изумленно подняла на него свои глаза.
– Почему отошла!? Я не отходила.
– Ходишь куда-то? – опять спросил он.
– Нет, – ответила она.
– Ну, тогда отошла, – заключил Петр.
– Ну почему сразу отошла?! – не выдержала она. – Почему у вас все так однобоко? Пришел-отошел. Разве можно так с живыми людьми поступать? Церковь – это не оценочное бюро, это живое тело.
– Ну и где же ты в этом самом живом теле? – с ехидцей произнес он.
Она замялась. Она не знала, где действительно находится там.
– Вот видишь, не знаешь, – деловито заключил он. – А раз не знаешь, то нет тебя в этом живом теле. Нету-у-у, – протянул последнее слово он. – Тело Господне – это церковь. А тебя нет в церкви, а значит и в Теле. Покаяться тебе надо в своей гордыне и отступничестве.
