Виктор Тростников - Трактат о любви. Духовные таинства
Конечно же, всё это относится к мужу и жене, как к членам общего семейного тела, совершенно упраздняя проблему их «равноправия» или «неравноправия».
Третья мысль, высказанная в наставлении апостола христианским супругам, особенно для нас интересна, ибо она даёт образец любви, которому надлежит подражать: любовь Христа к Церкви. Поразительно, что этот идеал возник в его сознании безо всяких логических или богословских предпосылок. Для обоснования тезиса «Церковь – Христова Невеста» нужно проникнуться эллинской философской категорией «другого» или знать использующее эту категорию учение о Троице. Как иудей и член фарисейской секты, Павел не изучал древнегреческую языческую мудрость, а тринитарного богословия при нём ещё не было. Это было чистое Откровение, дать разумное истолкование которому он не мог, поэтому сказал: «Тайна сия велика; я говорю по отношению ко Христу и к Церкви». Как мы видели, ближе всех к разгадке этой тайны подошёл Владимир Соловьёв, но его гениальное прозрение не было понято и оценено, а потом он и сам его дискредитировал, спутав Христову любовь к Небесной Церкви с имеющей плотское происхождение любовной горячкой. Проживи он ещё с десяток лет, и он мог бы ознакомиться с теорией Фрейда о «сублимации» животного полового влечения в кажущуюся возвышенной влюблённость, и это, может быть, отрезвило бы его и дало бы ему возможность продолжить в верном направлении и успешно завершить своё учение о Вечной Женственности.
А теперь обратим внимание на характер этого богооткровенного образа любви, которому апостол призывает следовать состоящим в браке. Скажите, есть ли в нём хотя бы тень сексуальности? Перечитайте внимательно приведённый отрывок, и вы её нигде не обнаружите. А ведь тот же Павел говорил: «Не уклоняйтесь друг от друга» – и рекомендовал брак как приемлемую для христиан форму удовлетворения своей похоти. А тут об этом ни слова. Почему?
Объяснение вот в чём. Там Павел обращался к тем, кто только вступил в брак или собирался сделать это, и эту начальную стадию супружества он действительно понимал как легитимизацию блуда. А то, что он говорит в Послании ефесянам, адресовано супругам со стажем, а если и к молодожёнам, то как совет на будущее. Сопоставляя эти два обращения, мы приходим к тому самому практически важному выводу, который способен оправдать всё наше философствование. Кратким образом его можно сформулировать так.
Христианский брак при его заключении есть уступка могущественному родовому началу, и в первое время супружеская любовь имеет почти целиком плотскую природу, хотя это маскируется влюблённостью. Но параллельно между мужем и женой возникает чисто духовная связь, напоминающая любовь между Христом и Его Другим – Торжествующей Церковью. Её доля в общей межполовой любви сначала невелика, но супруги совместными усилиями должны постоянно повышать эту долю, пока она не достигнет ста процентов, совершенно вытеснив плотское влечение. Когда это произойдёт, они полностью избавятся от уплаты дани родовому молоху, и это будет самая прекрасная, самая светлая и самая спокойная пора их супружества. Смысл христианского брака, таким образом, состоит не в культивировании физиологии в отношениях между супругами, а в её преодолении.
На Святой Руси очень хорошо понимали несравненную красоту чисто духовного брака, поэтому многие супруги, отдав дань родовой жизни и поставив на ноги детей, принимали монашеский постриг и поселялись в соседних монастырях, а то и в одном, как родители преподобного Сергия Радонежского Кирилл и Мария.
Золотая осень супружества описана во многих произведениях мировой литературы. Символами счастливых супружеских пар, живущих «как брат с сестрой», стали Филемон и Бавкида, Пётр и Феврония, Афанасий Иванович и Пульхерия Ивановна. Вхождение в эту мирную осень описано Львом Толстым в повести «Семейное счастье».
«А в саду всё сильней и слаще поднималась пахучая свежесть ночи, все торжественнее становились звуки и тишина, и на небе чаще зажигались звёзды. Я посмотрела на него, и мне стало вдруг легко на душе, как будто отняли у меня тот больной нравственный нерв, который заставлял страдать меня. Я вдруг ясно и спокойно поняла, что чувство того времени невозвратимо прошло, как и самое время, и что возвратить его не только невозможно, но тяжело и стеснительно было бы. Да и полно, так ли хорошо было это время, которое казалось мне таким счастливым? И так давно, давно уже всё это было!
…С этого дня кончился мой роман с мужем; старое чувство стало дорогим, невозвратимым воспоминанием, а новое чувство любви к детям и к отцу моих детей положило начало другой, но уже совершенно иначе счастливой жизни, которую я ещё не пережила в настоящую минуту».
В заключение отметим, что об освободившейся от физиологии, чистой любви между мужчиной и женщиной как о высшем счастье мечтал и Маяковский:
Чтоб не было любви-служанки,Замужеств,похотей,хлебов,Постели прокляв, встав с лежанки,Чтоб всей вселенной шла любовь.
Обратим внимание, что не связанная с «постелью» духовная половая любовь органически перерастает здесь в любовь вселенскую. Атеист Маяковский не мог произнести этого слова, но вселенская любовь есть любовь Божественная, есть тот океан любви, влившись в который душа обретает вечную жизнь и пребывает в свете. Так интуиция великого поэта подсказала ему тот самый путь спасения в браке, о котором говорит Церковь, – путь полного преодоления в супружестве блудной страсти.
Часть 11
По законам жанра в нашем философском исследовании пора бы поставить точку. Ведь мы, как выражаются учителя литературы, оценивая школьные сочинения, «раскрыли тему»: разобрались в трёх значениях слова «любовь», разграничили их между собой и даже поняли суть христианского брака. Но богатая на сюрпризы жизнь не даёт закончить разговор и требует сказать кое-что ещё. Дело в том, что в последнее время термин «любовь» стал употребляться в неслыханном прежде диком словосочетании «заниматься любовью». Это калька с английского (точнее, американского) «to make love», и русскому языку она совершенно чужда, но какая-то анонимная агентура упорно хочет внедрить в него это выражение, сделать для нас обиходным и привычным. На этот вызов мы обязаны как-то отреагировать – как минимум, разобраться в том, чья это агентура.
В навязываемом нам штампе любовь предстаёт уже не чувством, каковым она являлась испокон веков, а действием, ибо чувствами «заниматься» нельзя – их можно питать, испытывать, переживать. Никто ведь не скажет «я занимаюсь ненавистью». Здесь мы имеем дело с типичной лингвистической провокацией, имеющей целью вывести любовь из разряда чувств и свести её к совокуплению.
Методология лингвистических провокаций не нова. Она представляет собой излюбленное фирменное оружие некоей инстанции, которую можно узнать по использованию этого оружия, как льва узнают по когтям, а осла – по ушам. Оно было изобретено несколько веков назад и за протекшее время доказало свою высочайшую эффективность, которая объясняется тем, что через умело подсунутое людям словоупотребление в них по законам психологии вырабатывается нужное мировоззрение. Конечно, подмену значений стоит производить только в отношении важнейших для человеческой жизни понятий. Вот несколько примеров.
1. Слово «просвещение» означало когда-то проникновение в душу света Христовой истины. Но вот в XVIII веке во Франции этот смысл был подменён противоположным, и «просвещение» стало означать пропаганду атеизма. Взятый в этом новом значении термин приобрёл такую важность, что весь предреволюционный период получил название эпохи Просвещения. Результатом этой языковой провокации стал якобинский террор, сотни тысяч отсечённых на гильотине голов и воцарение буржуазного образа жизни, основанного на культе материального богатства.
2. Слово «самодержавие» понималось на Руси как самостоятельное правление русского царя, не являющегося данником или вассалом царя иноземного. Первым нашим самодержцем стал сбросивший в 1480 году татаро-монгольское иго Иван Третий. Это была для нашего народа великая радость. Но в XIX веке, опять же в предреволюционный период, только уже наш, а не французский, людям искусно навязали совсем другое значение слова «самодержавие»: используя его ассоциативную по звучанию близость со словом «самоуправство», приучили понимать его как тиранию. Лозунг «Долой самодержавие!» и расчистил большевикам дорогу к власти.
3. Слово «прелесть» было одним из самых страшных слов на Руси. Не дай Бог впасть в прелесть – это значит быть обманутым сатаной и погибнуть! Но вот настал XIX век, и всё изменилось. Почитайте Пушкина, Жуковского и других поэтов и писателей того времени и их преемников, и вы только и будете встречать фразы вроде «чистейшей прелести чистейший образец» (Пушкин), «какая прелесть эта Наташа» (Толстой). Целенаправленная лингвистическая провокация приучила думать, что прелесть, то есть бесовский соблазн, – это хорошо.
