Ольга Иженякова - Записки дивеевской послушницы
— Галь, ты че роялю-то бросила?
Я ему отвечала матом. Мама не ругала меня за «тройки», все списала на подростковый возраст. Но и тогда еще все было сносно. Зимой оказалось, что Зырянов ко всему еще и эпилептик, и даже имеет судимости, как выражается он сам, «две ходки». Его нельзя выводить из себя, иначе… Утром как-то будил меня в школу, но не так, как мама, а ущипнул за грудь, я инстинктивно ударила его, он мне ответил, тогда я накинулась на него с кулаками, он вышел из себя, схватил нож и ударил меня по лицу. Я успела отвернуться, он рассек ухо. Увидев кровь, он стал визжать, как баба, что это я сама виновата и накинулась на него. Мама сначала пришла в ужас, потом, когда ухо забинтовала, сказала, чтобы я не приставала к нему. Некрасиво это.
Я взяла топор и сломала пианино. Целый городок черно-белых клавиш погиб в один час. Говорили, что это подарок папы, а какое мне дело до него, если я никогда в жизни его не видела. Те алименты, которые он посылает, мама тратит на Зырянова, говорит, он больной, ему витамины нужны. Может, она и права, больным надо помогать, но в нашей семье теперь все больные.
Зырянов быстро восстанавливается после скандалов, пришел вечером пьяный, начал меня целовать и сказал правильно, что я музыку бросила, потому что ее «голубые» пишут. Ему это мужики в каптерке сказали, еще похвалили его за правильное воспитание меня, с тех пор как у нас Зырянов поселился, я перестала носить длинные юбки и волосы и теперь, как нормальная девчонка, хожу на дискотеки.
А ночью, когда все уснули, я вскрыла себе вены. Я бы уже давно отправилась к бабушке, но именно той ночью нам позвонили родственники из другой области и позвали меня к телефону…
Мама плакала и говорила, что это она виновата, что ей меня не понять, потому что я, как папа, сложная. Но попросила на всякий случай жить.
В больнице уютно и тихо, но это тишина живая, еле уловимая, так начинаются два произведения Скрябина. Мне понравилось лежать и ничего не делать, а когда я засыпала, то снилась мне «Симфония цветов». Когда-то я мечтала написать концерт под названием «Гимн всему живому». Хотелось передать тот момент, когда зернышко растворяется в земле и вырастает в нечто. Начало новой жизни радуется Солнцу и Земле. Тихо внимает небу, и оно посылает ему дождь. Вот эту молитву небу, немой зов, а затем капли дождя, сначала еле слышные, а потом переходящие в теплые струи, должны полностью передать картину Бытия. Но, где эта грань, которую можно почувствовать?
Зырянов принес мне яблоки в больницу и сказал, что я телка большая и должна себя с ним держать на расстоянии, ведь он мужик, иначе он за себя не отвечает. Я смотрела на него ненавидящим взглядом, он ущипнул меня за грудь, похотливо загоготал и ушел.
Побег из дома был закономерным. Я встретила Серого, он стал моим первым мужчиной. Серый сказал, что за меня может морду набить любому, мне это понравилось. Я не стала скрывать от матери, что встречаюсь с парнем. Не помню, что точно мама сказала, вроде просила пока не спать, ну, чтобы школу там нормально окончить. Серый сказал, что придерживается политики минимализма, я спросила, что это такое, он ответил, что на женщину кроме презервативов принципиально не тратится, в общем, кормила его я. Мы так решили, что встречаться лучше на моей территории. Когда приходил Серый, Зырянов понимающе смотрел и уходил на кухню.
Не знаю, как вышло, но я быстро поняла, что беременна, маленький комочек плавал во мне, как Брусничка перед смертью, и мне было его не жалко. Помню, только длинный коридор и кровь на рубашке, думала, под действием наркоза услышу «Симфонию», но не слышала. Вместо нее был тоннель и мерзкие, визжащие твари. Да причитания бабушки-санитарки, мол, сегодня Вознесение Господне. Серый немного отошел от политики минимализма и заплатил мне за аборт. Правда, его денег не хватило, пришлось добавлять свои. Еще мне сказали, что за клетки зародыша могут дать деньги, но я отказалась. Не хотелось, чтобы мой ребеночек был для кого-то косметическим средством, хотя потом соседка сказала, что я, дура, раз предложили, надо было соглашаться, ведь они наверняка взяли без моего спроса, это же великолепное сырье.
Я школу оставила, отцовских алиментов еле-еле хватало на нашу семью, маму сократили на работе, и она встала на учет в центр занятости, проще говоря, биржу. Я устроилась фасовщицей и грузчиком по совместительству. Дома стало появляться много разных круп и сахара. Нет, я не воровала, просто продавщицы, пока не видит хозяин, товар делили, ну и мне, соответственно, перепадало.
Ко мне часто захаживал Серый, и мы с ним удобно устраивались прямо на складе. А когда приходили одноклассники, старались не смотреть мне в глаза. Тоже мне, интеллигенты! Серый постепенно начал отходить от своей политики, периодически устраивался на работу и что-то покупал мне, то шоколадки, то белье. Это было странно, ведь не было ни моего дня рождения, ни Восьмого марта. Иногда его подарками я делилась с матерью. Она говорила, мне повезло, в нашем поселке не много таких мужиков можно встретить. Все бы ничего, но однажды у меня стало сводить внизу живота, и появилась сыпь, мама отвела к врачу, у меня взяли анализы и отправили лечиться в отделение венерологии. Пришел Серый, он был очень возбужден и кричал на меня, на все отделение орал, что я сама виновата, еще его заразила, и он мне этого не простит. Никогда. На следующий день Серый оказался в нашем отделении, через две палаты от нашей. Я поняла, что я счастливая, пока не встретила Наташу, она в свои четыре года видела такое. Она могла часами сидеть на подоконнике и смотреть вдаль или пойти в туалет, открыть кран, подставить руки под струи и подолгу их разглядывать. Она ни с кем не общалась кроме грязной куклы. И, что поражало медперсонал, не плакала, когда ей ставили уколы или брали кровь. С ней было хорошо сидеть. Мы за все время друг другу не сказали ни одного слова. К ней так же, как и ко мне, редко приходили. С работы меня уволили, теперь весь поселок говорил, что я Серому жизнь испортила, даже, несмотря на то, что после моей выписки он еще остался в больнице, потому что он заболел раньше меня. Я устроилась в городе работать на рынке у Зайнуллы, о жилье в городе не могло быть и речи. Дорого. И я каждый день на попутках добиралась, туда и обратно. Мне сразу новая работа понравилась, там много людей, и даже попадаются умные. Иногда Зайнулла просил нас, своих работников, помочь по хозяйству ему или его родственникам, ну, там пол помыть, убрать. У восточных людей веселье по-восточному разнообразное, тут и песни, и пляски, и игры, что хочешь. Да и нам со стола перепадало, кроме того, за такую работу Зайнулла щедро платил. А один раз устроил большой пир в честь того, что его родной племянник окончил консерваторию. Сначала, как и положено, племянник решил дать концерт для родственников. На импровизированную сцену выкатили новенький рояль, который два месяца назад выписали из Италии, племянник по имени Айдар низко раскланялся и к удовольствию всех собравшихся начал играть, надо сказать, что из всех присутствовавших, мне кажется, почти никто не понимал классическую музыку, глядя на тонкие пальцы Айдара, быстро бегающие по клавишам, каждый думал о своем. Я тоже. Мелодия, которую играл выпускник консерватории, была мне неизвестна. Но тут он торжественно объявил:
— Рихард Штраус «Женщина без тени», отрывок…
Он играл, а я все не могла понять, что он такое играет. Ведь он играл совсем не Штрауса, кроме того, второе его произведение было похоже на первое. Когда он окончил игру, родственники довольно долго аплодировали и кричали: «Браво, Моцарт!» Он снова учтиво кланялся и спросил, может, еще что исполнить, по заявке, так сказать. Зал дружно попросил «Мурку», Айдар с удовольствием исполнил, потом еще раз.
Ближе к вечеру, когда он изрядно «принял на грудь», хвастался, что его биография здорово похожа на биографию Штрауса, он тоже в шесть лет пытался сочинять музыку…
Когда весь поселок стал судачить, что у меня имеются деньги, ведь зарплаты в городе с нашими не сравнить, ко мне пришел Серый мириться. Он совсем отошел от политики минимализма, принес кусок сыра, ветчины, коробку шоколадных конфет, две пачки сигарет и две бутылки водки. В тот же вечер мы решили вместе с ним жить. Мама с Зыряновым наше решение одобрили. В отличие от Зырянова, Серый потом принес себе зимнюю одежду, одеяло и телевизор. А через два вечера еще и зарплату, на стройке, где он халтурил, ее как раз выдавали. Мы купили водки, закуски и устроили пир, вроде это наша помолвка. Зырянов быстро напился и уснул, время от времени, кого-то грязно ругая во сне, а мы долго сидели на кухне и мечтали о нашей будущей жизни, о том, что деньги подкопим и купим мягкий уголок в комнату, поставим на место, где стояло пианино. Но нашим мечтам не суждено было сбыться в ближайшее время, потому что наутро Зырянов умер, то есть просто не проснулся. Я отпросилась у Зайнуллы на два дня, купила материал, клеенку на стол, свечки, водки, как и положено. Мы собрали всех его собутыльников, заказали могилу и через день похоронили. Мама долго плакала и перебирала его вещи, паспорт, бритву и перочинный нож. Странный он, Зырянов, мы никогда не спрашивали его, как он жил до нас, где работал и работал ли вообще? В общем, на похороны мы здорово потратились, потому через два месяца, как планировали, не смогли купить уголок. Серый начал нервничать, он даже ударил меня два раза по щекам. Я плюнула на него, он мне на этот раз быстро опротивел, я поняла, в чем дело две недели спустя, когда почувствовала себя беременной. Мы с Серым решили, что и этот ребенок нам тоже не нужен, и вообще я работаю нелегально, нет полиса, трудовой, короче, одни хлопоты.
