Ольга Иженякова - Записки дивеевской послушницы
— Значит, так Богу надо…
— Но мне-то от этого не лучше! И вообще, мам, я молиться не умею.
— А ты попробуй своими словами.
— Типа просить что-нибудь?
— Ну, не знаю, ты уже взрослый, думай сам.
— Мам, ну что я могу просить? Чтобы «Зенит» вышел в полуфинал? Но ты посмотри, там одни инвалиды в защите. Я же реалист.
— А своих проблем у тебя нету? Личных?
— Ага, ты намекаешь на «тройку» по английскому. Нет, не прокатит. Она всем поставила нормальные оценки, даже даунам — Ване с Никитосом «трояки», а мне говорит, нет, Колян, я знаю, твои способности ты даже на хорошую «четыре» тянешь. Жаль, типа, что ты на мой предмет забил, а так полные лады — произношение у тебя хорошее. Короче, как лох последний учи модальные глаголы, если хочешь «три»… Меня, мам, такая обида взяла, Никитос-то и русского не знает, свою фамилию с ошибкой пишет. Ему, значит, тройбан, типа взять с него больше нечего, а мне, притом, что я в теме более-менее шарю, неуд получается. Мам, ты — юрист, наведи справедливость. Ты же веришь, что я знаю на «три»?
— Верю.
— Мне реально, некогда английским париться. У меня олимпиада была по истории, потом четвертьфинал в воскресенье. Зачем мне иностранный?
— Может, в поездке над этим и задумаешься…
— Меня, мам, паломнические дела вообще прибивают! Столько времени на них уходит. А во всякие там церковные чудеса я не верю, вон в прошлое воскресенье ты заставила меня причаститься, все чинно, монах отпустил грехи на исповеди, наставления разные дал типа морды никому не бей, всех люби как придурок, сопляков защищай и все такое. Вышел я после этого во двор, а там Малява со своим батей. Батя у него — картинная галерея, только освободился, когда он встречается на тротуаре, люди улицу переходят. Малява ему, значит, на меня с пацанами накапал. Тот конкретно так спрашивает, что, мелюзга, подходите по очереди, кому надо кишки на кулак намотать. Пацаны в ауте. А я встал и говорю: хоть ты дядя авторитетный, сын твой — натуральная баба, чуть что, ссыт и бежит жаловаться мамке, это я, Колян, лично заявляю, и мне по барабану, что ты со мной сделаешь, я за базар ответ держу, вон пацаны подтвердят… Батя такой направляется ко мне, ну, думаю, крышка. А он подошел, посмотрел в глаза, похлопал по плечу и сказал: «Мужик». Потом повернулся к Маляве и рявкнул, мол, дома разберемся…
— Видишь, как все хорошо обернулось.
— Это потому, что я сам за себя постоять могу.
— Наверное.
Сын надевает кеды. Едем в паломническую поездку…
Великолепное сырье
У меня никогда не будет детей. Может, это и к лучшему, сейчас очень трудно выжить, еще труднее остаться человеком. Серому безразлично, он о потомстве не задумывается, а мне тоже, стало быть, не надо над этим голову ломать. Пусть будет как есть. Хотя нет. Пусть будет лучше. Пусть Серый устроится на работу и перестанет пить, а заодно и по бабам шляться. Но, я знаю, так не будет никогда. Не бывает чудес. Все, непременно, все должно оставаться на своих местах и в своем амплуа. В Европе, например, если композитор, который пишет серьезную музыку, напишет вдруг что-нибудь в легком жанре, он перестает считаться серьезным, к нему, враз, и теряется доверие коллег. Классическая музыка — удел избранных, хотя мы часто, так сказать, ею пользуемся, для своих мелких целей, как, например, «Сон в летнюю ночь» Феликса Мендельсона-Бартольди, свадебный марш из его увертюры ставят при церемонии бракосочетания. Ну разве это правильно? Он был влюблен чистой платонической любовью и встречался с Ней больше в мечтах и снах, чем наяву, а Она, Она стеснялась от него принять даже букет подснежников, поскольку считала себя недостойной его и… вышла за другого. И этот «Марш» подарок ей. Ей одной! Навеки. А теперь как это выглядит? Встречаются парень с девушкой, дружат, то есть, непременно, спят, вроде нас с Серым. Ссорятся. Предохраняются. Пьют и курят. И потом вдруг собираются пожениться. Свадьба. Водка. Матерки. Бесконечное «Отстань» матери и «Достал» отцу. Они приходят в ЗАГС, и им, этим людям включают «Сон в летнюю ночь»… Вместо благоухания лилий — запах перепрелого навоза. Горько!
В двадцать два тяжело понимать, что уже все, никогда не будет детей. Ну и пусть. Серый мне вроде ребенка. Это теперь. А было время, когда он мне был почти что отцом, потом что-то типа мужа. Все из-за Зырянова, конечно. Его мама привела, когда я училась в четвертом классе, точнее в двух четвертых — в общеобразовательной школе и музыкальной. То было счастливое время, как я сейчас понимаю. Но и Зырянова я тоже полюбила. Вот так ни с того ни сего и отец появился. Я долго репетировала «Здравствуй, папа». «Пап, а ты мне поможешь скворечник сделать?» «Папочка, не волнуйся, я за тобой поухаживаю». Зырянов от такого внимания поначалу ошалел, оно и понятно, ведь у него никогда своих детей не было. Подумать только! Он считал, что сольфеджио — это имя композитора! Но он мне все равно нравился, забавный такой, говорил «ись», вместо «есть», «издиются» вместо издеваются, ну и, конечно, обильно «перчил» речь бранью.
Многие удивлялись, что в нем мама нашла, а мне кажется, мама и сама не знала, так получилось, в нашей жизни появился Зырянов и стал нас учить уму-разуму. Он очень вкусно готовил и пил всегда крепкий чай — чифир. Я не знала, как себя с ним вести, ведь в доме у нас никогда не было мужчины, но он не растерялся, пока не попривыкнешь, сказал, зови просто Зырянов. Я, радостная, бежала из школы домой, спешила поделиться с ним своими делами, помню его реакцию на пятерку за Листа, Зырянов сделал круглые глаза и спросил:
— А это еще что за хрен?
Он и вправду милый. Так удивился, когда узнал, что у него баритон. Он даже на портрет Моцарта после этого сообщения стал смотреть уважительно. Все началось из-за Бруснички. Брусничка — это маленький хомячок, мне ее соседка подарила, я ложилась с ней спать, и она всегда засыпала у меня на ухе. Зырянов почему-то не полюбил ее, предложил утопить, я подумала, что это шутка, мама ведь засмеялась. А тут такое счастье, Брусничка родила одиннадцать малышей. Я в школе сразу же договорилась, кому они достанутся, как только подрастут. Все знали, какая умная Брусничка, потому и не сомневались, что и потомство будет похожим на нее.
…Тот вечер мне снится, когда должно что-то плохое произойти. Я играю Прокофьева, точнее пытаюсь играть, потому что он для меня очень сложен. Краем глаза вижу, как Зырянов пошел с трехлитровой банкой, полной воды, в мою комнату, думаю, цветы полить, ну и что такого, молодец! Потом, постепенно, до меня доходит, что все цветы еще в начале лета, когда не было Зырянова, мы с мамой вынесли на балкон, становится любопытно, что можно делать в моей комнате с трехлитровой банкой воды? Прекращаю игру и иду в комнату. О, Боже мой, в банке, барахтаясь, пытаясь выжить, тонет Брусничка с семейством, а Зырянов молча наблюдает, но как только мокрый зверек судорожно начинает цепляться за стенки, он щелчками отправляет его обратно в воду. Я закричала не своим голосом и бросилась на помощь Брусничке, но Зырянов схватил меня и не дал подойти к банке. Он держал меня, пока Брусничка была жива, и я могла ее спасти, а маленькие комочки, ее малыши, недолго трепыхаясь, быстро погибли. Брусничка посмотрела на меня последний раз и так и замерла с открытыми глазами. Зырянов меня отпустил, я подбежала к банке, вытащила всех, попыталась оживить их, но никто не ожил. Зырянов улыбнулся и сказал: «Дура ты…»
Мама вечером отчитывала его на кухне, мол, не надо было при ребенке, а он недоумевал: «Что я такого сделал? Я же хотел, как лучше?»
С того дня я перестала заниматься музыкой. Зачем? Мама вместе с Зыряновым начала пить. Один раз чуть не отравились, я просыпаюсь от чувства, что сейчас должно что-то мерзкое произойти, выхожу в коридор и вижу, мама лежит, вся зеленая, а на кухне точно такой же Зырянов. Я вызвала «неотложку», потом помогла медсестре им зонды ставить. Еле выжили. Зырянов стал называть меня дочерью, от поддельной водки в нашем поселке в ту осень три человека умерли. Зырянов после того, как выписался из больницы, научил меня курить, сказал, нервы успокаивает. И еще сказал, что желает мне только добра. Потом попросил что-нибудь сыграть ему, торжественно объявил: «Играет Галина Гостинцева». Я послала его подальше. Он потом еще пару раз приставал с вопросом:
— Галь, ты че роялю-то бросила?
Я ему отвечала матом. Мама не ругала меня за «тройки», все списала на подростковый возраст. Но и тогда еще все было сносно. Зимой оказалось, что Зырянов ко всему еще и эпилептик, и даже имеет судимости, как выражается он сам, «две ходки». Его нельзя выводить из себя, иначе… Утром как-то будил меня в школу, но не так, как мама, а ущипнул за грудь, я инстинктивно ударила его, он мне ответил, тогда я накинулась на него с кулаками, он вышел из себя, схватил нож и ударил меня по лицу. Я успела отвернуться, он рассек ухо. Увидев кровь, он стал визжать, как баба, что это я сама виновата и накинулась на него. Мама сначала пришла в ужас, потом, когда ухо забинтовала, сказала, чтобы я не приставала к нему. Некрасиво это.
