Рудольф Штайнер - Пятое Евангелие
Здесь существовали однако также другие переживания. Уже с долгого времени Иисус из Назарета мог наблюдать нечто особенное: Когда он приходил к местам, где были Ессевские ворота, где были необразные (bildlose) ворота, здесь не мог Иисус из Назарета проходить через такие ворота, без того, чтобы опять-таки не проделать некий горький опыт. Он видел эти необразные ворота, но для него были Духовные образы у этих ворот; для него являлось по обеим сторонам неких таких ворот всегда то, что мы теперь научились узнавать в различных Духовно-научных разбирательствах под именем Ариман и Люцифер. И постепенно упрочнилось ему чувство, впечатление в Душе, что несклонность Ессеев против образов ворот, должна была бы иметь нечто поделать с выколдовыванием таких Духовных существ, как он их созерцал у этих ворот, что образы у ворот якобы были отображениями Люцифера и Аримана. И чем чаще Иисус из Назарета это замечал, тем больше восходили такие чувства в его Душе.
Кто такое переживает, тот не находит, что об этих вещах одинаково много позволено раздумывать; ибо эти вещи действуют потрясающе на Душу. Чувствуют также очень скоро, что человеческих мыслей не достает, чтобы их достаточно глубоко обосновать. Мысли считают тогда неспособными, чтобы проникнуть к этим вещам. Но впечатления вкапываются не только глубоко в Душу, но становятся некой частью Душевной жизни самой. Чувствуют себя как связанным с частью своей Души, в которой собрали такие переживания, как связанные с переживаниями сами, несут эти переживания дальше через жизнь.
Так нес Иисус из Назарета через жизнь оба образа Люцифера и Аримана, которые он часто видел у ворот Ессеев. Это сначала действовало не иначе, как что ему было сознательно, что царит некая тайна между этими Духовными существами и Ессеями. И действие, которое упражняло это на его Душу, вносило себя в понимание с Ессеями; начиная с этих преживаний в Душе Иисуса из Назарета не могли более так хорошо взаимосторонне друг друга понимать. Ибо жило в его Душе нечто, о чем он не мог говорить напротив Ессеям, потому что каждый раз нечто как в речи проглатывалось, ибо всегда вставлялось здесь нечто между, что он переживал у Ессевских ворот.
Одним днем, как после некого особо важного, значимого разговора, в котором зашла речь о высшем, Духовном, Иисус из Назарета покидал ворота главного строения Ессеев, здесь встретил он, тем что он проходил через ворота, облики, о которых он знал, что они были Люцифер и Ариман. И он видел убегающими Люцифера и Аримана от ворот Ессеевского монастыря. И погрузился в его Душу один вопрос. Но не как если он сам, не как если он через рассудок вопрошал, но с глубокой элементарной властью, проник в его Душу вопрос: Куда убегают таковые, куда убегают Люцифер и Ариман? - Ибо он знал, святость монастыря Ессеев принесла их в бегство. Но вопрос вживался в его Душу: Куда убегают таковые? - И этот вопрос не высвобождал он больше из своей Души, этот вопрос горел как огонь в его Душе; с этим вопросом ходил вокруг он ежечасно, да ежеминутно переживая в следующие недели. Как он после Духовного разговора, который он провел, покинул ворота главного строения Ессеев, здесь загорелся в его Душе вопрос: Куда убегают Люцифер и Ариман?
Что он, под впечатлением этого в своей Душе живущего вопроса делал дальше, после того как он пережил, что древние инспирации ушли потерянными, религии и культы были испорчены демоническими властями и как он упал у алтаря Языческого культа, внял превращенный голос Батх-Кол и должен был себя спросить, что имеют означать слова Батх-Кол и что равно рассказанное мной имеет означать, что Душа Иисуса из Назарета себя теперь спрашивала: Куда убегают Люцифер и Ариман? - об этом желаем мы дальше завтра говорить. Христиания (Осло), Пятый доклад, 6 Октября 1913
Вчера могли мы бросить взор на жизнь Иисуса из Назарета во время, которое протекло для него приблизительно с его двенадцатого жизненного года вплоть до примерно к концу его двадцатых годов. Из того, что мне позволено было рассказать, могли вы конечно иметь ощущение, что разигралось нечто глубоко значимое для Души Иисуса из Назарета в это время, глубоко значимое однако также для целой эволюции человечества. Ибо вы ведь конечно из осново-ощущения, которое вы себе могли образовать через ваше Духовно-научное изучение, знаете, что все взаимо-зависит в эволюции человечества и что некое, так значимое событие с неким человеком, в чью Душу ввигрывается так много, так бесконечно много из дел целого человечества, равно также есть значимо для целой эволюции человечества. Мы учимся то, чем стало событие Голгофы для эволюции человечества, в различнейших способах узнавать. В этом цикле докладов дело идет о том, чтобы научиться узнавать это через рассмотрение самого Христоса Иисуса-Жизни. И так обращаем мы взор, который мы вчера направили на характерный временной промежуток, который лежит между двенадцатым годом и Иоанново-Крещением, сегодня еще раз на Душу Иисуса из Назарета и спрашиваем нас: Что могло все-возможное жить в этой Душе, после того, как значимые события разигрались вплоть до внутрь в двадцать восьмой, двадцать девятый год, о которых я вчера говорил.
Что жило в этой Душе, наверное получат некое ощущение, некое чувство об этом, если позволено будет рассказать некую сцену, которая разигралась в конце его двадцатых годов у Иисуса из Назарета. Эта сцена, которуя я ведь имею рассказать, затрагивает некий разговор, который Иисус из Назарета вел со своей матерью, с той итак, которая через совместное слияние обеих семей на долгие годы стала его матерью. Он ведь целые годы изъяснялся (verstanden) с этой матерью совсем близко и преимущественно, много лучше, чем он мог изъясняться с другими членами семьи, которые жили в доме в Назарете, это называется, он изъяснялся бы вполне хорошо с ними, но они не могли изъясняться хорошо с ним. Были ведь обсуждены также уже раньше между ним и его матерью некоторые из впечатлений, которые постепенно образовались в его Душе. Но в названном временном промежутке разигрался однажды некий верно значимый разговор, который мы сегодня рассмотрим, который позволяет нам глубоко взглянуть в его Душу.
Иисус из Назарета стал мало-по-малу через вчера охарактеризованные переживания превращенным, так что бесконечная мудрость отчеканилась в его лике. Но он был также, как это ведь всегда, если также это в наименьшей степени есть такой случай, когда мудрость в некой человеческой Душе увеличивается, пришел к некой известной внутренней опечаленности (Traurigkeit). Мудрость прежде всего принесла ему плод, что он взор, который он мог обратить в свое человеческое окружение, его собственно делал верно опечаленным. К этому пришло вдобавок, что он в последнем двадцатом году все больше в покойные часы должен был думать о нечто совсем определенном: Всегда опять снова должен он был думать о том, как в его двенадцатом году имел место некий такой переворот, некая такая революция в его Душе, как это выдало себя через переход Заратустра-Я в его Душу. Он должен был думать о том, как он в первые времена после своего двенадцатого года чувствовал только бесконечное богатство этой Заратустра-Души в себе. Он не знал ведь, в конце двадцатого года еще, что он был опять-воплощенный Заратустра; но он знал, что некий великий, могучий переворот произошел в его Душе в его двенадцатом году. И теперь имел он часто чувство: Ах, как было это все-же по-другому со мной до этого переворота в моем двенадцатом году! - Он чувствовал, когда он теперь думал назад к тому времени, как бесконечно тепло было это тогда в его душевности. Он был ведь как мальчик совсем миро-отрешенным (weltentrьckt). Здесь имел он хотя живейшее ощущение для всего, что говорит из природы к человеку, для всего великолепия и величия природы, но он имел менее задатка для того, что человеческая мудрость, человеческое знание усвоило себе. Он интересовался менее для того, что можно выучить школьно-мерно! Было бы неким полным заблуждением, если бы верили, что этот Иисус-мальчик, прежде чем Заратустра вселился в его Душу, вплоть до своего двенадцатого года внутрь, имел якобы примерно во внешнем смысле некую особую одаренность, что он был якобы особенно смышленый (gescheit). Напротив, обладал он некой необычайной, кроткой сущностью, некой бесконечной способностью Любви, некой глубокой внутренней душевностной жизнью, неким охватывающим пониманием для всего человеческого, но никаким интересом для всего того, что люди накопили себе при знании в течение столетий. И тогда было это так, как если после этого момента в храме при Иерусалиме в своем двенадцатом году это все как бы излилось из его Души и зато вся мудрость влилась! И теперь должен он был часто думать и ощущать как, так в совсем другом способе, он со всяким глубоким Духом Мира раньше до своего двенадцатого года был связан, как если здесь его Душа была бы открыта для глубин бесконечных широт! И как он с тех пор жил со своего двенадцатого года, как он здесь находил свою Душу подходяшей для некого рода принятия еврейской учености, которая однако совсем пра-источно, как из себя исходила, как он проделал потрясение, что Батх-Кол не мог более действовать в древнем способе инспирирующе; как он затем в своих путешествиях научился узнавать языческие культы, как ему все знание и религиозность Язычества в своих различных ньюансах прошло через Душу. Он думал тогда, как он здесь между своим восемьнадцатом и двадцать четвертым годом жил во всем том, что человечество внешне достигло себе, и как он затем вступил в сообщество Ессеев и там научился узнавать некое тайное учение и людей, которые предавались этому тайному учению. Об этом должен он был часто думать. Но он знал также, что беря в основе, восходило в его Душе только то, что с древности люди накопили себе при знании; он жил в том, что предлагали человеческие сокровища при мудрости, человеческие сокровища при культуре, человеческие сокровища при моральных достижениях. Он чувствовал, он жил в человеческом Земли со своего двенадцатого года. И теперь должен он был часто думать назад, как он был до этого двенадцатого года, где он как бы чувствовал себя связанным с Божественными пра-основами бытия, где все в нем было элементарным и пра-источным, где все из некой клокочащей жизни, из некой теплой, живой душевности приходило и его совместно смыкало с другими человеческими Душами, в то время как он теперь стал уединенным и одиноким и молчаливым.
