Евгений Поляков - Но кому уподоблю род сей?
Нельзя не поддержать Иринея в оценке источника происхождения великой пользы, равно как и причин величайшего несчастия, однако выразим некоторое сомнение в том, что Иринею было открыто, чего хотели и чего не хотели Апостолы. А между прочим, посоветуем читателю пофантазировать на тему того, что случилось бы на земле, если бы церкви, овладев тайным знанием, не стали бы заниматься ерундой, вознося Богу молебны о победе над другой христианской державой, но, взявшись за дело всерьез, стали двигать горы на территории противника. Рискнем предположить, что тогда столетняя война не длилась бы сто лет, а просто-напросто превратилась бы в Армагеддон, если бы мир вообще сумел дожить до нее.
Однако такого рода критика может удовлетворить только весьма невзыскательного атеиста, ибо оставляет полностью открытым вопрос о целесообразности такой церкви, которой не переданы тайны, а если и переданы, то не вполне. Все-таки должна же быть у церкви какая-то цель! «Ибо все создано для своего употребления.» (Сир 39:27).
У Клиффорда Саймака есть замечательный фантастический рассказ «Поколение, достигшее цели», который мы дерзнем представить читателю как философскую притчу.
.. .Тысячу лет, за которые успевает смениться сорок поколений, сквозь черную бездну космоса летит к цели космический корабль с земли. За это время люди уже забыли эту цель и создали Миф: «Когда-то был хаос, и вот из него родился порядок в образе Корабля, а снаружи остался хаос. Только внутри Корабля был и порядок, и закон, вернее, много законов: не расточай, не возжелай, и все остальные. Когда-нибудь настанет Конец, но каков будет этот Конец, остается тайной, хотя еще есть надежда, потому что на Корабле есть Священные Картины, и они — символ этой надежды. Ведь на картинах запечатлены символические образы иных мест, где царит порядок (наверное, еще больших кораблей), и все эти символические образы снабжены названиями: Дерево, Ручей, Небо, Облака и все остальное, чего никогда не видишь, но чувствуешь, например. Ветер и Солнечный Свет.
Начало Начал было давным-давно, так много поколений назад, что рассказы и легенды о могуществе людей тех далеких эпох были вытеснены из памяти другими людьми, тени которых все еще смутно рисовались где-то позади.»
Экипаж корабля находится в полном неведении — «Знания боялись, потому что это было зло. Много лет назад так решили те, кто решал за людей, и они придумали закон против Чтения... Земля была забыта, и появился Миф, знания были утеряны и заменены Легендой. На протяжении сорока поколений план был потерян, цель забыта, и люди всю жизнь жили в твердой уверенности, что они — это все, что Корабль — Начало и Конец... Они ни о чем не задумывались и не заглядывали в будущее, так как, что бы ни произошло, — все к лучшему.»
В конце рассказа люди попадают на планету, которая «была ожившей Священной Картиной. Там были и Ручьи, и Деревья, и Трава, и Цветы, Небо и Облака, Ветер и Солнечный Свет.» И главный герой спрашивает себя: «Может быть, культура Корабля была частью общего плана? Разве могли бы люди жить тысячу лет на Корабле, если бы знали цель и назначение?» — и приходит к выводу: «Конечно, не могли бы. Они бы чувствовали себя ограбленными и обманутыми, они бы сошли с ума... Был только один способ бороться с этим — забвение. К нему и прибегли как к лучшему.»
Мы далеки от того, чтобы прямо проецировать рассказ Саймака на нашу проблему, но не почтем здесь лишними слова легендарного прорицателя XVI века Мишеля Нострадамуса: «Если искренне поведать о том, что случится в близких и далеких временах, то современные нам... церкви, религии и мировоззрения нашли бы, что предвиденное настолько противоречитих идеалам, что они прокляли бы грядущие века, если бы знали всю правду о них наверняка.» («Послание сыну»). То есть речь вновь идет о невежестве как спасительном средстве от безумия, как единственном способе сохранить истину в неприкосновенности, пусть даже и в закодированном виде в нашей Главной Книге.
Однако вернемся к Иринею Лионскому, который в качестве доказательства совершенства и полноты предания приводит цепочку из двенадцати епископов Римской церкви, начиная с Лина, коему вручили служение блаженные Апостолы, до Элевфера — современника Иринея. Далее читаем у Иринея: «В таком порядке и таком преемстве церковное предание от Апостолов и проповедь истины дошли до нас. И это служит самым полным доказательством [?], что одна и та же животворная Вера сохранялась в церкви от Апостолов доныне и предана в истинном виде.» (111.3:3). Однако, Ириней чувствует некоторую, мягко говоря, несостоятельность сего «самого полного доказательства», и пытается поэтому оправдаться, доказывая свое методом «от противного»: «Что если бы Апостолы не оставили бы нам писаний? Не должно ли было следовать порядку предания, преданного тем, кому они вверили церкви?» (111.4:1). Вот, оказывается, о чем мечтают ревнители церковного предания в тщете принизить роль Писания, выдвинув на первое место то, что они называют преданием, ибо Писание обличает их. Ко всему трудно назвать богословом человека, способного сделать допущение о возможности существования христианства без Писаний, но понять это мнение можно, — ведь тогда практически любого инакомыслящего можно было бы объявить еретиком. Божественное Провидение же распорядилось о том, чтобы нам не остаться без Писаний.
Что же говорит Ириней о языке притчи? Критикуя гностиков как последователей еретических учений, если критикой можно назвать перемежающуюся брань, Ириней, не скрывая негативного отношения к ним, вкладывает им в уста мнение «будто Апостолы с лицемерием приспособляли свое учение к приемлемости слушателей и давали ответы сообразно с мнениями вопрошающих: для слепых выдумывали басни сообразно с их слепотою, для слабых сообразно с их слабостию, и для заблуждающихся сообразно с их заблуждением,.. а способным понять неименуемого Отца излагали неизреченную тайну посредством притчей и загадок, и что Господь и Апостолы вели дело учительства не согласно с истиною, но лицемерно и приспособляясь с приемлемостью каждого.» (111.5:2).
Приводя такое мнение, пусть даже и о еретиках, Ириней сам о себе свидетельствует, что притча, являясь в его понимании синонимом загадки и басни, не достойна иного контекста, кроме того, в коем используются слова «заблуждение», «лицемерие», что изложение тайн посредством притчей «является учительством, не согласным с истиною». А в отношении умения «приспособляться к приемлемости каждого» Ириней, очевидно, и Павла должен считать «учителем, не согласным с истиной», ибо Павел пишет именно то, что обличает Ириней: «Для Иудеев я был как Иудей, чтобы приобрести Иудеев; для подзаконных был как подзаконный, чтобы приобрести подзаконных; для чуждых закона — как чуждый закона, не будучи чужд закона пред Богом, но подзаконен Христу, — чтобы приобрести чуждых закона; для немощных был как немощный, чтобы приобрести немощных. Для всех я сделался всем...» (1 Кор 9:20-22); — и еще: «Радуйтесь с радующимися и плачьте с плачущими.» (Рим 12:15).
Да читал ли Ириней Писание? Похоже, что читал, но сей факт являет собой иллюстрацию формулировки, на которую мы уже обращали внимание: «своими глазами смотрят и не видят, своими ушами слышат и не разумеют.» (Мк 4:12). Напомним читателю и слова из следующего стиха: «Как же вам уразуметь все притчи?» (Мк 4:13). После ознакомления с мнением о притче такого столпа церкви, как Ириней, в этом вопросе Иисуса вырисовывается весьма неутешительная риторика.
В своих дальнейших рассуждениях движимый слепой верой Ириней подходит к самому краю пропасти того греха, в коем он обвиняет своих оппонентов — еретиков, — и своим примером дает ответ на и без того ясный вопрос: «может ли слепой водить слепого? не оба ли упадут в яму?» (Лк 6:39). Стоя на краю, Ириней делает вперед еще шаг: «Учение Апостолов явно и твердо и ничего не скрывает, потому что они не учили иному в тайне, а иному явно. Такие ухищрения свойственны лжеучителям, худым обольстителям и лицемерам.» (111.15:1,2). Такой подход уже помимо воли Иринея дает весьма недвусмысленную характеристику Иисусу Христу, ибо Он учил-таки иных притчами явно, а иных в тайне — наедине: «многими притчами проповедывал им слово, сколько они могли слушать,.. а ученикам наедине изъяснял все.» (Мк 4:33,34). Опять же ученикам Он говорил: «Вам дано знать тайны,.. а им не дано.» (Мф 13:11). Видя, как падает в вырытую им же самим яму слепой Ириней, совсем не трудно понять глубину той мудрости, что заключена в словах Нова: «Если я буду оправдываться, то мои же уста обвинят меня.» (Иов 9:20). Можно предложить несколько более свежую формулу, имеющую наипрямейшее отношение к Иринею: «Каким судом судите, таким будете судимы; и какою мерою мерите, такою и вам будут мерить.» (Мф 7:2).
И уже даже находясь в яме, Ириней, конечно, ни в коей мере не признает своего отношения к словам: «кто не имеет, у того отнимется и то, что имеет» (Мф 13:12), ибо Ириней и себя считает имеющим, и церковь местом, сохраняющим в истинном виде предание от Апостолов. Но, если бы все было так, как хочет представить Ириней, то к чему Иисус говорил: «Утешитель же, Дух Святый, Которого пошлет Отец во имя Мое, научит вас всему и напомнит вам все, что Я говорил вам.» (Ин 14:26) ? Ведь, если всему суждено было сохраниться в Церкви, то о чем тогда и напоминать Духу?
