Евгений Поляков - Но кому уподоблю род сей?
Читатель, конечно же, уже отметил для себя, что глава эта в гораздо большей степени ставит перед ним вопросы, чем отвечает на возможные, даже обязательные вопросы. В самом деле, что же представляет из себя арифмология Христа? Какова символика пищи вообще и молока как пищи младенцев, и твердой пищи как пищи совершенных в частности? У читателя, не поленившегося заглянуть в Священное Писание в связи с нашим изложением, должны появиться и другие вопросы, связанные, к примеру, с тем, по отношению к чему Павел написал: кто почитает себя духовным, тот уразумеет, что пишу вам, а кто не разумеет, пусть не разумеет.
Ради ответов на эти и многие другие вопросы и написана эта книга, а ответы на них ждут читателя впереди. Итак, повторим: «Все в свое время откроется.» (Сир 39:22).
Будем ли мы тем временем сидеть в ожидании, как все само собой откроется, тайное соделается явным, а потаенное вдруг само собой выйдет наружу? Будем ли мы лихорадочно рыскать по библиотекам и музеям в поисках древних манускриптов, по большей части сохранивших лишь иллюзию их совершенства в тайном знании? Пойдем ли мы к последователям и преемникам Апостола Петра в попытках выделить тайное знание из церковных таинств? Будем ли тщиться отыскать тайных гностиков, которым, якобы, знания тайн достались в преемстве от Марии Магдалины?
Нет, ничего этого мы делать не будем. Ибо, как это часто бывает, пытаясь достичь далекого, человек не замечает того, что находится у него под самым носом. Посему, говоря образно, мы склонны отказаться и от телескопа, и от микроскопа, ибо предмет нашего исследования — тайны Царствия Божия заключены в Священном Писании, которое мы способны читать и невооруженным глазом. Залогом же будут «притчи разумные», если только глаза наши будут видеть, а уши слышать.
II УЧЕНИЯ ЧЕЛОВЕЧЕСКИЕ
Еще видел я под солнцем место суда, а там - беззаконие, место правды, а там - неправда.
Книга Экклесиаста 3:16
И превозмог крик их.
Евангелие от Луки 23:23
Имеет ли христианская традиция нечто, могущее быть противопоставленным тому, о чем мы успели рассказать в связи с вопросом о простоте во Христе, о языке Священного Писания, о тайном учении, и, забегая вперед, в большой степени тому, о чем мы еще только собираемся поведать? По сути дела нет, ибо вопрос существования тайного учения Христа, например, арифмологии, виден в Священном Писании настолько ясно, что не оставляет никаких сомнений.
Но для некоторых людей, как ни странно, уже само по себе отсутствие у традиционного христианства каких бы то ни было аргументов является самым веским аргументом для того, чтобы откинуть любое ранее им или традиции неизвестное мнение. И кого-то из читателей, быть может, удивило часто повторяемое нами сочетание «традиционное христианство». Этим мы как бы подчеркиваем, что наше христианство нетрадиционно. Но может ли христианство вообще быть нетрадиционным? Ведь многие всерьез считают, что традиция христианства, или его предание, и старше, и более уважаемо, нежели Писание христианства. Однако же того, что такие люди говорят, они не знают. И превратить всякие споры с ними мы могли бы уже одним только упоминанием о Ветхом Завете, который несомненно появился не только до церковного предания, но и до рождества Христова. И именно на Писание мы находим ссылки в книгах, написанных тогда, когда о предании христианства знало одно лишь Божественное провидение (Мф 1:42; Мк 2:24; Ли 4:27; Ин 7:38; Иак 4:5; 1 Пет 2:6; 2 Тим 3:16).
Но мы все же продолжим рассуждения о взаимоотношениях Писания и предания. Говоря о последнем, мы не сможем не заметить, что оно в гораздо большей мере разнородно, нежели Писание, и по авторитетности, и по времени возникновения, и по наличию противоречий. Совершенно очевидно, что существует или существовало предание, Божие предопределение коего состояло в том, чтобы донести до будущих поколений то, что позднее стало Писанием Нового Завета, но было и такое предание, кое даже но своим собственным амбициям не могло встать вровень с Писанием. Ведь даже отцы Никейского собора, утвердившие в основном состав Священного Писания, не посмели и думать включить в него же свой «Символ веры».
Даже если встать на точку зрения наших оппонентов, то и тогда придется согласиться, что у блюстителей предания были, очевидно, веские причины признать в качестве Писания одно и оставить за пределами его другое. И, несмотря на все (и их, и наше) уважение к таким памятникам, как «Пастырь» Ерма или послания Игнатия Антиохийского, они не вошли в Писание, а это конечно же, не говорит об их превосходящей Евангелия ценности. Но если таковы наши рассуждения о том, что старо и согласно Писанию, то сколь же проще вопрос с тем, что в церковном предании либо прямо противоречит Писанию, либо написано во времена, когда авторитет Писания уже был на такой высоте, что даже и согласные с ним мнения не много ему добавляли.
И, начиная со времен канонизации Писания, в различных богословских спорах — в арианском, монофизитском, монофелитском и других — стороны искали в свою пользу аргументы, основываясь именно на Писании, ибо только такое обоснование имело надежду выглядеть авторитетно в глазах оппонентов.
Ставя предание выше Писания, некоторые говорят и иначе. Они считают, что одного Писания для установления истины мало. И признающий источником христианской веры Писание, — говорят они, — тем самым признает и предание, потому что истинность Писания, богодухновенность его самимим (то есть Писанием) установлена быть не может. Далее они добавляют вовсе странные слова, что якобы Писание как совокупность откровенных истин в самом себе достоверности своей не несет. И в этом смысле предание стоит выше Писания.
Что же скажем? Неужели вся ценность Писания только лишь в том, что оно признается Церковью? Допустим столь дикую мысль, что богодухновенность Писания может требовать некоего установления, хотя такое допущение и связано с забвением слов Павла:
«Неужели нужны для вас, как для некоторых, одобрительные письма к вам или от вас?» (2 Кор 3:1). Но, и тогда, откуда следует, что предание как таковое сию богодухновенность подтверждает? 1 не полностью ли бессмысленна постановка вопроса об установлении богодухновенности Писания при помощи того, что само но себе сомнительно в отношении богодухновенности? Как же можно при помощи сомнительного доказывать несомненность? Правильнее было бы даже сказать, что некоторые части предания не вызывают никаких сомнений в отношении своей полной непричастности Божественному Духу, и таких примеров мы, несомненно, приведем достаточно.
Наши оппоненты намекают либо прямо указывают на то, что если кто не признает предания, то он не признает и решений Вселенских соборов, утвердивших канон или состав Священного Писания. Такой человек, — говорят они, — не должен признавать ч нынешнего, традиционного состава Писания. На это мы можем заметить, что некоторые из почитаемых традицией церковных писателей (Игнатий Антиохийский, Афинагор, Феофил) жили во времена, никак не позволявшиеим опираться на Никейский канон, и это, однако же, нисколько не мешало им почитать Евангелие от Матфея или послание Павла к Римлянам, — они не нуждались в стороннем подтвержденииих богодухновенности.
С другой стороны, мы можем сказать, что вовсе не считаем традиционный состав Священного Писания полным. Но для нас совсем не нужны, как для некоторых, одобрительные письма к традиционалистам или от традиционалистов ни в отношении канонических книг Ветхого и Нового Заветов, ни в отношении душеполезности книг Иисуса сына Сирахова или Премудрости Соломона, ни даже в отношении Евангелия Фомы, хотя мы, дабы не вводить в искушение некоторых, и выделяем последнее.
2Нам нет смысла полемизировать с теми частями предания, которые возникали после раздела церквей (1054), ибо тогда мы должны будем вести уже два спора с каждой из традиций. Но поскольку мы ссылаемся на Писание как на непререкаемый авторитет, то разумно говорить только о той части предания, которая является ровесником Писания.
Однако уже во II веке появились мнения, с коими столь же трудно спорить, сколь и с теми, что земля стоит на трех китах. Вот, как пишет в являющейся классическим примером выражения предания книге «Против ересей» святой Ириней Лионский, вряд ли достойный обвинения в утере тайного, но своими трудами явно знаменующий определенный этап в отвержении тайного учения. По сути Ириней пытается доказать незнание Апостолами тайн и самое их отсутствие. Довод его таков: «Если бы Апостолы знали сокровенные таинства, которые они сообщали совершенным отдельно и тайно от прочих, то предали бы их в особенности тем. кому поручали самые церкви. Ибо они хотели, чтобы были совершенны и безукоризненны во всем те, кого оставляли своими преемниками и кому передавали свое место учительства, так как от их правильного действования должна происходить великая польза, а от падения их — величайшее несчастие.» (111.3:1).
