Романо Гуардини - Господь

Мы видели в предыдущей главе, как оно все время старалось выдать Воскресение за обман, а Божественность Иисуса – за религиозное переживание, как стремилось оно считать образ Воскресшего плодом благочестия общины, отделяя, таким образом, Христа веры от действительного Иисуса. Идет ли здесь речь об исторической или психологической интерпретации событий – это в точности то же самое, что имели в виду гностики, с той разницей, что они пользовались мифологической терминологией. Против этого Иоанн поставил как бы два великих заслона. Первый из них заключен в словах: «Слово стало плотию» (Ин 1.14). Оно не просто сошло на определенного человека, но вошло в Его естество, так, что этот образ был одновременно и человеческим; то, что Он делал, было Божиим делом, то, что с Ним случалось, было Божией судьбой; налицо была нерасторжимая тождественность существования, ответственности, достоинства. И для того чтобы исключить всякую возможность «перекоса в сторону духовности», он не ограничивается утверждением, что слово стало человеком, но доводит его почти до предела выносимого: Оно «стало плотью»... Вторым пограничным столбом служат слова: «Иисус воскрес». Он не только живет в памяти Своих, не только продолжает действовать в истории силой Своего слова и Своего дела, но и пребывает в божественной и человеческой, духовной и телесной действительности. Правда, Он живет измененным – преображенным. Сын Божий не отбросил в Нем Свое человеческое естество, а взял его с Собой в вечную славу, в то бытие, которое возвещается Иоанновым Откровением, на которое указывает видение Стефана, о котором говорит Павел, когда пишет, что Христос восседает на престоле одесную Отца (Еф 1.20 и Рим 8.34). Этот образ бытия Сына Божия воспринял Его человечность, и она пребудет с Ним в вечности.

Теперь нам будет полезно остановиться и осознать, что здесь утверждается: нечто воистину неслыханное. И если мы испытываем изумление или протест, то имеем право их высказать.

Кто такой Бог? Дух, настолько превыше всякого духа, что перед Ним и «ангелы – плоть»! Бесконечный, Всемогущий, Вечный, Всеобъемлющий в Своем простом и чистом действительном бытии. Неизменный, живущий исключительно Самим Собой и Себе Самому достаточный. Что Ему до человеческого естества? Ведь уже и вочеловечение непостижимо. Если же мы его принимаем и видим в нем знак безграничной любви, то не достаточно ли жизни и смерти? Зачем верить еще и в то, что эта тварная частица вошла в вечность Божиего бытия? Что делать там ей, затерянной в невообразимом? Почему Логос не смахнет с Себя эту пылинку и не вернется в чистую ясность Своего свободного божественного бытия?.. Откровение говорит: эти мысли и ощущения – суть философия или человеческая религия. Христианский подход предполагает иные мысли... Но каков же Бог, если возможно нечто подобное воскресению, а затем – вознесение и восседание на престоле одесную Отца?.. Именно таков, что это возможно! Бог как раз и открывается в воскресении, вознесении и вечном пребывании Богочеловека на престоле. Бог не таков, каким мы представляем себе высшее существо, заявляя на основании собственного опыта и мышления, что с Ним нельзя совместить ничего, подобного воскресению; напротив, Бог таков, каким Он предстает в воскресении. А то, что противоречит этому в нашем мышлении и чувстве, оказывается ложью.

Если постараться понять образ Христа, и начать мыслить, исходя из Него, то мы будем поставлены перед выбором: или научиться по-новому думать о Боге, принять новое представление о Нем и вступить с Ним в новые отношения, или дать Христу, при всей Его мощи, раствориться в человеке... Но и о человеке – его образе и предназначении – нам нужно научиться думать по-новому. Нельзя больше говорить: человек таков, каким он представляется с точки зрения мира, поэтому это человеческое существо не может восседать на престоле одесную отца, – а надо сказать: поскольку мы знаем из Откровения, что это произошло, то человек представляет собой, очевидно, нечто иное, чем мы думали. Мы должны научиться тому, что Бог – не только «высшее существо», что Он очень «человечен», – а также и тому, что человек – нечто большее, чем «только человек», что вершина его существа восходит в область неизвестного, и что его назначение окончательно раскрывается только в воскресении.

Только воскресение позволяет до конца понять, что означает искупление: не только откровение о том, Кто есть Бог, кто мы сами и что такое грех; не только указывание детям Божиим пути к новому деланию и вкладывание в них сил для начала и завершения трудов; даже не только само искупление греха, а значит и дарование прощения в преизбытке любви и справедливости, – но и нечто большее, вернее, более телесное. Искупление означает, что преобразующая сила Божией любви овладевает нашим живым бытием. Таким образом, оно – действительность, а не только идея, устремленность и направленность жизни. Искупление – это второе Божие начинание после первого: творения. И какое начинание! Если спросят, что такое искупление, что значит совершить искупление и быть искупленным, то ответом должно быть: воскресший Господь. Он – в Своем телесном естестве, в Своей преображенной человечности – и есть искупленный мир. Поэтому Он называется «рожденным прежде всякой твари», «первенцем» (Кол 1.15 и 18; 1 Кор 15.20). В Нем творение поднято до вечного бытия Божия, и теперь Он служит для мира неистребимым началом. Он действует, как воспламеняющий жар, разгорающийся все сильнее, как вход, притягивающий к Себе, как живой путь, призывающий вступить на Него (Лк 12.49; Ин 10.7; 14.6). Все должно быть вовлечено в Него, Воскресшего, для участия в Его преображении. Таково благовествование Посланий к Ефесянам и Колоссянам, да и всех писаний Павла и Иоанна. В начале Нового времени сложилось представление, что христианство враждебно плоти. Но под словом «плоть» подразумевалась тогда самодовлеющая земная плоть – в понимании античного мира, Возрождения или нашего времени. В действительности, только христианство осмелилось вовлечь плоть в самую глубокую и истинную близость с Богом. В одном из наиболее сильных мест Нового Завета говорится: «Тварь с надеждою ожидает откровения сынов Божиих: потому что тварь покорилась суете не добровольно, но по воле покорившего ее, в надежде, что и сама тварь освобождена будет от рабства тлению в свободу славы детей Божиих. Ибо знаем, что вся тварь совокупно стенает и мучится доныне и не только она, но и мы сами, имея начаток Духа, и мы в себе стенаем, ожидая искупления тела нашего» (Рим 8.19-23). Понимаем ли мы, как определяется в этом окончательном суждении слава детей Божиих, иначе говоря, дело Христа? Как «искупление тела нашего»!

Нам необходимо перестроить свое представление об искуплении! Мы все еще находились в плену рационализма, который полагает искупление только в «духовном», понимая под ним мышление, настроение, Движение души. Нам нужно научиться ощущать божественную реальность искупления. Искупление охватывает человека, всю его жизнь настолько, что Павел, которого воистину никто не может обвинить в по-рабощенности плотью, определяет его как обновление плоти. А это последнее заложено в воскресении, что и побудило того же Павла сказать: «Если Христос не воскрес, то вера ваша тщетна» (1 Кор 16.17).

Только теперь нам становится ясным, что значит таинство. Разве не ощущали мы в свое время внутреннего протеста против Евхаристии? Разве не было у нас того же чувства, что и у протестовавших в Капернауме, которые спрашивали: «Как Он может дать нам есть Плоть Свою?» (Ин 6.52)? Почему «тело и кровь Христовы», а не «истина» и «любовь» Христа? Почему бы не удовлетвориться первой половиной обетовании, возвещенных в шестой главе Иоанна? К чему все осязаемое – чтобы не сказать материальное – о чем идет речь во второй части? Память о Господе – да, но почему для этого нужно есть Его тело и пить Его кровь? Почему нельзя просто памятовать о Нем в достоинстве и чистоте духа? Потому что плоть и кровь Господни, Его воскресшее тело, Его преображенная человечность – это и есть искупление! Потому что в Евхаристии вновь и вновь совершается приобщение к этой преображенной, богочеловеческой действительности. Потому что есть Его тело и пить Его кровь – значит принимать эликсир бессмертия, «pharmakon athanasias», как говорят греческие Отцы, и при этом имеется в виду бессмертие не в какой-то «духовной», но человеческой, в полноту Божию принятой телесно-душевной жизни.

Те дни, которые прошли между воскресением Господа и Его уходом к Отцу – таинственное время. Если принимать их не как легенду, а так, как должна принимать их вера, то нужно задать себе вопрос, что означают они в жизни Господа, и что говорят они нам о нашем собственном христианском существовании.

Эти дни располагаются меж временем и вечностью. Господь еще на земле, но Он уже готовится уйти. За Ним уже открываются пространства вечного света, но Он еще здесь, в царстве преходящего. В Новом Завете образ Иисуса рисуется двояко. С одной стороны Он-Иисус, «Сын плотника» (Мф 13.55). Тут Он включен в ход земных дел, трудится, борется, идет путем, предписанным судьбой. Он предстает перед нами как личность, исполненная своеобразия. Конечно, Он таинственен и непостижим, порой нам кажется, что мы слышим звук Его голоса и видим Его жесты. Так рисуют Его образ прежде всего Евангелия. Иным предстает Он перед нами в вечности. Здесь рамки земного исчезают. Он свободен, божественно свободен, Он – Господь и Владыка. Ничего случайного и преходящего больше нет, – все существенно. «Иисус Назарянин» перешел в вечно живущего «Господа Христа», образ Которого обрисовал Иоанн, узрев Его на Патмосе: «То, что видишь, напиши в книгу и пошли церквам, находящимся в Асии: в Ефес, и в Смирну, и в Пергам, и в Фиатиру, и в Сардис, и в Филадельфию, и в Лаодикию. Я обратился, чтобы увидеть, чей голос, говоривший со мною; и, обратившись, увидел семь золотых светильников и, посреди семи светильников, подобного Сыну Человеческому, облеченного в подир (длинную одежду) и по персям опоясанного золотым поясом. Глава Его и волосы белы, как белая волна, как енег; и очи Его – как пламень огненный; и ноги Его подобны халколивану, как раскаленные в печи, и голос Его – как шум вод многих. Он держал в деснице Своей семь звезд; и из уст Его выходил острый с обеих сторон меч; и лицо Его – как солнце, сияющее в силе своей. И когда я увидел Его, то пал к ногам Его, как мертвый. И Он положил на меня десницу Свою, и сказал мне: не бойся; Я есмь Первый и Последний, и живый; и был мертв, и се, жив во веки веков, аминь. И имею ключи ада и смерти» (Откр 1.11-18). Рисует этот образ, в начале Послания к Колоссянам и Павел, когда говорит о Том, «Который есть образ Бога невидимого, рожденный прежде всякой твари. Ибо Им создано все, что на небесах, и что на земле, видимое и невидимое: престолы ли, господства ли, начальства ли, власти ли, – все Им и для Него создано. И Он есть прежде всего, и все Им стоит. И Он есть глава тела Церкви; Он – начаток, первенец из мертвых, чтобы в Нем обитала всякая полнота, и чтобы посредством Его примирить с Собою все, умиротворив через Него, кровью креста Его, и земное и небесное» (Кол 1. 15-20).