Анна Ильинская - Страницы жизни шамординской схимоахини Серафимы
Когда Колю Беляева постригли в рясофор, первым поздравить его подошел о. Нектарий, еще не старец. «Ну, держись теперь, как начнут смирять, как начнут, только держись!» — быстро выговорил он и убежал. «Мне нравится о. Нектарий, только какой‑то он чудной», — запишет юноша в своем дневнике с некоторым недоумением…
А старец тем временем снимает с полки книгу Иоанна Златоуста, листает ее и приговаривает:
— Олимпиада скорбела, когда учитель ее в ссылку пошел, а Златоуст‑то как страдал! Там. в ссылке, климат был неподходящий, и он болел разными болезнями.
Не поняла Ирина, при чем тут Златоуст. Когда рассказала о. Никону, тот в раздумье потер лоб:
— Похоже, мне Батюшка ссылку предсказывает.
Пошел к нему и спрашивает:
— Зачем Вы чад моих духовных смущаете?
— Прости, отец Никон, — повинился старец, — это я испытывал ее любовь к тебе. Я пошутил.
И вытащил ватную скуфью с наушниками, снял с о. Никона его летнюю, а теплую нахлобучил ему на голову. Отец Никон задумался…
С ордером на обыск пришли в июне 1927 года. Накануне о. Никон целый день был в Оптиной, написал много писем духовным чадам, а утром велел Настасье принести. Только та отбыла в Козельск, в больницу, задыхаясь, вбежал о. Иаков:
— Где Настя?
— Ушла, — сказала Ирина.
— Верни ее скорее, обыск у нас.
Ириша к парому, а сестрицы и след простыл.
Напротив жили три монашки, о. Никон успел им шепнуть, чтобы шли навстречу, остановили Настю, только те встречали на дороге, а Настя, как назло, спрямила через луг. На улице ее насторожил запряженный лошадью воз, но не настолько, чтобы не зайти. Смотрит, калитка открыта, во дворе стоит чекист Блинков и мельтешат какие-то люди в военном. Обрадовались:
— Сама прилетела, птичка, заходи.
Письма, написанные о. Никоном, были у нее
под мышкой. Настя развернулась и бросилась бежать. Блинков выстрелил вверх по воротам. Чекисты сказали: «Монашку застрелил». Ее догнали, отняли письма и затащили в дом — выпытывать, что говорил ей отец Никон.
— Мы все знаем, но хотим проверить твою монашескую совесть. Чего язык проглотила?
Анастасия плакала. Наконец еле выдавила из себя:
— Не хочу с врагами разговаривать.
— Это тебе Никон сказал, что мы враги?
— Я была в Киеве и видела, там в пещерах на стене картина «Страшный Суд»: враг сидит, а ему со всех сторон несут и ведут…
В комнату ввели арестованных отцов. Они стояли потупившись, в скуфейках и подрясниках. Стали оформлять протоколы, Настю заставили подписать.
— Плачь не плачь, — усмехался Блинков, — все равно попу твоему голову с плеч.
— Не такой уж я виновник, — улыбнулся о. Никон.
Ирина, как услышала об аресте сестры и духовника, за ночь пробежала 60 км до Калуги, где узнала, что Настю заключили в одиночку, а о. Никона и о. Кирилла в общую камеру с уголовниками…
По окончании следствия о. Кирилла с Анастасией выслали в Туркестан. Сбылось пророчество о. Нектария, который настаивал, что Анастасия Промыслом Божиим должна жить в Оптиной: так он определил ее в келейницы к о. Кириллу. А о. Никона отправили на Соловки. Произошло это 27.1 (н. ст. 19.11), в день перенесения мощей Святителя Иоанна Златоуста…
Одно утешение осталось — Холмищи, один свет в окошке — старец Нектарий. Однажды Ириша ночевала у Батюшки, а обратно он отправил ее поздно, правда, пообещав: «К вечеру будешь в Козельске», и дал колотого сахару в дорогу, которого Ирише как раз хватило до самой Оптиной. Часов в пять вечера она подошла к селу за 12 км от Козельска, а дальше ей идти не советуют: зима, темнеет, не стоит искушать судьбу. Уже нашла себе ночлег, скептически улыбнувшись: вот и не исполнилось батюшкино слово. И только помыслила сие, как подъезжают знакомые, они едут в Калугу через Козельск, приглашают с собой Иришу. Старец, как всегда, оказался прав…
Батюшка скончался 29 апреля (12 мая) 1928 года. Умирал очень трудно, в скорбном состоянии духа — так ему пришлось расплачиваться за чужие грехи и немощи, в непомерном количестве взятые на себя при жизни. В последние месяцы он запрещал детям приезжать в Холмищи, допуская к себе лишь избранных. Среди них был о. Сергий (Мечев), который незадолго до кончины специально приехал из Москвы причастить его, и о. Адриан (Рымаренко, в эмиграции архиепископ Андрей Рокландский), тот самый, чья мать опоздала ко гробу старца Анатолия. Именно ему выпала горькая честь проводить последнего оптинского старца в вечность. В последний момент он возложил епитрахиль на агонизирующее лицо о. Нектария, и тот испустил дух под епитрахилью. На его могиле более полувека простояли два креста, один в изголовье, а другой в ногах, как бы в знак того, что старец нес скорби свои и ближнего. Они стоят там и сейчас, но мощей медоточивого Нектария больше нет в земле: чудесно обретенные 16 июля 1989 года, они почивают в Введенском храме Оптиной пустыни, в западной стороне Амвросиева придела…
Богадельня (фото начала века)
В этом же году окончательно довершился разгром Оптиной пустыни. Музей упразднили, территория обители перешла к местным властям. Всех духовных чад о. Нектария, в том числе дачников, разогнали. Осиротевшая Ириша, всех потерявшая, и сестру, и духовника, и старца, — некоторое время жила в Козельске. В то время здесь служил валаамский архимандрит Иоанн (Оглоблин). До закрытия монастыря он часто бывал в Оптиной, и до отъезда в Москву она несколько раз ходила к нему на исповедь [14].
Одна духовная дочь о. Нектария сокрушалась: как ей жить после его смерти? Старец сказал: «Работай. В работе незаметно пройдут годы». Этому завету и последовала Ирина Бобкова. Она решила перебраться в столицу, там легче было прожить; кроме того, туда уехали многие оптинцы, самые родные люди на земле. С детства привыкшая трудиться, не гнушающаяся никакой черной работы, Ирина поступает домработницей в семью преподавателя военной академии Константина Юльевича Беренца.
В конце 20–х годов над первопрестольной еще парил золотой купол Христа Спасителя, на Маросейке принимал паству о. Сергий Мечев, в храмах ежедневно приносилась Бескровная Жертва. Правда, батюшка Нектарий не благословлял своих чад ходить в «красную» (обновленческую) церковь, но другое дело, если речь шла о захваченных живоцерковниками чудотворных иконах, например, знаменитой Иверской Богородице. В таких случаях он велел вступать в храм, не глядя по сторонам. Ни мыслью, ни тончайшим движением чувства не участвуя в свершаемом богослужении, подойти к иконе, приложиться, вознести молитву, а если ставишь свечку, приноси ее из дома или из православной церкви, в обновленческом храме не покупай. Не раз, сжимая в кулачке теплый воск, Ирина ходила так в Иверскую часовню, пока в 1929 году ее не разобрали…
* * *О. Никона услали на Соловки, но из‑за непогоды этап застрял на Кемь — пункте, и о. Никон отбыл срок в Кемском лагере. После этого ему была назначена ссылка в Пинегу. Оттуда регулярно приходили письма: не рвать эпистолярную ниточку с духовными детьми он считал своим пастырским долгом. Еще раз подтвердилась прозорливость последнего старца: Ирина стала обращаться к духовнику письменно. При этом он решительно запрещал кому‑либо приехать к нему, хотя многие хотели. Боялся скомпрометировать своих чад знакомством с «врагом народа»? Не хотел обременять собой? Искал молитвенного сосредоточения там, на краю земли?..
В марте 1931 года он признается Ирине, что серьезно болен, а ей снится странный сон: будто комнатка о. Никона, вдруг туда входит старец Варсонофий, живой и явственный, кажется, пальцем можно потрогать, и выносит мебель, в том числе и кровать. «Зачем, Батюшка? — будто бы спрашивает Ирина. — О. Никону негде будет спать». — «Эта постель ему больше не понадобится, — ответил старец, — он идет ко мне, я дам ему, где отдохнуть…» Взволнованная, Ирина пишет о. Никону огромное письмо и просит разрешения приехать. «Хоть сон твой и истинный, но я не благословляю тебя приехать. Отложи и положись на волю Божию», — ответил о. Никон.
Она была готова ехать в ссылку к любимому духовнику хотя бы на его могилку. «Перестаньте думать, начинайте мыслить», — любил повторять о. Нектарий. Думать — значит растекаться мыслию по древу, не иметь целенаправленности. Инокиня Ирина решилась на этот шаг не раздумывая, но размышляя! Она опять пишет в Пинегу: «Пришлите мне телеграмму, чтоб знать, застану ли? Еду ли к Вам живому?» И получила телеграмму: «Счастливого пути».
С этим благословением она пошла к иеромонаху Пимену, недавно почившему Святейшему Патриарху, который в то время был регентом Пименовской церкви, и она, было дело, как‑то служила ему, пять недель еду готовила. В тот день хоронили ее знакомого гомельского батюшку о. Александра (Зыкова). После отпевания она все рассказала о. Пимену. Тот сказал: «Поезжай, я деньги дам, мне дали 60 рублей на могиле о. Александра». Отслужил молебен, затем акафист Святителю Николаю и благословил ее широким крестом.
