Николай Покровский - Евангелие в памятниках иконографии
В древнейших памятниках Запада нет существенных отличий: в кембриджском кодексе[1576] из городских ворот выносят на носилках умершего; Христос десницей касается его головы; внизу Он стоит среди двух апостолов. Типы древнехристианские. В стенописях Св. Георгия в Оберцелле[1577]: с правой стороны из палат выносят умершего; с левой — Христос обращается с жестом к умершему, который уже сидит на одре; у ног Христа наинская вдова (ср. рукоп. нац. библ. № 9561, л. 154).
106 Миниатюра Григория Богослова № 510
Сходна с рассмотренной композиция воскрешения дочери Иаира (Мф. IX, 23–26; Мк. V, 35–43; Лк. VIII, 49–56); его древнейшие примеры на саркофаге Максимиана[1578] и арльском[1579]. На первом Спаситель простирает руку к мумии, лежащей на одре; возле Христа стоит отец умершей. На втором Христос в присутствии апостолов и народа поднимает умершую с одра за руку; у ног Христа кровоточивая; она касается края одежд Его; введена она в композицию потому, что рассказ об ее исцелении стоит в связи с рассказом о воскрешении дочери Иаира (Мф. IX, 20–22). Третий памятник — саркофаг латеранский[1580] сомнительный: по рисунку Гарруччи, на одре лежит юноша, а потому мы изъяснили композицию в смысле воскрешения сына вдовы наинской; а по рисункам Мартиньи, Р. де Флери и Крауза — женщина, как показывает ясно ее прическа. Типы лиц также несходны между собой в разных изданиях. Четвертый памятник — брешианская таблетка[1581]; Христос поднимает с одра умершую; возле нее плачущие женщины в опоясанных туниках, с распущенными волосами. В памятниках византийских отмечаются два момента чуда: просьба Иаира и исполнение ее. В кодексе Григория Богослова № 510 (л. 170; см. рис. 106)[1582]: Иаир в багряном плаще и в короткой одежде, без рукавов, с перевязкой в волосах в виде узкой ленточки, стоит перед Христом; за ним четыре воина в латах. Направо на роскошной постели лежит умирающая; перед ней служанка с опахалом из павлиньих перьев. В Евангелии № 74 (л. 74 елисав. Ев., зач. 21 Мк.)[1583]: Иаир в воинских одеждах простирает к Христу руки; позади Христа апостолы, позади Иаира народ; направо палаты и в них на богатой постели дочь Иаира; позади постели стоят мужчина и женщина. Ср.: гелатское Евангелие,л. 35 об., 104 об., 106,173 об. и 174 лаврентиевское Евангелие, л. 18,71 об. и 122; давидгареджийская минея, л. 10. В греческом подлиннике: палаты; девица сидит на золотой постели. Христос берет ее за руку; правой рукой Он благословляет; позади Христа Петр, Иаков и Иоанн. По одну сторону постели муж в одеянии (vowa)[1584] с убрусом на голове; по другую плачущая женщина; вне палат большая толпа народа. Сходно изображение и в кодексе Эгберта, но нет родителей умершей[1585]. Новые художники трактуют эту тему иначе: Габриель Макс[1586] старается выразить в глазах, лице и во всей фигуре умершей дочери Иаира признаки постепенного возвращения жизни; схватывает трудный момент перехода от смерти к жизни; а Шраудольф сосредоточивает силу экспрессии на том поражающем впечатлении, какое произвело чудо на присутствующих[1587].
Укрощение бури (Мф. VIII, 23–27; Мк. IV, 35–41; Лк. VIII, 22–25). Взволнованное озеро; на нем ладья, в которой сидят Христос и апостолы. На берегу озера сидит обнаженная человеческая фигура с волосами дыбом, олицетворяющая ветер. Спаситель обращается к ветру с благословляющей десницей; ветер закрывает уста рукой, т. е. перестает дуть, и буря прекращается. Так изображается это чудо в лицевых Евангелиях: Евангелии № 74, л. 15 об., 71 об. и 124 об.; елисаветградском Евангелии, зач. 27 Мф., зач. 18 Мк. и зач. 37 Лк. В гелатском Евангелии (рис. 9 на стр. 43) Спаситель в лодке представлен в двух положениях: Он спит на корме[1588] и затем стоит в передней части лодки и укрощает ветер, изображенный в виде человека с трубой во рту и в голубом нимбе (л. 33, 171 об.; на л. 102 об. фигура ветра заменена лучами, падающими сверху, а в лобковской псалтыри ветер — юноша в тунике и колпаке, с длинной трубой в правой руке; левой закрывает рот; в воде олицетворение моря в виде женщины с длинными волосами, прикрытой мантией в колпаке[1589]). Лаврттиввское Евангелие, л. 16 (ветер на берегу с трубой) и 120 об. В коптском Евангелии (л. 21 об.): бурное море; Спаситель-кормчий сидит у руля и обращается с жестом к морю. Ученики в сильной тревоге; среди них ап. Петр отличается золотым нимбом. В Евангелии № 54 (л. 124 об.) Спаситель сидит посередине лодки и обращается с жестом к воздушному пространству. В другой миниатюре того же кодекса (л. 207) Спаситель представлен спящим на корме лодки — Евангелие национальной библиотеки № 115, л. 45. В Евангелии публичной библиотеки № 118, л. 3 об. — изображение в западном стиле. Греческий подлинник описывает композицию сходными чертами: бурное море, и среди него лодка; Иисус Христос спит на корме; Петр и Иоанн в страхе простирают к Нему руки; Андрей держит кормило; Филипп и Фома спускают паруса. Спаситель во второй раз в середине корабля простирает руки по направлению к ветрам, запрещая им дуть. Сверху из облаков ветры дуют в паруса[1590]. Видно, что византийская композиция здесь расширена и положения фигур видоизменены; это касается положения ап. Филиппа и Фомы и Самого Спасителя, простирающего обе руки (χ?ιραζ). О формах ветров составитель подлинника не говорит; это могли быть или олицетворения, как в стенописях ватопедских[1591], или просто пучки лучей (ср. стенописи собора Афонодохиарского и ксенофского параклиса Св. Георгия).
В западных памятниках переделаны кое-какие подробности. Назовем ахенский кодекс Евангелия: бурное море, в котором плавают рыбы; на нем лодка; Спаситель (без бороды) спит на корме; ап. Петр обращается к Нему с мольбой. Двое из апостолов опускают паруса. Христос во второй раз в передней части лодки, где сидит ап. Иоанн; Он запрещает ветру дуть; ветер представлен в виде двух голов животных[1592]. В кодексе Эгберта[1593]: Христос стоит на корме, к Нему обращаются с мольбой два апостола; Христос в передней части лодки обращается к ветрам, представленным в виде двух голов животных; позади Него апостол. В стенной живописи в Оберцелле[1594]: Христос спит на корме возле апостола, управляющего лодкой; один из апостолов приближается к Нему, чтобы разбудить Его, другие снимают паруса; Христос впереди запрещает дуть ветрам, представленным в виде двух человеческих голов с рогами. Нельзя признать это изображение ни самым древним среди других изображений этого чуда, так как мы знаем его по миниатюрам лобковской псалтыри, ни чисто романским, как полагает Барбье де Монто[1595]. Здесь та же композиция, те же положения фигур, жесты, что и в памятниках византийских. Детальные отличия его, признаем ли их первоначальными или введенными в стенописи позднейшими реставраторами, не дают ему права на самобытность в широком смысле слова. Следы влияния искусства древнехристианского можно видеть здесь в изображениях ветров, но те же самые следы и в искусстве византийском, и потому на основании этого признака слишком трудно доказать, что рассматриваемое изображение ведет свое родословие прямо от древнехристианского периода, без посредствующего воздействия Византии. Форма лодки, конечно, имеет свои подобия в памятниках древнехристианских[1596], но они есть также и в византийских — в мозаиках равеннских, в миниатюрах рукописей и проч. Соображения Бейсселя, который, основываясь на условных формах изображений корабля и рыб, полагает, что прототип изображения изобретен если не на острове Рейхенау, то, во всяком случае, в такой стране, где не было ни большого моря, ни больших рыб, на наш взгляд, не имеют никакой цены. В памятниках средневековых вообще условность форм преобладает над копированием с натуры: лодку и рыб изображали в формах условных не только художники, никогда не видавшие моря, но и приморские жители: художники Константинополя, Афона, Равенны знали море, большие корабли и больших рыб, однако в их памятниках та же условность этих изображений, что и в памятниках немецких. Если, далее, Бейссель присутствие рыб в море во фреске оберцелльской объясняет пристрастием к ним здешних монахов, которые в многочисленные постные дни питались рыбой, то это не более как ученый курьез специалиста, потерявшего ключ к простому и естественному объяснению факта: рыба является здесь для наглядности и полноты представления о море, как и в изображениях реки Иордана.
Олицетворение ветра есть остаток искусства древнехристианского, опирающегося в свою очередь на искусство классических народов; принципиальная же возможность олицетворений оправдывается книгами Ветхого и Нового заветов (Иер. XLIX, 36; Зах. VI, 1–8; Апок. VII, 1–3. Ср. перевод вульгаты пс. CIV resp. CIII, 3–4: Qui facit angelos suos ventos). Олицетворения ветра в памятниках древности встречаются в связи с изображениями прор. Ионы, ввергаемого корабельщиками в бурное море, Иова (Иов. 1,14), Апокалипсиса и укрощения бури Христом[1597]. Формы олицетворения в памятниках византийских довольно разнообразны; но здесь мы не встречали изображения ветра в виде головы животного или птицы, как иногда в памятниках западных. В Византии и России для этих олицетворений принята форма человека: иногда фигура человека в рост, с трубой в руке, в одеянии, остроконечной шапке, закрывающего рот рукой (лобк. пс.); иногда он обнажен и без трубы (Ев. № 74); иногда — в виде одной человеческой головы с трубой (гелат. Ев., ипат. Ев. 1591 г.); иногда — в виде лучей, без человеческого облика (гелат. Ев.). Человек-ветер чаще является молодым, но иногда и старцем, как в комментариях на книгу Иова в национальной библиотеке XIII в. № 134[1598] и в стенописях Афоноватопедского собора[1599].
