Рецидив - Антон Владимирович Овчинников
Йозеф-смиренный упал на колени и молитвенно сложил руки на груди.
– А, ты… – заметил его жест Красный дракон, – Пшел вон, служить своему божку, на радость вашему плебсу!
– Ничтожество… – прошипел левиту, уводимый ромеями Йеуд.
Отец, отстранив солдат, сам взял меня за локоть и повел вниз.
– Доволен?.. – спросил он меня шепотом, – Сейчас, когда я поведу тебя мимо ворот, ты выхватишь мой меч и ткнешь меня вбок под край скаваматы, а когда я упаду, беги, что есть силы, в ворота… Ты понял?
– Нет, отец! Ты же знаешь, я этого никогда не сделаю!
***
Я предавался мыслям о прошлом и смотрел в яркие глаза звезд, украсивших своей россыпью ночное, не по-осеннему безоблачное небо. Размеренное позвякивание амуниции часовых, проходивших вокруг клетки со мной, служило аккомпанементом моим воспоминаниям.
Вдруг, что-то изменилось! Звякающие шаги теперь слышались только с одной стороны. Я приподнялся на локтях и посмотрел в сторону затихшего. В темноте я смог уловить только еле заметное движение. И тут, шелестящий шорох прорезал воздух и второй страж, тихо охнув, стал оседать на песок.
– Учитель… – кто-то тихо позвал меня от края повозки, – Я сейчас открою тебя!..
Я узнал своего Иуду-льва.
– Остановись, Зэев! – Приказал я ему, – Ты уже достаточно совершил ошибок ради меня! Неужели ты не помнишь, чему я учил всех вас, что убить себе подобного можно, только защищаясь! Зачем ты удесятеряешь боль этого мира?..
Иуда уже откидывал щеколду на моей клетке.
– Я все-равно спасу Тебя, наш Элохим… Как спас тогда в Александрии, так и сейчас вынесу тебя отсюда!..
Отстранив его руки, я вышел из клетки и подошел к убитому римскому солдату. Рукоять метательного ножа торчала точно из его глаза. Опустившись на колени, я осторожно вытащил клинок и подал его Иуде.
– Ты зачем это делаешь?.. – Закричал он шепотом.
Не обращая на него никакого внимания, я наложил руки на рану и, сосредоточившись, стал читать молитву. Молитва всегда помогала мне, хотя Авраам говорил тогда, что молюсь я сам себе… Но молитвы помогали мне всегда, так было уже много раз, включая и случай с братом Мириям.
Иуда вцепился в мою одежду, пытаясь помешать мне.
– Учитель!.. Адони… – причитал он, – Зачем ты тратишь свою силу на этих мерзких язычников?..
Несмотря ни на что я почувствовал под своей рукой, лежавшей на ране воина, тепло жизни, он попытался моргнуть, но я дал ему восстанавливающий сон, а сам, поднявшись, направился к первому, убитому Иудой.
– Учитель!.. – Иуда упал на колени и обхватил руками мои ноги, – Пойдем же со мной, о, адони, мой адони, Машиах!.. Умоляю тебя!..
Мой верный Иуда плакал и мне стало очень тяжело от этого. Я опустился перед ним на колени и, как можно, ласковей сказал.
– Иуда, мой верный Иуда!.. Не надо лить слезы по уже уходящему, я становлюсь прошлым, ни ты, ни кто другой не сможет вернуть меня! Ну же, не удесятеряй печаль этого мира своими слезами, ты ведь Зэев! Так будь же львом в исполнении моих учений… А сейчас отпусти меня и беги, пока не пришли другие ромеи… Прошу тебя, друг!..
Он немного успокоился и, не глядя в мою сторону, скрылся между стоявшими рядом повозками. А я вернул к жизни первого стража, с перерезанным горлом и не торопясь вернулся в свою клетку.
Через некоторое время, ромеи пришедшие сменить стражу, разбудили всех удивленными, а потом гневными криками. А «проснувшиеся» стражи с удивлением ощупывали себя в местах, где их касались кинжалы Иуды.
***
Грузный римлянин, в красно-белой тоге, сидевший в большом кресле, развернул перед собой свиток папируса.
– Ну что, Квинт! – обратился он к стоявшему рядом седому воину в начищенной до блеска сквамате и синем плаще, – Наш друг Антипа пишет, что слыхом не слыхивал ни о каком ином царе Галилеи, кроме себя самого! Ха-ха!
– Другого и не могло быть, о, прокуратор! – ответил ему с поклоном старик, – Когда я представил тебе этого назаретянина, я хотел сказать, что именно Он поможет нам обуздать мятеж, назревающий в Иудее!
– И почему же ты так решил? – обратился Пилатус к Иегоакиму, в его голосе послышалось подозрение.
– Неужели тебе не докладывали, что он собирает вокруг себя толпы и расхаживает так по стране, что эти толпы уже возвели его на трон в иерусалимском Храме? Ведь, если все так, то ты, заключив договор с ним, сможешь избавиться от постоянных набегов сикариев на сборщиков ценза и не толь…
– Прекрати! Претор! – оборвал его на полуслове Пилатус, – Как я вижу, ты слишком долго жил среди этих грязных варваров, и сам стал таким же! Почему ты решил, что посланец римского Императора, равного самому Юпитеру, опуститься до договоренностей с каким-то ничтожным варваром, возомнившим себя каким-то царем!?!
Прокураторское лицо стало сливаться с его тогой. Он вскочил со своего трона и замахал на претора руками.
– Как смел ты, вообще, предложить мне такое!?! Эти грязные волосатики достойны только одного! Римского кнута! А если не одумаются, то самой мучительнейшей смерти!
Максимус стоял склонив седую голову, не смея взглянуть на своего патрона.
Накричавшись, Пилатус с рычанием опустился обратно в кресло и знаком подозвал раба с вином.
– Значит так! – Сказал он Максимусу, промочив горло, – Этого, как его, царя иудейского с его двумя приспешниками, бить флагеллумами77… – Он ненадолго задумался, – По пять… Нет! По десять ударов каждому! Хр-р-р…
Максимус осмелился поднять взгляд на прокуратора Иудеи, тот ковырялся у себя в зубах.
– А-о-э! – Зевнул он потом, – После… этого… Распни их!.. На горе за главными воротами!
Максимус покачнулся, как от удара.
– Разреши мне напомнить тебе, о, Пилатус, что это может вызвать народное возмущение, намного сильнее, чем мы предотвратили, сняв наши флаги перед их Храмом. – Попытался урезонить его верный претор.
– Ты, что желаешь со мной поспорить? – повернул к нему, снова начинающее краснеть, лицо, Понтий.
– Ты не так меня понял, о, уважаемый! – опять склонил голову Иегоаким, – Я боюсь, что у меня не хватит воинов, что бы защитить тебя…
– Что!? – вскричал развалившийся на троне, – Ты смеешь мне еще угрожать!?! Стража! Взять его! Закрыть его в доме без рабов и прислуги! Выставить надежную охрану!
Возвращение
Йозеф-смиренный, после продолжительной ночной молитвы, вышел из распахнутых дверей Дома божьего и встал перед иудеей78, заполненной коленопреклоненными женщинами. Склоненные головы под разноцветными покрывалами молчали, за его спиной маячили мужчины, которые в этот раз все остались в Храме на ночь. Они не просили прощения, как полагалось в эту ночь, друг у друга и у Бога, а в промежутках молитв они просили его – Старшего левита встать во главе их ополчения, напасть на дворец прокуратора, убить всех нечестивых ромеев. Наконец, снять с ужасного ромейского креста их
