Рецидив - Антон Владимирович Овчинников

Антон Овчинников

Рецидив

Пролог

Ночь нехотя отступала перед первыми лучами солнца. Светло-карие глаза звезд меркли, подергиваясь голубоватой дымкой, словно закрывались накрашенными веками. Небо медленно наполнялось бирюзовым цветом. Невесомые утренние облачка неторопливо плыли по небесному своду, сопровождая поздний восход осеннего солнца.

Крупная серо-черная птица уселась на толстую перекладину. Присмотревшись одним глазом к объекту своего вожделения, осторожно, бочком стала подбираться к центру. Добравшись до пересекавшего перекладину столба, птица замерла и, наклонившись вперед, стала пристально высматривать что-то в покрытом длинной, свалявшейся шерстью, куске мертвого мяса. Выждав еще немного, она переступила с лапы на лапу, присела и широко распахнув черный клюв, исторгла победный клич. В лучах восходящего солнца ее грубый крик прозвучал, как начало какой-то зловещей молитвы.

На другой конец широкой перекладины приземлилась вторая, такая же птица. Она боязливо покосилась на свою соперницу и также опасливо, бочком, стала подбираться к центру. Первая – торопливо взмахнула крыльями и перепрыгнула на так манившую ее неподвижную тушку, укрытую черным шерстяным покрывалом. Утвердившись на качающемся темном островке, смелая птица, маленькими, частыми шажками приблизилась к краю, где покрывало заканчивалось и светлела неподвижная плоть. Вцепившись острыми когтями в свалявшиеся волосы, она свесилась вниз и куда-то клюнула, потом еще.

Вторая птица, потерла длинный клюв о грубую древесину перекладины и, вслед за первой, исторгла громкий грубый крик. Ее трапезничавшая товарка от неожиданности сорвалась и, расправив крылья, отлетела в сторону. Более находчивая птица тут же заняла место у кормушки и принялась клевать то, что начала первая. И тут, серая товарка, сделав круг в небе, с яростным криком спикировала на соперницу. Обе сцепились в драке и, в облаке серых перьев, взмыли ввысь. А с того места, где только что они по очереди завтракали, показалась длинная темно-красная капля и, повиснув, в первых лучах солнца, медленно полетела вниз.

Истошный вороний грай разлетался над тремя крестами с повешенными на них неподвижными человеческими телами. Несколько серых перьев неторопливо спланировав, застыли на светлой коже руки, привязанной к перекладине креста.

Вдруг, на одном из крестов произошло еле заметное движение. Склоненное набок лицо, выпрямилось и открыло глаза, блеснувшие сквозь черную паклю волос.

– Отец… – послышался громкий шепот, – Ты обещал мне… Быструю смерть!..

Пересохшие губы с трудом складывали слова, язык сухой тряпкой тер разбитые палачами десны. Собрав все силы, последний из оставшихся в живых, крикнул.

– Отец! Почему ты оставил меня!?!

В утренней тишине, наступающего Судного дня1, сквозь безумное воронье карканье, со стороны Храма послышался далекий, чуть слышный напев Шахарит2.

Дебют

– Ишь ты, какой голосистый!.. Хорошо гимны петь будешь… – пробурчал себе в бороду новоиспеченный отец, торопливо заворачивая маленькое, раскрасневшееся от ночной прохлады, тельце в толстый шерстяной плащ.

Животные в своих стойлах, разбуженные громким криком, взволнованно блеяли, мычали и тянули свои морды к людям. Ослица, заслоняя собой осленка, негодующе захрапела.

Женщина с теплотой наблюдала за суетой мужа у своих ног.

– Эммануил… – устало проговорила она.

– Что-что?.. – наклонился к ней мужчина с голосящим свертком.

– Его имя – «Богом данный»!..

За стеной послышались шаги и приглушенная речь. Мужчина насторожился. Он передал кричащего младенца матери, взял свой окованный дорожный посох и повернулся ко входу. Плетеная ширма, заменявшая дверь в хлеву, где нашли временный приют молодые люди, медленно поднялась, впуская в теплое помещение ночной холод и пожилого крестьянина с лампой – хозяина хлева, за спиной которого маячила фигура его старшего сына.

– Вот значит, что здесь!.. – сказал вошедший крестьянин, оборачиваясь к своему сыну, держащему наперевес большую дубину.

– А, а, а… Мы-то думали, что это шомронимцы3 к нам пожаловали… – ответил тот, опуская свое оружие к ногам, – Вон, как от входа то полыхнуло, думали, подпалили!..

– Как так «полыхнуло»? – удивился молодой отец, отставляя в сторону посох.

– Да сейчас-то, как мы подошли, увидели что ничего. Показалось, видать! – сказал пожилой крестьянин.

– Да, вы тут… Может надо чего? – добавил его сын, смущенно разглядывая ноги роженицы.

– Дров принесите, да воды побольше! – ответил молодой отец, пытаясь перекричать какофонию воплей животных и младенца, и надвинул подол платья на ноги своей женщины.

В единственное окно маленькой комнаты глиняного домика светило утреннее солнце, яркой полосой высвечивая убогое убранство.

– Что мы теперь будем делать, Ёзиф? – молодая мать виновато смотрела на мужа, нежно прижимая к груди притихший сверток.

– Ты ставишь меня перед нелегким выбором… – проговорил сидящий перед ней мужчина, отводя глаза в сторону.

Она не нашла что ему ответить, сосредоточив все внимание на заворочавшемся младенце.

– Ты ослушалась меня, Мириям. Теперь тебе пути дальше нет. Но и обратно возвратиться одна ты не сможешь… – продолжил он, неторопливо роняя слова, – Мне придется вернуться с тобой, а значит – не выполнить поручение Аарона моей Общины!

Мириям подняла на него красивые глаза полные благодарных слез. Женщина, прижимая к себе ребенка, шагнула к сидевшему мужчине и раболепно опустилась перед ним на колени.

– Ты послан мне самим Яхве, как и этот младенец… – прошептала она, кладя голову ему на колени.

– Он всегда знает, что надо Его людям!.. – задумчиво сказал Ёзиф, поглаживая ее волосы.

– Ты рано вернулся Йозэф, – сказал со странным акцентом долговязый привратник, загораживая собой проход, – У тэбя ест, что перэдать нашему Аарону?

– Только слова, Барух…

– Тогда говоры и уходы!

– Обещанное дитя со мной… И если мне нет здесь крова, то мы уйдем на север, откуда я родом.

– Врата обшины закрыты только для тэбя… Дытё с матэрью могут найти здэсь приют!

– Мириям? – спросил, отступая Ёзиф.

– Я нигде не останусь без своего мужа! – заявила стройная молодая женщина, закутанная с головы до пят в дорожный плащ, прижимая к груди спеленатого младенца.

– Что ж, – проговорил Барух, склоняя голову, – Мир твоему дому, Марыям. Община будет всэгда открыта для тэбя и твоего рэбенка, добрая жэнщина!

Тяжелая створка ворот захлопнулась перед ними, и железный засов с долгим шелестящим скрежетом, занял изнутри свое место.

……

Какое прекрасное лицо у этой женщины, что кормит меня. От нее исходит столько ласки и тепла, как от солнца. Я ее так люблю!

– Как там наш маленький? Как там Эммануил?

А, эта патлатая рожа! Чего она делает рядом с моим солнышком? У него такие жесткие и твердые руки, что мне становиться больно, как на раскаленной сковородке, когда они прикасаются ко мне. Еще эта черная колючая бородища, как туча!

– Ёзиф, все почему-то думают, что ишеи не притрагиваются к женщинам…

– В Общине нам запрещалось сходиться с женщинами, кроме молитвы! Мы должны были молиться и работать, что бы на плотские утехи не оставалось ни сил не времени… Мы сходились с женами только для продолжения рода…

– А были ли у тебя жены до меня?..

– Я с юности жил в Общине… На жену требовалось особое благословение Аарона, а я должен был лишь привести тебя к нам…

– А сколько раз