Дела любви. Том II - Серен Кьеркегор

запутанный мыслитель, у которого из-за обычных мыслей нет ни времени, ни терпения задуматься над одной мыслью. Этот благородный, простой, мудрый человек древности был мастером этой мудрости, и поистине этот благородный человек был не просто плохим или злым человеком; он был также, если можно так выразиться, он был, и этого нельзя отрицать, он был своего рода мыслителем, хотя и не столь глубоким, как язык нового образа мышления, хотя и не столь замечательным в своей способности объяснять – ибо он никогда не умел объяснять более того, что он понимал. Этот благородный остряк глубоко понимал, что самое большее, что один человек может сделать для другого – это сделать его свободным, помочь ему стоять одному – и в понимании этого он понимал и себя, то есть понимал, что если это нужно сделать, то помогающий должен уметь скрывать себя, должен великодушно желать уничтожить себя. Он был, как он сам себя называл, в духовном смысле повивальной бабкой, и трудился на этом поприще, принося всякую жертву, бескорыстно – ибо бескорыстие в том, что от того, кому помогают, было сокрыто, как ему помогают, и что ему помогают; бескорыстие в том, что мир не мог понять, а потому и оценить его бескорыстие, чего он никогда не может сделать, поскольку мир просто не может понять, почему человек не желает, чтобы его считали корыстным; и почему корыстный человек ещё более корыстно желает, чтобы его считали бескорыстным.

В этом понимании помощи другому человеку истинно любящий и тот благородный шутник сходятся. Последний сам знает, что он оказал другому человеку величайшую услугу, и это правда; он сам знает, как он работал для этого, сколько времени, усердия и искусства стоило ему убедить другого человека принять истину; сколько непонимания ему пришлось вынести от того, кому он помог, избавив его от глупости и открыв ему истину. Ибо искусство избавления человека от его глупости – опасное занятие; сам этот благородный мудрец говорит, что «люди могли так рассердиться на него, что бывало, кусали его каждый раз, когда он лишал их глупости» – ибо то, что утверждало их в глупости, они называли любовью. Что же удивительного в том, что они злились на всякого, кто хотел отнять у них это драгоценнейшее сокровище! Так он трудился; и когда работа была закончена, он тихо сказал себе: «Теперь этот человек стоит один». И так мы подходим к тире; и вместе с тире на губах этого такого благородного и в то же время такого озорного человека появляется улыбка, и он говорит: «Теперь этот человек стоит один – с моей помощью»; оставляя за собой тайну этой непостижимой улыбки. Воистину, в этой улыбке нет и следа злого умысла; он сам знает, что то, что он сделал, продиктовано благими намерениями, что это поистине благодеяние и это поистине единственный способ, которым оно может быть сделано: но улыбка, однако – застенчивая улыбка гениальности.

С любящим всё иначе. Он тоже говорит: «Теперь этот человек стоит один». Затем идет тире. О, но это тире для любящего – это нечто иное, чем улыбка; ибо каким бы благородным, великодушным и бескорыстным ни был этот мудрый плут, он не любил того, кому хотел помочь, с истинным чувством заботы. Тогда как с помощью хитрости тире этот плут выполняет эту задачу с бесконечной легкостью, в этом-то и состоит его искусство уметь сделать всё для другого человека, и при этом сделать вид, что вообще ничего не сделал: так и для любящего, хотя в смысле мышления тире бесконечно легко, в другом смысле (впрочем, заметьте, это незаметно) оно как затрудненное дыхание, почти как глубокий вздох. Ибо в этом тире сокрыта бессонная тревога, тяжелые ночные бдения, почти отчаянное напряжение; в этом тире таится страх и трепет, более ужасные потому, что никогда не находили выражения. Любящий понял, что поистине величайшее, единственное благодеяние, которое один человек может оказать другому – это помочь ему стоять одному, стать самим собой, принадлежать себе; но он также осознал, какую опасность и страдание таит в себе этот труд, и, прежде всего, какая страшная ответственность. Поэтому с благодарностью Богу он говорит: «Теперь этот человек стоит один – с моей помощью». Но в этой последней фразе нет самодовольства, ибо любящий понял, что по сути каждый человек стоит один – с помощью Бога, и что самоуничтожение любящего происходит как раз для того, чтобы он не мешать другому человеку его отношениям с Богом; так что вся помощь любящего бесконечно исчезает в отношениях с Богом. Он работает без вознаграждения; ибо он превращает себя в ничто, и как раз в тот момент, когда можно было бы сказать, что он может сохранить гордое самосознание в награду за свой труд, вмешивается Бог, и он снова уничтожается, что, однако, составляет для него вечное блаженство.

Предположим, во власти придворного было сделать себя важным для того, кому очень важна аудиенция у Его Величества. Но теперь, если представить такую ситуацию, предположим, что придворный, отойдя в сторону, может добиться, чтобы ищущий мог получить её в любой момент, интересно, не забудет ли проситель, радуясь, что может говорить с Его Величеством в любой момент, о бедном придворном; о бедном придворном, который имел с своей власти без любви предоставлять ищущему доступ к Величеству время от времени, имел право наложить на него особые обязательства, заставить полюбить себя за свою любовь; о бедном придворном, который вместо этого с любовью предпочел отойти в сторону и тем самым проложить просителю путь в любое время получить аудиенцию его величества, помочь ищущему обрести независимость, которая в любое время открывает доступ к его величеству!

Таков весь труд любящего. Воистину, он не ищет своего, ибо отдает именно так, как будто дар принадлежит получателю. Любящий как может, стремится помочь человеку стать самим собой, принадлежать самому себе. Но при этом, в известном смысле, в существовании ничего не меняется, за исключением того, что любящий, сокрытый благодетель, вытеснен вовне, потому что участь каждого человека – быть свободным, независимым, быть самим собой. Если любящий в этом отношении был соработником Бога, всё тогда стало так, как и должно было быть. Если помощь любящего заметна, то отношения нарушены, или помогающий не помогал с любовью, любящий не помогал должным образом.

Какое прекрасное воспоминание получает любящий в благодарность за весь свой труд! Он может, так сказать, всю свою жизнь свести к тире. Он может сказать: «Я трудился наперекор всем, с утра и до ночи, но то, чего я