Дела любви. Том II - Серен Кьеркегор
Если мы воистину говорим о стыде по отношению к надежде и ожиданию, то источник стыда должен лежать глубже, в том, на что человек надеется, так что ему, в сущности, одинаково стыдно независимо от того, сбывается надежда или нет; разница будет только в том, что, когда надежда не сбылась, возможно, в обиде и отчаянии проявляется, насколько крепко человек держался того, на что ему стыдно было надеяться. Если надежда сбылась, это, возможно, и не проявилось бы, но стыд по сути остался бы тем же самым.
Однако если человек надеется того, на что стыдно надеяться, независимо от того, сбывается эта надежда или нет, то на самом деле он не надеется. Связывать благородное слово «надежда» с чем-то подобным – это злоупотребление, ибо сама надежда существенно и вечно связана с добром, поэтому надеждой никогда нельзя постыдиться.
Постыдиться можно (чтобы на мгновение прибегнуть к неверному слову), надеясь на те или иные земные блага – если надежда не сбывается. Но стыд на самом деле не в том, что это не произошло, что надежда не сбылась; стыд в том, что теперь, когда человек разочарован, выясняется, насколько важным было для него это земное преимущество. Значит, это не надежда – это желание, стремление, ожидание, и поэтому человек может быть постыжен. – Можно постыдиться, отказавшись от надежды для другого человека – если вдруг окажется, что он спасён, или, даже возможно, что его падение было плодом нашего воображения. В этом случае на самом деле стыдно, потому что отказываться от другого человека, каким бы ни был результат – само по себе бесчестно. – Стыдно может быть и за то, что человек надеется на зло для другого человека – а оказывается, что все оборачивается для него добром. Мстительный человек иногда говорит, что он надеется на Бога, что месть настигнет того, кого он ненавидит. Но, поистине, это не надежда, а ненависть; бесстыдно называть это надеждой; кощунственно делать Бога своим соучастником в ненависти. Мстительный человек стыдится не того, что всё происходит не так, как он ожидал, но он стыдится и будет стыдиться независимо от того, что произойдёт.
Но любящий надеется всего и никогда не постыдится. Священное Писание говорит о надежде, которая «не постыжает»[3]. Под этим сразу же подразумевается надежда, которая касается того, кто надеется – его надежда на прощение грехов и на обретение вечного блаженства; его надежда на благословенное воссоединение с теми, с кем разлучила его смерть или жизнь. И только по отношению к этой надежде, которая и есть надежда, не может быть и речи о стыде; ибо воистину сама по себе эта надежда не позорна, а наоборот, почётна, и потому может показаться, что стыдно будет, если она не исполнится. Священное Писание настолько последовательно, что оно не называет надеждой любое ожидание, ожидание многообразия; оно знает только одну надежду – надежду на возможность добра, и об этой надежде, единственной, которая может постыдиться, потому что обладание ею – честь, Писание говорит, что она не постыдится.
Но если любящий надеется по отношению к другому человеку, то не постыдится ли он, если его надежда не исполнится? Не может ли человек быть потерян навечно? И если любящий надеялся всего, надеялся на возможность добра для этого человека, не постыдится ли он, имея эту надежду?
Как! Если блудный сын умер в своих грехах и поэтому с позором положен в могилу – а отец, который даже в этот последний момент надеялся всего, стоял рядом: то разве был он постыжен? Я думаю, что постыжен был сын, сын постыдил отца, но тогда честь должна принадлежать отцу, ибо невозможно постыдить того, кто сам постыжен. Увы, встревоженный отец меньше всего думает о чести, но воистину у него была честь! Если бы по ту сторону могилы для блудного сына не было спасения, если бы он был навеки потерян – и отец, который до конца своей жизни продолжал всего надеяться, даже в час своей смерти надеялся всего – постыдится ли он в вечности? В вечности! Нет, у вечности есть вечное представление о чести и стыде; вечность даже не понимает, она исключает из себя как бесчестное то умничанье, которое хочет говорить только о том, исполнилось ли ожидание, но которые совершенно не думает о том, что это было за ожидание. В вечности каждый будет вынужден признать, что не результат определяет честь или стыд, а само ожидание. В вечности именно нелюбящий, который, возможно, был прав в том, что он злобно, завистливо, с ненавистью ожидал для другого человека, постыдится, несмотря на то, что его ожидания осуществились. Но любящий удостоится чести. И там в вечности не будет слышно досужих разговоров о том, что он ошибся – возможно, для того, чтобы получить вечное блаженство, надо было ошибиться; нет, в вечности есть только одна ошибка: быть со всеми своими исполнившимися злыми, завистливыми, ненавистными ожиданиями исключенным из вечного блаженства! И в вечности никакие насмешки не ранят любящего за то, что он имел глупость, надеясь всего, выставить себя на посмешище; ибо в вечности, как и в могиле, не будет слышен крик насмешника, потому что в вечности не слышно ничего, кроме голосов благословенных! И в вечности никакая зависть не коснется венка чести, который с честью носит любящий; нет, зависть не простирается так далеко. Как бы далеко она ни простиралась, она не простирается от ада до рая!
[1] все его стены – зеркала], как Зеркальный зал в Версальском дворце.
[2] язычество и христианство согласны], ссылка на ящик
