Дела любви. Том II - Серен Кьеркегор

двойственна – возможность развития или упадка, созидания или разрушения, добра или зла. Вечное «есть»; но поскольку вечное соприкасается с временным или находится во временном, они не встречаются друг с другом в «настоящем», ибо тогда само настоящее было бы вечным. Настоящее, мгновение, так быстро проходит, что на самом деле оно не существует, оно существует только как разделительная линия, и, потому это прошедшее, в то время как прошедшее – то, что было настоящим. Поэтому когда вечное пребывает во временном, то оно пребывает в будущем (ибо настоящее не может удержать его, а прошедшее миновало), или в возможности. Прошедшее – это действительное, будущее – возможное; вечное – это бесконечно вечное; вечное во времени – это возможное, будущее. Поэтому мы называем будущим завтрашний день, но мы также называем будущим и вечную жизнь. Возможное как таковое всегда двойственно, и вечное в возможности соотносится с его двойственностью. С другой стороны, когда человек в отношении возможного относится к двойственности возможного, то мы говорим: он ожидает. Ожидание содержит в себе ту же двойственность, что и возможное, а ожидать – значит относиться к возможному чисто и только как к таковому. На этом отношения расходятся, поскольку ожидающий человек делает выбор. Ожидание возможности добра – это надежда, и именно поэтому надежда не может быть временным ожиданием, но является вечной надеждой. Ожидание возможности зла – это страх. Но и надежда, и страх – это ожидание. Но как только выбор сделан, возможность изменяется, ибо возможность добра есть вечное. Только в момент прикосновения двойственность возможного становится равной. Поэтому принимая решение выбрать надежду, человек решает бесконечно больше, чем кажется, ибо это решение вечное. Только в простой возможности, то есть, для просто или безразлично ожидающего, возможности добра и зла равны; в проведении различия (а выбор – это проведение различия) возможность добра больше, чем возможность, ибо это вечное. Отсюда следует, что тот, кто надеется, никогда не постыдится; ибо надеяться – значит ожидать возможности добра, но возможность добра – это вечное.

Таким образом, нужно более точно определить, что такое надежда, ибо в обыденной речи мы часто называем надеждой то, что отнюдь не является надеждой, но желанием, страстным стремлением, томительным ожиданием то одного, то другого, короче говоря, ожидание возможности многообразия. При таком понимании (когда надежда на самом деле означает просто ожидание) юноше и ребёнку очень легко надеяться, потому что юноша и ребёнок сами по себе являются возможностью. И, с другой стороны, это опять-таки в порядке вещей, когда видишь, как с годами в людях обычно уменьшается и возможность, и ожидание возможности, и надежда. Этим можно объяснить, почему опытные люди так пренебрежительно отзываются о надежде, как будто она принадлежит только юности (как, конечно, надежда юноши и ребёнка), как будто надежда, как и танец – это что-то юношеское, чего пожилые люди и не любят и не умеют делать. О да, надеяться, как и делать, легко с помощью вечного, то есть с помощью возможности добра. И даже если вечность – далеко не юность, она все же имеет гораздо больше общего с юностью, чем с угрюмостью, которую часто почитают за серьезность, чем с медленным течением лет, которое при довольно благоприятных условиях само по себе вполне довольно и спокойно, но привсём при этом не имеет ничего общего с надеждой; а в неблагоприятных условиях более склонно раздраженно брюзжать, чем надеяться. В юности у человека достаточно ожиданий и возможностей, в юности они развиваются сами собой, как драгоценная мирра, стекающая с деревьев Аравии. Но когда человек становится старше, его жизнь, как правило, превращается в скучное повторение и пересказ одного и того же; никакая возможность не пробуждает его, никакая возможность не оживляет, не омоложивает; надежда становится чем-то ненужным, и возможность – чем-то столь же редким, как зелень зимой.

Человек живёт без вечного с помощью привычки, мудрости, подражания, опыта, обычая и использования. И воистину, возьмите всё это, смешайте вместе, поставьте на тлеющий или просто по-земному пылающий огонь страсти, и вы увидите, что из этого можно получить всё, что угодно, разнообразно приготовленную вязкую слизь, называемую жизненной мудростью. Но никто никогда не получит из этого никакой возможности, возможности, той замечательной возможности, которая так бесконечно нежна (даже нежнейший весенний побег не так нежен!), так бесконечно тонка (даже тончайшее тканое полотно не так тонко!), и все же вызвана вечностью, создана вечностью и поэтому сильнее всего, если это возможность добра.

Считается, что человек рассуждает на основе опыта, когда разделяет жизнь человека на определенные периоды и годы и затем называет первый период временем надежды или возможности. Что за глупость! Таким образом, говоря о надежде, человек совершенно упускает из виду вечное, и при этом говорит о надежде. Но как это возможно, если надежда опирается на возможность добра, а значит, и на вечное! А с другой стороны, как можно так говорить о надежде так, будто она принадлежит исключительно определенному возрасту? Ибо вечность распространяется, безусловно, на всю жизнь, так что надежда есть и всегда должна быть до последнего, поэтому нет возраста, который был бы возрастом надежды, но вся жизнь человека должна быть временем надежды. Также на основе опыта рассуждают о надежде – отбрасывая вечное. Как в театре, сокращая время и сгущая события, в течение нескольких часов можно увидеть события многих лет, так же театрально человек желает устроить всё во временном существовании. Отвергается Божий план существования: временное существование – это безопасное и здоровое развитие, усложнение – распад вечности. Всё это устраивается в пределах временного существования, тратится несколько лет на развитие, затем десять лет на усложнение существования; затем на несколько лет слишком туго затягивают узел, а затем наступает распад. Бесспорно, смерть – это тоже распад, и когда всё кончается, человека хоронят – но не раньше, чем произойдет распад тления. Но поистине тот, кто не хочет понимать, что вся его жизнь должна быть временем надежды, находится в отчаянии, независимо от того, совершенно независимо от того, знает он об этом или нет, счастлив ли он в своем мнимом благополучии или изнуряет себя в скуке и тяжком труде. Тот, кто отказывается от возможности того, что его существование будет растрачено следующее мгновение – если он оказывается от этой возможности не потому, что надеется на возможность добра; то есть тот, кто живет без возможности, находится в отчании, он порывает с вечным, он самовольно закрывает возможность, он без согласия с вечностью положил конец там, где нет конца; вместо того чтобы