Птицы небесные или странствия души в объятиях Бога. Книга 2 - Монах Симеон Афонский
Действительно, тонкое и светлое, словно нематериальное, облачко, похожее на неуловимый пар, легко вышло из головы отца и рассеялось в воздухе при нашем полном молчании. Я положил руку ему на голову: она все еще была теплой и такой оставалась до вечера.
– Ну, вот и все… Царство Небесное монаху Симеону! – сочувственно сказал отец Климент. – Сделали, что могли…
Я молился не переставая. Собрались Фиваидские братья. Отец Агафодор начал готовить все нужное для погребения. Виктор отправился в столярную мастерскую делать крест, остальные пошли копать могилу возле храма святых апостолов Петра и Павла. После заупокойной панихиды мы похоронили монаха Симеона и водрузили кипарисовый крест на его могиле: «Монах Симеон, 1915-2004». Паломники принесли с моря белые камни и обложили ими могильный холмик.
Просматривая свои записи, в которых были собраны рассказы и притчи отца, я решил посвятить ему книгу, написав ее от его имени: Монах Симеон Афонский. На то что такой псевдоним автора может дать повод для разного рода измышлений, я махнул рукой: для меня отец навсегда остался Симеоном Афонским. В этих рассказах и притчах мне хотелось рассказать о сокровенной сути духовной жизни и практики, передав их словами притч и жизненных историй, по большей части поведанных мне отцом, сподобившемся милости Матери Божией почить на Афоне. Книга получила название «Таинственные беседы или сокровенные истины».
Я служил и служил литургии о новопреставленном монахе Симеоне. Отошла и растворилась в молитвенной благодати скорбь об ушедшем отце. На сердце светлело при воспоминании о том, что он скончался монахом, соборован и причащен, упокоившись во владениях Пресвятой Богородицы, в Ее Богодарованном уделе – Святой Горе. Но лишь закончились сорок дней поминовения монаха Симеона, другая скорбная весть пришла теперь к моему другу, иеромонаху Агафодору. Нам сообщили, что его отец после инсульта находится в реанимации в безсознательном состоянии. Мы срочно вылетели в Харьков, где в реанимационной палате увидели неподвижного Протоиерея Иоанна, дыхание которого поддерживалось только аппаратами. Мне всегда нравился этот человек своей прямотой, верным служением Богу и любовью к людям. Мы с иеромонахом собирались забрать на Фиваиду этого достойного человека, но Бог рассудил иначе.
Мой товарищ находился в подавленном состоянии, поэтому чин елеосвящения мне пришлось совершать одному прямо в палате. Лишь только закончились последние молитвы, как на мониторе появилась сплошная белая линия и раздался тревожный сигнал аппарата. Отец Иоанн скончался, словно до последнего мгновения дожидался любимого сына и этого соборования. Как будто он попрощался с нами и с последними словами завершающей молитвы отошел ко Господу. Последующие хлопоты и похороны почившего протоиерея вконец измотали меня. Еле живой от усталости, появился я на Новой Фиваиде вместе со скорбящим иеромонахом.
Хотя приближалась Пасха, желание помолиться всей душой и сердцем в уединенной Афонской пещере увлекло меня в любимые скалы и леса. На этот раз я поднимался один, с трудом нацедив воду по каплям в десятилитровую флягу. Ноги и руки дрожали от напряжения, но духом я чувствовал себя в этих обрывах и пропастях Афона как дома, в родной комнате. Прижавшись щекой к шершавой бугристой стене пещеры и закрыв от счастья глаза, я всей душой со слезами благодарил Матерь Божию за радость пребывания наедине с Богом.
Скоро среди каменных стен затрепетала палатка, наполнившись упругим горным воздухом, когда я закрепил ее на растяжках. Вновь чувство свободы от зимних тревог и нескончаемых скорбей ожило в груди. Вознамерившись пребывать все дни без малейшего отвлечения, душа моя углубилась в молитву, восходя по незримым ступеням от созерцания к созерцанию. Молитва перестала оставлять меня даже ночью, преображая обычные сонные провалы в целиком сознательную жизнь, где молитвенная струя текла и текла, связуя воедино день и ночь. Как отрадно было засыпать с молитвой, но еще отраднее стало просыпаться с ней в живом трепещущем сердце!
Пасхальный перезвон колоколов от Кавсокалиии до Великой Лавры наполнил афонские леса радостным гулом. Слезы счастья и благодарения Богу за благодатное воскресение души возводили молящуюся душу в небеса созерцания, соединяя ее с Воскресшим Господом и благоговейно славя Бога за всю Его безпредельную любовь к каждому страдающему и любящему сердцу. Там, в горном уединении, сердце мое встретилось с настоящей Пасхой, Пасхой новой жизни в Божественной благодати, в безпрерывной молитве и неотвлекаемом созерцании Воскресшего Христа – истинного и единственного Бога моего сердца! Все последующие дни и ночи слились в один непрерывный праздник – праздник обновленной души, восприявшей без всяких сомнений торжествующую жизнь в Господе, в которой слово «Иисус» трепетало в милующей тихости преображенного духа, полного света Христова. В этом свете Христовом была совершенная свобода, как будто с глаз сдернули повязку. В великом счастье и облегчении от земных тягот дух жил Христом и повсюду, прямо и без усилий, видел лишь одного Христа…
Спустившись в скит, я узнал от отца Агафодора, что звонил отец Пимен и передал мне свои соболезнования.
– Игумен только не понимает, батюшка, как можно Пасху праздновать одному в горах? – вопросительно глядя на меня сказал иеромонах.
Я промолчал. Но следующее его сообщение обрадовало меня:
– Мне знакомые греки в Дафни сказали, что старца Григория привезли в монастырь после операции. Совсем больной, говорят…
Я отправился в монастырь, отложив все дела и надеясь увидеть живым своего наставника. По пути удалось просмотреть все вопросы, собранные в записной книжке. Старец оказался в своей келье на койке, худой и сильно изможденный. Рядом у постели отца Григория сидел молодой монах, приставленный игуменом
