Книга о молитве. Тяжесть правила или разговор с Отцом? - Протоиерей Алексей Уминский
Я вижу в этом главную на сегодняшний день для христианина проблему молитвы (не говорю «препятствие»): человек не умеет обращаться к Богу. У него нет для Бога слов, он не знает, что Ему сказать. Общественное подавляет личное, а ведь евангельское и христианское — прежде всего личное и только потом общественное, прежде всего «я», которое движется не к коллективу, а к братству, где каждый — личность. Сегодняшний менталитет нашей церковной жизни — не личностный в братстве, не личностный в общине, он — как коллективное бессознательное, неосознанное.
Почему я произношу слова вечерних молитв? Я действительно прошу всего этого у Бога или просто повторяю молитвы, написанные преподобными отцами? Что мне сегодня нужно от Бога?
Скажу о себе: с очень серьезной, наконец-то, жаждой я ощутил, что мне от Бога нужно одно — познать в нем Отца, по-настоящему, глубоко и до конца. Я вдруг осознал, что у нас практически нет ни одной молитвы, кроме «Отче наш», обращенной к Богу как к Отцу лично, где тебе от Отца, кроме самого Отца, ничего не надо — ни добродетелей, ни избавления от грехов, ни указаний, что можно, что нельзя, тебе просто важно, что ты можешь назвать Его Отцом и радоваться — у тебя есть Отец, Которому ты нужен и за Которым ты можешь следовать. Мы еще вернемся к молитве «Отче наш», но здесь отмечу, что она тоже включена в эти общественные отношения коллективного бессознательного.
Коллективное бессознательное в современном христианстве — препятствие к пониманию молитвы. Вот мы читаем об умной Иисусовой молитве и думаем, как же нам эти слова сначала держать в уме, а потом погружать в сердце; изучаем технологии и примериваемся, как произносить, сопрягая дыхание со словами: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешного», в позиции сидя на табуреточке. Как молиться по четкам, внимательно следя за мыслями, чтобы ничто, никакой помысел, никакое постороннее чувство не примешалось к нашей чистой молитве… Простите меня, но это чистой воды йога, технология, методика, так нельзя относиться к Богу, к молитве, к аскетике. Вспомним афонских и новоафонских пустынников, которые сосредоточенно произносили молитвы, считая, что в самом имени Иисуса заключено все спасение мира: это не значит, что они личностно относились к Иисусу Христу, для них было важно Его имя, которое можно многократно повторять на молитве, таким образом приобретая какую-то там благодатную богоприобщенность…
Насколько тебе важно лично обратиться к Богу? Если очень важно, то все остальное уже никого не волнует. Заповеди о молитве были нарушены нами в контексте нашей церковной культурной, традиционной жизни. В ответ на слова Христа, чтобы мы не уподоблялись язычникам, которые хотят быть услышанными в многословии своем, ибо Бог прежде всякого прошения знает, что нам надо, мы насочиняли такое количество многословных молитвословий, бесконечных переливаний из пустого в порожнее, именований Божиих, хвалебных эпитетов, как будто это может что-нибудь добавить к Его величию или каким-то образом укрепить нашу молитву. В последнее время мне с большим трудом даются византийские славословия, я с трудом прочитываю первую часть анафоры на литургии Василия Великого, перегруженную афинейскими хитросплетениями словес. Читаешь, скажем, молитвы Симеона Нового Богослова ко Причащению, на трех страницах, и хочешь не хочешь, приходится либо бороться с помыслами, либо изо всех сил стараться держать ум в напряжении — а нужно ли это? Нужны ли такие длинные молитвы, чтобы обратиться к Богу, и что они дают? Если у тебя до сих пор не сложилось никакого личного отношения к Богу, зачем ты вообще молишься и обращаешься к Нему? Зачем читаешь утренние молитвы? Многие объясняют, что это вопрос дисциплины, как чистка зубов или приведение в порядок одежды: мы выходим в мир подготовленными, с проснувшейся душой… Но не слишком ли это банально?
Ты встаешь утром, чтобы поговорить с Богом, — или, может, тебе это все не нужно?
У меня есть друзья, священники, которые служат примерно столько же лет, сколько я, и они давно перестали читать всякие молитвенные правила, а научились наконец, пройдя долгий путь священства, молиться Богу своими словами — обращаться к Нему и утром, и вечером, и в течение дня. А я попробовал однажды обратиться к Богу с молитвой сердца и понял, что пока этого не могу, мне просто страшно: я весь в суете, а мне придется говорить с Богом прямо, без посредника, все, что я Ему скажу, будет абсолютно откровенно… Слов и времени я потрачу немного — но у меня нет внутреннего потенциала так честно и чисто говорить с Богом! И я испугался, мне ужасно захотелось взять в руки молитвослов и прочесть от буквы до буквы все утреннее правило, которое я читаю сорок лет и от которого никакой пользы на сегодняшний день не ощущаю, кроме чувства выполненного долга, удовлетворения, что я отдал свою долю.
На самом деле в моих ежедневных молитвах для меня самое главное поминать о здравии и упокоении живых и мертвых; пятнадцать минут я читаю правило, а потом молюсь за конкретных людей — долго, потому что знаю, зачем я это делаю, я обращаюсь к Богу, прося за каждого, для меня это важно. От этой части своего правила я получаю полное уверение, что наконец-то помолился, говоря Богу о тех, кто мне дорог, правда, о себе так и не поговорил.
Может быть, сейчас я только-только потихонечку учусь говорить с Богом и о себе тоже. Это связано с тем, что моя молитва стала для меня способом личного богообщения. Я понимаю, что иначе в ней вообще нет смысла, потому что коллективное бессознательное, собственно говоря, не нужно.
И литургия — не коллективная молитва: мы стали воспринимать общественную молитву как коллективную, но коллектив и община — разные, не совпадающие сообщества, община — всегда собрание личностей, коллектив — обезличенное собрание, подчиненное общим правилам, регламентам, общему ритму и движению. На сегодняшний день, мне кажется, мы составляем, в большинстве своем, православный коллектив, а не общину, поэтому до сих пор очень многие люди не представляют, что такое молитва.
Говорят, у нас отсутствует христианская педагогика; с этим трудно не согласиться, но в чем причина? Мне представляется, именно в том, что у нас нет педагогики личностного богообщения. Протестанты, у которых, как нас учат
