Бхагаван Раджниш (Ошо) - Ярче тысячи солнц. Трепетное, удивительное, чудесное в мистической поэзии баулов
В ненависти вы его не получите, в любви вы его получаете. И вы можете видеть, какие это разные состояния – потому что тот, кто любит меня, начнет расти, а тот, кто ненавидит, начнет сжиматься. Они станут настолько разными, что вы можете подумать, что, наверное, я даю больше тем, кого я люблю, или тем, кто любит меня, и не даю тем, кто меня ненавидит, или злится на меня, или закрыт ко мне. Но я ничего не делаю.
Есть облака, и они проливаются дождем: если ваш горшок не разбит, он наполнится. Или, если даже ваш горшок цел, но перевернут вверх дном, вы упустите. Ненависть – это когда горшок перевернут вверх дном. Дождь может идти и идти, но вы останетесь пустыми, потому что нет открытости.
Как только вы принимаете нормальное положение, переворачиваетесь вниз дном, – это и есть любовь. Это просто открытость, восприимчивость, приветствие, приглашение: «Я готов – приди».
Баулы продолжают петь: «Возлюбленный, приди». Они продолжают звать. Любить – значит звать; ненавидеть – значит прогонять, отталкивать. Если вы меня любите, вы получите многое – и не потому, что я специально дам вам больше; но если вы меня ненавидите, вы ничего не получите – и не потому, что я ничего не дам, а потому, что вы закрыты. Я же остаюсь самим собой.
Я не отождествлен со своим телом, я не отождествлен со своим умом. Я пришел домой.
Если вы отождествлены со своим телом и кто-то ранит ваше тело, вы будете злиться; он ранит вас. Если вы отождествлены со своим умом и кто-то задевает вас, вы будете злиться, потому что он ранит ваш ум. Если вы отождествлены со своим существом, никто не может вас ранить – потому что никто еще не изобрел способа ранить существо.
Тело можно ранить, можно убить. Ум можно ранить… но существа нельзя даже коснуться. Нет способа его коснуться, нет способа создать в нем боль. Сама его природа – блаженство. Вы можете ранить мое тело – это легко. Если я отождествлен с телом, я должен буду злиться, потому что я буду думать, что вы ранили меня. Если вы меня оскорбите, тогда рана окажется в уме. Если я отождествлен с умом, снова вы будете моим врагом. Но я не отождествлен ни с телом, ни с умом. Я свидетель. Поэтому, что бы вы ни делали, это никогда не достигает моего свидетельствующего центра. Он продолжает свидетельствовать, он остается совершенно незатронутым. Как только ложные отождествления отпадают, вы становитесь беспристрастным. Тогда вы становитесь центром циклона, и вокруг вас могут бушевать бури, но внутри вы остаетесь в тихом, спокойном центре своего существа, совершенно трансцендентном всему, что происходит.
Я слышал…
Философ, парикмахер и лысый дурак путешествовали вместе. Они заблудились, и им пришлось ночевать под открытым небом. Чтобы защититься от опасностей, они договорились спать по очереди. Первым должен был сторожить парикмахер, который ради забавы обрил голову философу, пока тот спал. Потом он разбудил его. Философ протянул руку, чтобы почесать голову, и воскликнул:
– Это ошибка! Вместо меня ты разбудил старого лысого дурака!
Главная проблема – в вашем отождествлении. Если вы отождествлены с телом, вам всегда будет трудно. Поскольку тело постоянно изменяется, ваше отождествление никогда не будет точкой, в которой вы сможете расслабиться и остановиться. В один день тело молодое, в другой день оно старое. В один день оно здоровое, в другой день оно больное. В один день вы сияете молодостью, в другой день вы просто развалина. Тело – это постоянный поток.
Именно поэтому люди, отождествленные с телом, будут всегда в замешательстве; они не будут знать, кто они. Вы отождествляетесь с чем-то таким, что ненадежно. В один день оно рождается, в другой день оно умирает. Оно постоянно умирает – и постоянно изменяется. Как вы можете жить спокойно?
Если вы отождествлены с умом, у вас будет еще больше проблем. Потому что у тела, по крайней мере, есть структура: оно изменяется, но изменяется очень медленно. Вы никогда не чувствуете этих изменений. Оно изменяется очень медленно, незаметно, и требуются годы, чтобы действительно почувствовать, что происходят какие-то изменения. Ребенок не становится молодым человеком за один день, молодой человек не становится стариком за один день. На это требуются годы, это очень медленные изменения. Изменения происходят так постепенно, так незаметно, что человек никогда их не сознает. Но если вы отождествляете себя с умом, вы всегда хаотичны; ум изменяется в каждый момент. В это мгновение вы счастливы, в другое мгновение вы печальны. В этот момент вам очень хорошо, вы совершенно счастливы, в другой момент вы оказываетесь в аду и думаете о самоубийстве. Как вы можете отождествлять себя с умом?
Существо – это то, что всегда остается прежним, вечно остается прежним. У него нет формы, поэтому оно не может изменяться; и у него нет содержания, поэтому оно не может изменяться. Существо бесформенно и бессодержательно. У него нет названия, нет формы – на Востоке это называется намарупа. Эти две вещи меняются: имя и форма. Существо – это ни то и ни другое. Это просто существование, абсолютное существование, незаполненное, не имеющее ни содержания, ни формы. Как только вы вошли в эту пустоту, ничто не может вас потревожить, потому что нет ничего, что могло бы быть потревоженным. Ничто не может вас ранить, потому что внутри нет никого, кого можно ранить.
Тогда, если вы ненавидите меня, ваша стрела пролетит сквозь меня. Она ни в кого не попадет, потому что никого нет. Вы не можете сделать меня мишенью. Любите вы меня или ненавидите, вы не можете сделать меня мишенью. Поэтому меня ничто не касается. И я ничего не делаю, я просто остаюсь самим собой.
Однажды Мулла Насреддин сказал мне:
– Да, когда-то я и сам занимался политикой. В своем городе я был собаколовом, но в конце концов я потерял свою должность.
– Что случилось? – спросил я. – Сменился мэр?
– Нет, – сказал Мулла. – В конце концов я поймал собаку.
Именно это я хотел бы тебе сказать: в конце концов я поймал собаку. Теперь для меня не осталось работы. Я безработный. Я ничего не делаю: никаких желаний больше нет, никаких действий не осталось. Я просто здесь. Я с тобой. Если ты меня любишь, ты примешь меня с радостью, и ты будешь вознагражден. Если ты ненавидишь, ты упустишь, и ты будешь за это ответствен. Это твой выбор. Но я ничего не делаю.
Второй вопрос:
Ошо, ты рекомендуешь медитацию или преданность. Я нахожу оба метода полезными; оба они ведут к одной и той же цели – к блаженству, к ананде. Иногда я чувствую, что я сущностный человек, а иногда я чувствую себя экстатичным преданным – поющим, молящимся, танцующим, играющим лилу с божественным. Могу ли я быть тем и другим? В чем моя настоящая природа? Что бы ты предложил для моего роста? За пятнадцать месяцев твоей саньясы страх смерти прошел, тело стало храмом божественного, ум стал Его инструментом. Все твои слова сладки, но еще слаще молчание, из которого я получаю направление для своей жизни: ничего не делать, принимать, действовать – и это очень хорошо для моего роста. Пожалуйста, пролей свет…
Если все так прекрасно, зачем делать из этого проблему? Почему не принять свое собственное понимание? Тебе всегда нужно чье-то свидетельство? Чье-то одобрение? Если меня не станет, что ты будешь делать? Если ты так счастлив, разве это счастье не служит достаточным доказательством того, что ты на правильном пути?
Но ты столько раз ошибался в жизни, что потерял доверие к самому себе.
Это нечто очень важное, что нужно понять и чему нужно научиться заново: доверять себе. Когда все прекрасно и ты счастлив, забудь о том, что я говорю. Не беспокойся об этом. Ты прекрасно знаешь, что все хорошо. Зачем сомневаться в собственном опыте?
Я слышал…
Мулла Насреддин поехал на автобусную экскурсию по Детройту. Проезжая по Джефферсон авеню, водитель автобуса описывал открывающиеся взгляду достопримечательности.
– Справа, – объявил он, – мы видим дом Доджа.
– Джона Доджа? – спросил Мулла.
– Нет, сэр, Хораса Доджа.
Проехав чуть дальше, он снова объявил:
– Слева мы видим дом Форда.
– Генри Форда? – предположил Мулла.
– Нет, сэр, Эдселя.
Еще чуть дальше по Джефферсон авеню:
– А сейчас на перекрестке вы увидите церковь Христа.
– Иисуса Христа? – робко спросил Мулла. – Или я снова ошибаюсь?
Я понимаю, такова жизнь – ты выбирал неправильные пути столько раз, что потерял внутреннее ощущение. Ты потерял доверие к самому себе. Ты потерял уверенность, поэтому ты должен кого-то спрашивать. Даже если ты чувствуешь, что ты счастлив, ты должен кого-то спросить: «Я все делаю правильно?» Счастье, блаженство – это показатель.
Есть две возможности: либо ты действительно чувствуешь себя таким счастливым, как говоришь в своем вопросе, – и тогда не нужно меня ни о чем спрашивать; либо ты это только воображаешь, и ты знаешь это сам – и поэтому ты спрашиваешь. Это тоже ты должен решить глубоко внутри себя. Потому что воображаемое блаженство – вообще не блаженство. Ты можешь воображать его. Человеческое воображение очень сильно. Ты можешь просто воображать – потому что я постоянно говорю о блаженстве: о любви, о медитации, об экстазе. Ты можешь уловить эти слова, и твоя жадность начнет играть лилу с тобой – вместо того чтобы ты играл лилу с божественным. Твоя жадность может начать играть лилу с тобой и внушать тебе идеи. Но если эти идеи воображаемые, ты всегда будешь относиться к ним с подозрением, потому что глубоко внутри ты знаешь, что это только фантазии. Если это так, вполне понятно, откуда этот вопрос.
