Владычество 1 - Рэнди Алькорн
Мама прямо посмотрела на Гленду, как иногда бывало, когда
171
она видела, что белый человек испытывает чувство вины или что у него еще есть совесть. Если бы это был ку-клукс-клановец или закоренелый расист, Раби ни за что не стала бы лезть на рожон — отчасти из страха, отчасти потому, что это было просто бесполезно. «Не бросай жемчуга перед свиньями», — сказала она однажды Обадиа, когда тот пытался переубедить одного догматичного и самоуверенного белого священника в том, что у черных тоже есть душа.
И хотя глаза мамы пытались выжечь в сердце Гленды слова: «знай, что мы тоже люди», остальная ее часть отступила. Отец не кивнул, как будто не хотел склоняться, но все-таки вышел из ресторана вместе с детьми, чьи надежды на обед внезапно рухнули. На обратном пути к стоянке Обадиа держал спину прямой как доска, как бы возвращая себе достоинство, которого его только что лишили.
Когда они сели в машину, мама склонилась отцу на плечо, словно ее шея больше не могла удерживать веса головы.
— Наверное, именно поэтому существуют черные, — услышал Кларенс огорченный шепот мамы. — Если бы не мы, то несчастным белым пришлось бы всю жизнь смотреть на других только снизу вверх, а так у них есть те, на кого они могут смотреть сверху вниз.
— Ладно, ладно, мать, — сказал отец, крепко обнимая ее правой рукой. Кларенс услышал звук, напоминающий глухой стон, после которого установилась мертвая тишина. Хотя они никогда об этом не говорили, Кларенс каким-то образом знал, что все его братья и сестры — нравится им это или нет — помнят подобные моменты так же отчетливо, как и он. Ему особенно запомнилась тишина.
«Покрашенное окно». Эти слова вызывали сейчас у Кларенса не меньшую досаду, чем тридцать пять лет назад. И это чувство было вызвано не тем, что его опять назвали низшим, — он к этому уже привык. Досаждало то, что им были недоступны запахи и вкус пищи в том ресторане. Они вполне могли купить еду и в «покрашенном окне», но им чаще приходилось есть в машине, а в лучшем случае, — на скамье или тротуаре. После того как отец сделал заказ через покрашенное окно в «Дотти», он сказал: «Эти ребята уверены в равенстве денег даже при неравенстве людей».
«Надо же! Даже такое помню».
Кларенс осмотрел зал «Крюгера». Ему казалось, что он пере-
172
несся в прошлое — настолько вся обстановка была похожа на тот ресторан из детства. Глядя сейчас на белых в этом зале, Кларенс догадывался, что именно они в действительности думают о нем.
Его мысли перенеслись от Гленды к мистеру Спеллингу — владельцу площадки для гольфа, к которому через четыре года после случая в ресторане Кларенс вместе со своим братом Эллисом пытался устроиться на подсобные работы. Однако им было отказано по причине... По той же причине, по которой им отказывали всегда.
«Я не расист, — доказывал мистер Спеллинг, — просто таковы правила».
«Но разве площадка для гольфа была не твоей? Ты мог устанавливать собственные правила. Если они тебе не нравились, ты мог изменить их».
Сейчас Кларенс понимал, что мистер Спеллинг говорил о «правилах» в более широком смысле. Просто так была устроена жизнь. Он извинялся. Это позволяло ему не испытывать чувства вины. Спеллинг знал, что он справедлив и непредвзят, даже великодушен. Он был одним из многих белых, считавших, что черные могут иметь больше прав, но не по справедливости, а из великодушия (как будто вера в то, что другого человека не следует считать низшим, — это какая-то особая добродетель). Интересно, что люди никогда не причисляют к своим заслугам то, что считают воровство злом. Но они высоко мнят о себе, когда говорят, что дискриминация — это плохо.
Кларенс двигал кусочки пищи по тарелке так, как будто они были частями какой-то головоломки, разгадав которую он мог найти ответ на жизненно важные вопросы.
Гленда и мистер Спеллинг относились к категории людей, которых преподобный Шаро из черной баптистской церкви называл «малыми расистами». К большим расистам относились ку-клукс-клановцы, поджигатели крестов — те, которые могли назвать тебя «негром», плюнуть или избить, если ты один встречался с ними тремя. Однако преподобный Шаро всегда говорил, что такой тип не опасен. Эти люди — всего лишь часть массы злобных слуг дьявола. Но Гленда и мистер Спеллинг относились к порядочным людям — членам церквей, учителям, полицейским, бизнесменам, мэрам, молочникам и почтальонам. Именно они являются лицом общества, именно они всем заправляют: коммерций и благотворительностью, притеснением и справедливостью. Они — малые расисты.
173
Кларенсу вспомнилась одна из проповедей преподобного Шаро о том, как повивальные бабки защитили еврейских мальчиков, выступив против фараона. Он говорил о евреях в нацистской Германии — о том, что позже назвали холокостом. Шаро сказал, что евреев на самом деле убивал не Гитлер и нацистская верхушка. Это делало множество милых людей — сотни и тысячи тех, кто лично не был замешен в убийстве миллионов. Они были нормальными гражданами, считающими себя добропорядочными. Нет, они не забивали евреев ногами, — они просто отворачивались, когда это делал кто-то другой. Холокост стал возможен именно благодаря нормальным людям — «добропорядочным», но закрывающим глаза на явное зло.
Мистер Спеллинг и Гленда были довольно приятными белыми. Они выглядели огорченными и возмущенными, как будто именно они стали жертвами, когда были вынуждены унижать черных, ставя их в неловкие ситуации в ресторанах или при приеме на работу. Трагедия заключалась не столько в грубости злых людей, сколько в молчании хороших.
«Интересно, где сейчас Гленда и мистер Спеллинг?» — размышлял Кларенс. Это было
