Прем Шуньо - Алмазные дни с Ошо. Новая алмазная сутра
Но Ошо говорил не только на такие серьезные темы. Он много шутил, рассказывал анекдоты. Рядом с ним было невозможно воспринимать происходящее всерьез. Мы относились ко всему искренне, но не серьезно. Во время дискурсов он часто подшучивал над Анандо, изображая из себя привидение, когда шел через ее комнату в зал для бесед. Они оба смеялись и разыгрывали друг друга. Бывало, Ошо выходил из аудитории, оставив изумленных слушателей, которые не понимали, закончился дискурс или нет, и с ехидной улыбкой шел прямиком в ванную Анандо. Он знал, что она там спала. (На дискурсы в Чжуан-цзы собиралось так много народа, что яблоку было негде упасть, вот она и забиралась в ванну, обложив себя подушками и одеялами. Оттуда было тоже хорошо слышно.) Ошо любил постучаться к ней в дверь и слышать, как она вскрикивает от неожиданности. Однажды она спряталась в шкафу для полотенец. У этого шкафа одна стена была лишь имитацией. Анандо помахала Ошо рукой из-за двери в ванную, и когда тот вошел, то увидел пустую ванную. Он открыл шкаф и начал сильно толкать заднюю стенку. Тут же послышался озорной смех, и перед небольшой группой удивленных людей, стоящих в коридоре, предстала Анандо во всей своей красе. Я очень любила эти игры, потому что они напоминали мне рассказы Ошо о его юношеских проделках. Он очень любил, когда мы его разыгрывали. Лучше всего это получалось у Анандо.
Она рассказывала нам, что иногда ночью просыпалась от какого-то непонятного стука в ее комнате. Ошо смеялся и говорил, что это привидение. Однажды посреди ночи Ошо позвал меня и предложил разыграть Анандо. Он попросил меня постучаться в дверь, затем медленно ее открыть и втолкнуть в комнату инвалидное кресло, на котором сидела кукла человека. Эту куклу сделала сама Анандо. Она посадила ее в кресло и выставила в коридор, чтобы Ошо наткнулся на нее, когда утром пойдет на дискурс. Фигура сидела, положив ногу на ногу, и читала газету. Я никогда не видела, чтобы что-то могло вывести Ошо из равновесия. Годами он ходил по этому коридору в Чжуан-цзы дважды в день. Мы изо всех сил старались сделать так, чтобы ничто не мешало ему на пути. И тем не менее, в то утро, когда Ошо наткнулся на совершенно незнакомого человека, сидящего в кресле и читающего газету, расположившись, словно в собственной гостиной, он нисколько не смутился, а, слегка усмехнувшись, подошел поближе, чтобы рассмотреть это странное явление. Зато… наша шутка удалась на славу. Мой стук встревожил Анандо. И когда я вкатила в комнату инвалидную коляску, она вскочила с кровати, полусонная, и увидела «его», освещенного лишь тусклым светом фонаря, горевшего на улице за окном. Анандо не узнала собственное творение и закричала.
«Столько игры, столько детской непосредственности, столько жизни – это и есть дзен».
Когда мне выпадала честь заботиться об Ошо, я всегда вела себя с ним очень тихо, находясь в каком-то благоговейном ужасе. Ошо называл меня «молчаливой». Очень редко я рассказывала ему какие-либо новости или сплетни, и когда он спрашивал меня о том, что творится в мире, я мало что могла рассказать, потому что моим миром были несколько деревьев, на которых только что распустились новые листики, и сад, в который время от времени прилетала райская мухоловка.
Анандо была более приземленным человеком, и в ее отношениях с Ошо была какая-то необыкновенная легкость. Она рассказывала ему обо всем, что творится в ашраме и за его воротами. Однажды я слышала, как она говорила Ошо что-то о политике. Ее отношение к индийским политическим деятелям впечатляло. Она знала их всех по именам, знала названия всех партий. Анандо и Ошо болтали, как два старинных друга, понимающих друг друга с полуслова. Мне кажется, что мы с Анандо отлично дополняли друг друга.
Вивек же была похожа на нас обеих. Такое впечатление, что она вобрала в себя обе наши личности. Ее отношения с Ошо были для меня всегда большой загадкой: они казались мне очень древними. В эти три года она несколько раз уходила из ашрама, но каждый раз, когда она возвращалась, Ошо принимал ее с радостью и тут же давал ей возможность решить для себя, хочет ли она взять на себя какие-нибудь обязанности или станет просто расслабляться и ничего не делать. Она всегда была свободна в своем выборе и могла делать в ашраме все, что захочет. Это исключение Ошо делал только для нее и больше ни для кого. Не бывает правил без исключений, да и Ошо всегда относился ко всем по-разному. Не было ни одного человека, к которому он не относился бы как-то особенно. На один и тот же вопрос, заданный разными людьми, он мог дать совершенно противоположные ответы.
Теперь мы заботились об Ошо все вместе. Из-за его слабости и плохого здоровья мы часто менялись друг с другом обязанностями. И хотя Амрито, врач Ошо, был британцем и к тому же мужчиной, он часто подменял нас с Анандо. Он стал очень мягким и даже женственным, но всегда сохранял ясность ума и умел справляться со своими эмоциями. Я ни разу не видела, чтобы он колебался или не хотел что-то делать, если речь шла об Ошо. Сам Ошо часто говорил, что Амрито очень скромный человек.
У Ошо начали сильно болеть зубы, и в течение трех недель ему часто приходилось обращаться к дантисту. Во время лечения обычно присутствовали Гит, ее помощница Нитьямо, стоматологическая медсестра, Амрито, Анандо и я.
Однажды я сидела на полу рядом с креслом Ошо, и он сказал мне: «Перестань болтать. Помолчи». Я растерялась. Вообще-то я сидела молча, думая, что медитирую. Но медитация была для меня явлением новым, и поэтому я никогда не знала наверняка, на самом ли деле я медитирую, или все это лишь мое воображение. При малейшем признаке появления того, что не подходило под мое определение медитации, я говорила себе: «Ну, к черту все это» и вообще переставала практиковаться. Вместо этого я размышляла на заданную тему. Например, я сознательно представляла себе картину, которую я нарисую. Мой опыт медитации показывает, что это очень уязвимое и хрупкое состояние, и очень легко попасть во власть мыслей о том, что «все это полнейшая чушь». В начале так и было, а «в начале» я была очень и очень много лет.
Поэтому, несмотря на то, что я думала, что медитирую, каждый раз, когда Ошо просил меня замолчать, я страшно смущалась и злилась. Он говорил, что мой ум болтает без умолку, как самая отъявленная сплетница, и мешает ему. Я же не понимала, что он имеет в виду.
Это продолжалось больше недели, и каждый день я закрывала глаза и пыталась уйти в себя как можно глубже, стремясь достичь того места, где слова Ошо не будут меня задевать. Весь день я пыталась расслабиться, но как только Ошо заходил в кабинет дантиста, я испытывала напряжение. Я злилась и сильно расстраивалась. Однажды он сказал всем присутствующим: «Видите, как Четана на меня злится?»
Я же думала про себя: «Почему он выбрал именно меня? Можно подумать, все остальные уже превзошли свой ум! Они что, погрузились в тишину?»
На самом деле, именно это меня так огорчало, как будто я единственная не умела медитировать. Я, у которой было столько мистических переживаний!
Прошло две недели, а я так и не сумела утихомирить свой ум. В итоге Ошо сказал: «Сядь с другой стороны кресла». Во время лечения он повернулся к пустому месту и сказал: «Перестань разговаривать. Помолчи». По окончании процедуры он сказал, что болтала не я, на том месте было привидение. И добавил, что иногда призраки или духи проникают в тела людей, чтобы поболтать. Я оказалась подходящим экземпляром, и призрак не преминул мною воспользоваться. Ошо просил меня ничего не говорить поварам, потому что дверь кухни была в двух шагах от этого места. «Только не рассказывай поварам, иначе от испуга они не смогут работать», – тихонько прошептал он. Ошо пообещал, что когда-нибудь расскажет нам о привидениях. И тут я вспомнила, что это была та самая комната и то самое место, где в первой Пуне я медитировала и позволяла какой-то силе овладевать мною. Раньше я думала, что привидения, как сны, – бесполезны, их не стоит воспринимать всерьез. Они как еще один цвет в радуге, цвет, который мы не способны различить, но иногда чувствуем его присутствие.
Когда я осознала, что мой внутренний мир до сих пор является неисследованной территорией и что медитация – это, так сказать, наша «работа на целый день», тогда я поняла, почему Ошо не придавал большого значения эзотерике, со всеми ее духами и привидениями. Я могла потеряться в мирах призраков и монстров. К тому же насколько бы эзотерика ни была мистической, она находилась вне меня и соответственно никак не могла помочь мне становиться более осознанной.
Совершенно ясно, что существуют другие измерения, которые иногда просвечивают сквозь пелену нашей обычной реальности и которые мы никак не можем объяснить. Например, наши мысли. Из чего они состоят? Можно ли читать мысли других людей, если они не материальны?
Однажды Ошо проснулся, когда я оказалась запертой в ванной Анандо и взывала о помощи. Комната Ошо располагалась довольно далеко, и он не мог слышать мой голос. Но позже он спросил меня, что случилось и почему я кричала.
