Сергей Юрченко - Гностикос

 - А я принципиально не беру документы домой. Служба – на службе, а дом создан для семьи.

 - Ты прав,- проговорила я, продолжая заниматься своим делом.

 Тем, кто давно участвует в совместном брачном преступлении, вовсе не обязательно слушать друг друга. Достаточно соблюдать приличия и не созывать злых духов домашнего очага, всех этих ларов и лемуров, охраняющих наших мертвецов. Поняв, что я не внемлю его намекам, Платон ушел. Я зримо представляла, как он медлительно, с недовольством опять садится к телевизору. Каждое его движение я могла угадать заранее. Он был мне противен, как заигранная мелодия.

 Спать мы легли в обычное время. Дверь в нашу спальню плотно затворилась, и мы остались наедине со своей нечистой совестью, - одной на двоих, как и наша супружеская кровать. Немного покряхтев, он заговорил:

 - Этот человек, телемастер, очень мне не понравился. Я с ним даже поругался, удивив Ахилла своей горячностью. Со мной, ты ведь знаешь, это редко бывает. Но это очень неприятный человек. Безграмотен, ленив, но самоуверен и требователен.

 - Откуда ты знаешь?- скучно спросила я.

 Он на мгновение задумался.

 - Да он сам признался. Я давно, оказывается, с ним знаком.

 «Лжешь!- захотелось вскричать мне.- Ты сам такой. Я же насквозь тебя вижу!»

 - То ли он уже приходил к нам, то ли я его где-то встречал, - невозмутимо лгал этот человек, - не помню. Но могу судить достоверно. Ему за тридцать, разведенный, окончил техникум, но в радиотехнике понимает не больше, чем я. Кстати, теперь я буду сам чинить наш телевизор. Это не сложно.

 Я поняла, что мне предстоит до конца своей жизни слушать его каждодневную ложь, мгновенно угадывая ее даже не в его словах, а еще раньше – в его уме, на подступах к слову. Ведь этот человек поносил сейчас того, кем он сам был прежде, изображая при этом из себя нынешнего меня, лежащего рядом с ним на постели. И еще я вдруг поняла, что люди чрезмерно много лгут. Так много, что лучше бы им вообще не говорить. Он повернулся набок, лицом ко мне, и вдруг добавил:

 - Содрал за ремонт с меня кучу денег, свинья. И представляешь, галстук украл, как в комедии.

 «И этим ничтожеством Я когда-то было», - с горечью подумала я, а вслух почему-то сказала:

 - Твоей вежливостью часто злоупотребляют.

 Когда-то я говорило это самому себе.

 Он вздохнул и заверил:

 - Теперь все будет иначе. Завтра они у меня запляшут. Больше я с этим дурачьем канителиться не буду.- И добавил пару крепких выражений.

 - Ты стал грубо выражаться.

 - Разве? А раньше я так не говорил? – забеспокоился Платон. - Просто, сегодня я не в духе. Но я теперь другой. Хочешь проверить?

 И он полез ко мне.

 - Не нужно,- холодно пресекла я.

 Секс – это шизофрения тела. Жалкое подобие истинной шизофрении души, где складываются чудовищные, кровосмесительные союзы и невозможные соития. Быть может, мне стоит написать об этом книгу и назвать ее «Камасутра души»? 

 - Не понимаю таких людей, - прервал мои размышления тот, кто теперь стал моим мужем.

 - Каких людей?

 - Как этот Эпикурский. Вот спроси, что он любит.

 - Что же?

 - Ничего. Политика? Увы. Искусство? Скука. Наука? Темный лес. Спорт? Только азартные игры. Одни удовольствия на уме. А кто их будет оплачивать? Старуха-мать, которую ты замучил?

 - Эгоист! Эгоист и тупица! - не удержалась я.

 - Ты уж очень резка,- обиженно засопел Платон.- Есть в нем что-то хорошее. Он, например, собак в детстве любил.

 - Ну, хватит! Мне начинает казаться, что нас здесь трое, а не двое.

 «Или четверо?»- спрашиваю я свое Я. И Оно безмолвствует.

 Наступает тишина. А потом он задумчиво произносит, словно советуясь с кем-то:

 - Ты права. Он так просто не отстанет. Он пойдет на шантаж. Нужно что-то предпринять.

 - О чем ты говоришь? Какой шантаж?

 Сейчас он во всем признается, думаю я. И мне не хочется это слышать.

 - Я сказал – шантаж? Нет, тебе послышалось. Я только сказал, что ты права. Это опасный человек. От него могут быть неприятности.

 «Ты еще и трус, - думаю я. - Не догадываешься, кто лежит рядом с тобой? Тот, кого ты опасаешься, тот, кто знает о тебе все».

 - Пожалуйста, давай спать,- говорю я.- Сегодня был ужасный день.

 - Ужасный,- соглашается он.- Знаешь, я, наверное, начну курить. Потянуло.

 Утро было обычным. Только теперь я делала все то, что пятнадцать лет по утрам наблюдала со стороны. А мой нынешний муж, который был вовсе мне не муж, и быть им не мог, изображал из себя меня прежнюю. Кто я? На работе тоже было все по-прежнему. Но только женщины меня не интересовали, а про мужчин я, как сказала Ахматова, знала все. Я сама была мужчиной сорок лет. Мне пришлось привыкнуть к новым ощущениям, ввести в свою психологию чуждые мне ритуалы, а в обиход – чуждые мне предметы. Тот самый портфель, кстати, я нашла в лаборатории и спрятала его, как прячут грязное белье неряшливые женщины. А в нашем доме это грязное белье теперь лежало повсюду. Мой муж обнаглел и уже ничего не боялся. Он был уверен, что никто ничего уже не докажет. Он стал курить, грубить и наслаждаться жизнью. От него теперь часто воняло вином и духами. Его измены не были для меня изменами по определению. Этот человек просто не мог изменить мне, как и случайный встречный на улице. Он и был для меня этим случайным встречным на улице. С портфелем и в мерзкой кепке. Тогда-то все и началось.

 - Ты бы хоть соблюдал приличия, - сказала я ему однажды.

 - А что мне остается? - нагло заявил он.- Если ты не хочешь быть мне женой?

 - Тебя дети видят.

 - Быстрее повзрослеют.

 Это ведь были не его дети.

 - Тогда давай разведемся, - потребовала я.

 - Я не хочу оставлять детей без отца.

 И тут мое терпение лопнуло.

 - Лжец! Это ведь не твои дети. Их родила я от самого себя!

 - Как это?

 - Думаешь, я ничего не знаю?

 И тогда он меня понял и на мгновение смутился.

 - Так ты все знаешь?- тут же он пришел в себя и нагло усмехнулся. - Кто тебе поверит? Ты даже детям не можешь это рассказать. Ахилл, иди сюда. Мама тебе хочет что-то сказать.

 Он издевался. И после этого стал совсем невыносим. А ночью мне приснился странный сон. Я видела высокую, узкую лестницу, с которой я сталкивала этого человека, и он катился вниз, складываясь пополам с какой-то металлической точностью. Он лежал на нижней площадке, и из этой бесформенной кучи торчала его рука, будто флаг на руинах. Я лежала в постели и думала. Как слепы женщины, когда они мужчины! Кого я убивала в этом сне? Самого себя, мужчину. Если можно слышать себя, если можно видеть себя, если можно говорить с собою, то можно и убить себя. Я должно это сделать. Я должно убить себя, чтобы стать Оно. Я долго думало об этом.

 Недалеко от нашего дома был найден труп мужчины в кожаной кепке. Он был задушен. Галстуком. Нас спросили, не знаем ли мы этого человека. Мы с мужем дружно ответили:

 - Нет!

 После этого муж усмехнулся и подмигнул мне. Четыре человека участвовали в этой невероятной истории. Эпикурский и Харон мертвы. Остались двое. Платон и Диана.

 Вечером Платон пришел пьяный и гордый. Уж не знаю, чем он гордился. Я подсыпала ему снотворное. Он лежал на нашей постели и безобразно храпел. А затем Я взяло подушку, накрыло его лицо и придавило. Он даже не проснулся. Платон умер от остановки сердца. Теперь Я могло написать «Камасутру души» и унести свою тайну в Оно.