Олег Гор - Просветленные не ходят на работу
Я воспрянул духом, когда брат Пон через некоторое время позвал меня к себе.
– Ну что, узнаешь? – спросил он, и только тут я обратил внимание на вещи, лежавшие перед ним на циновке.
Рубаха с короткими рукавами, шорты цвета хаки… ха, это же моя одежда!
А рядом прочие вещи – рюкзак, сотовый телефон, зарядка к нему, все остальное…
– Узнаю! – отозвался я и нагнулся, чтобы подобрать мобильник.
В первые дни в Тхам Пу руки просто чесались от желания потыкать пальцем в его кнопки, но затем я как-то отвык и сейчас смотрел на аппарат точно так же, как в день покупки.
– А ну не трогай! – брат Пон шлепнул меня по ладони. – Разве это твое?
– Ну да… А чье же?
– Все эти вещи лишь даны тебе взаймы! – он сердито погрозил мне пальцем. – Забыл?
Я вздохнул с сожалением, но руку убрал.
– И пока ты будешь считать их своими, я их тебе не отдам, – продолжил монах. – Конечно, ты можешь отправиться в Паттайю в антаравасаке, без паспорта и денег, но я не думаю, что это будет разумно.
Предстать перед знакомыми и друзьями в виде буддийского послушника?
При мысли об этом я поежился.
– Поэтому держи для начала вот это… – брат Пон подобрал рубаху, светло-голубую, в оранжевых попугаях, и подал ее мне. – Сделай ее объектом своей медитации. Добейся того, чтобы она вызывала у тебя столько же эмоций, сколько грязные штаны камбоджийского работяги…
И я отправился в джунгли, на то место, где меня вчера подвергли «созерцанию жизни»; от воспоминаний о нем меня до сих пор корежило, я почти ощущал, как незримые, но вовсе не бесплотные челюсти терзают мускулы и крушат кости.
Уложив рубаху перед собой, я приступил к делу.
Поначалу разум мой успокаиваться не пожелал, ведь предмет, выданный мне братом Поном, рождал кучу ассоциаций – я купил эту вещь в «Майк Шоппинг Молле», когда мы ходили туда с друзьями из Казани… и она была на мне в тот вечер, когда я познакомился с Таней, и потом она говорила, что… и еще я как-то раз запачкал ее гранатовым соком так, что думал, придется выкидывать…
Бороться с этим потоком воспоминаний я не стал, просто дождался, пока он себя исчерпает.
И только затем приступил к созерцанию, разглядывая рубаху так, словно видел ее впервые в жизни, словно она не имела ко мне никакого отношения, повторяя время от времени про себя «это я одолжил, это я скоро верну».
В этот день особого эффекта я не добился.
Но на следующий все получилось как надо – я искренне удивился, какого лешего пялюсь на цветастую тряпку, и не сразу вспомнил, что когда-то носил ее, да с удовольствием, и казался себе в ней привлекательным мужчиной.
Брат Пон, услышав о моем достижении, кивнул, а затем одним движением оторвал от рубахи рукав.
– Что ощущаешь? – поинтересовался он, требовательно заглядывая мне в глаза.
– Да ничего, – честно ответил я.
– Тогда берись за шорты, а я пока пришью рукав на место.
С шортами пришлось, с одной стороны, легче, поскольку они были вещью более обыденной, а с другой – тяжелее, поскольку я приобрел их в Европе много лет назад и таскал не один год.
Но и с ними я уложился в сутки, и настал черед рюкзака, затем сандалий, телефона…
Каждая такая вещь служила точно ключом к резервуару, где содержались мысли, ощущения и воспоминания, и резервуар этот висел на мне мертвым грузом до тех пор, пока я не опустошал его. Занимаясь этим, я почти физически ощущал, как мне становится легче, как рвутся веревки, привязывавшие меня к минувшему.
Склонившись, я положил на циновку перед братом Поном свой бумажник, пухлый, черной кожи, набитый не только батами, но и зелеными бумажками с портретами американских президентов.
– Неужели закончил? – недоверчиво поинтересовался монах.
Я кивнул.
– Сейчас проверим, – брат Пон открыл бумажник, порылся в нем и вытащил стодолларовую купюру.
Поглядев на меня, он разгладил ее, быстрым движением разорвал напополам, а затем, точно этого было недостаточно, запихнул оба куска в рот и принялся сосредоточенно жевать.
– Что чувствуешь? – поинтересовался он, с усилием сглотнув.
– Да ничего.
– И ведь правда ничего, – брат Пон покачал головой и вытащил купюру у себя изо рта, целую и невредимую. – И не смотри на меня так, одно время я подрабатывал бродячим факиром. Могу достать зайца не то что из шляпы, а даже из бейсболки.
– Всего лишь зайца? – поинтересовался я так, словно вынимал слона из еврейской кипы три раза в день.
– Ладно, шутки в сторону, – монах стал серьезным. – Забирай свои шмотки. Проверяй, все ли с ними в порядке…
Рубаху он вернул мне в целости и сохранности, и только внимательно осмотрев ее, я смог определить, какой рукав пострадал от вандализма брата Пона. В рюкзаке все оказалось на своих местах, но, разглядывая вещи, с которыми я три с лишним месяца назад приехал в Нонгкхай, я ощутил, что роюсь в багаже мало знакомого мне человека.
Да, я узнавал предметы, но они не имели для меня особого личностного значения, которое обязательно приобретают пожитки, если пользоваться ими на регулярной основе, каждый день.
Попытавшись включить сотовый, я без особого удивления обнаружил, что он разряжен в ноль.
Интересно, сколько людей за это время пытались дозвониться до меня?
При мысли об этом мне стало неуютно, возникло желание отшвырнуть мобильник, или нет, взять все эти шмотки и утопить в Меконге, а затем броситься к брату Пону и умолять его, чтобы он позволил мне остаться…
Нет, глупости все это.
Он не согласится, да и я, если не отмечусь в ближайшее время в иммиграционном офисе, превращусь для властей Таиланда в нелегала, а к нелегалам в королевстве относятся очень жестко.
Да и надо показаться друзьям, дать знать родственникам в России, что я жив…
Очень медленно я снял антаравасаку, к которой за время в Тхам Пу привык как ко второй коже. Натянул рубаху и шорты, и эта «униформа» фаранга показалась мне в первый момент адски неудобной, и не только потому, что я здорово похудел.
Увидев меня в таком наряде, брат Пон рассмеялся и сказал:
– А я уже и забыл, как ты выглядишь на самом деле.
– Не смешно, – мрачно буркнул я. – Я отвык от этой одежды, теперь привыкаю… Когда мне… ну, уезжать?
До последнего теплилась надежда, что он скажет «через неделю» или «оставайся».
Но монах спокойно заявил:
– Завтра. Я тебя провожу, чтобы убедиться, что ты сел в автобус.
– На первой же остановке я выпрыгну в окно и вернусь сюда, – мрачно пошутил я, но брат Пон воспринял мои слова серьезно.
– Боюсь, что ты не найдешь здесь того, что ожидаешь, – сказал он негромко, а после паузы добавил. – Когда-то давно я попытался вернуться в дом наставника после того, как он отправил меня в мир. Но обнаружил лишь древние развалины и запустение, гнездящуюся под камнями кобру и плющ, обвивший то, что осталось от стен и крыши. Понимаешь?
– Не до конца…
– Прошлое нельзя ухватить, оно лишь мираж, иллюзия, – тут брат Пон улыбнулся. – Цикл закончен, и вернуться в него не по силам даже существу, обладающему божественным могуществом. Единственное, что остается тебе, это существовать в другом цикле, в новом времени, использовать те возможности, что оно предоставляет тебе. Сожаления о былом лишь ослабляют, так что не позорь наставника, позволяя им одолеть тебя.
– Я постараюсь, – пообещал я, хотя вовсе не был уверен, что у меня получится.
– А теперь переоденься обратно и отправляйся подметать храм, – приказал монах. – До завтрашнего утра ты послушник нашего вата и не имеешь права вести себя как праздный гость-турист.
Я скривился и отправился выполнять распоряжение.
В этот последний день в Тхам Пу все валилось у меня из рук, я пару раз ронял метлу, а затем, полоща белье, едва не упустил одну из простыней. Сосредоточиться как следует я не мог, любые попытки заняться медитацией заканчивались тем, что я погружался в дремотное полусонное состояние, в котором едва осознавал поток собственных мрачных мыслей.
Что я буду делать в Паттайе, как смогу там жить? И когда вернусь сюда?
В то, что байка, рассказанная мне братом Поном, имеет отношение к реальности, я не верил – ясное дело, что это притча, озвученная с воспитательными целями, а не настоящее воспоминание.
За вечерней трапезой я задумался настолько, что застыл с чашкой риса в руках. Очнулся, только ощутив болезненный удар по плечу, от которого сустав мой онемел.
– Да, не ждал я такого, – сказал брат Пон, опуская свой бамбуковый посох. – Интересно, чему я учил тебя все это время?
Вид у него был сокрушенный, но глаза смеялись.
– Простите, – сказал я, потирая плечо. – Но я это, ну…
– Ты размышляешь о том, как будешь совмещать обычную жизнь и то, что постиг здесь?
В том, что касалось чтения чужих помыслов, брату Пону равных я не знал.
– Я не вижу твои мысли, – пояснил он. – Просто я был однажды на твоем месте. Думаешь, ты один такой уникальный со своими чувствами и переживаниями? Глупости. Люди на самом деле более-менее одинаковы, а уж в ситуациях обучения и подавно ведут себя сходным образом.
