Олег Гор - Просветленные не ходят на работу
Услышав подобное, я содрогнулся, но в то же время мне стало намного легче – глупо расстраиваться по поводу каких-то статуэток, если ты можешь потерять часть собственного тела!
– И ты думаешь, она переживала из-за этой потери? Что-то я в этом сомневаюсь.
– Ну да, мне до такого самоотречения далеко… – проворчал я.
– Каждый обладает возможностью познать истину, и все в этом смысле равны, – сказал монах. – А теперь я скажу, что произойдет благодаря тому, что я сделал с твоими бодхисаттвами. На основе этой груды щепок через несколько лет возникнет муравейник. Насекомые из него уничтожат змеиные яйца, одно из которых в ином случае произвело бы на свет ядовитого гада. Ну а тот укусил бы еще не родившегося мальчика из знакомой тебе деревни, и тот бы умер.
– Что, правда? – недоверчиво спросил я.
Брат Пон вряд ли способен на ложь, но он может запросто выдумать эту историю, чтобы проиллюстрировать некие принципы.
– Нет ничего строго определенного в этом мире, но такой вариант очень вероятен.
– А как же те статуэтки, которые вы показывали мне? – озвучил я, наконец, тот вопрос, что так и рвался на язык. – Почему они сохранились? Ведь смерть заберет их?
Монах рассмеялся.
– Я знал, что ты спросишь! Первый комплект, изготовленный мной в ученичестве, мой наставник швырнул в огонь, после чего я едва не бросился на него с кулаками. Бодхисаттвы, послужившие тебе образцами, вырезаны мной намного позже, когда я стал куда более пустым… Я к ним совершенно не привязан, могу уничтожить в любой момент. Возможно, когда-то и ты обзаведешься своим комплектом, и поверь, создать второй будет намного легче, чем первый.
Ополоснув миску, я убедился, что не пропустил ни комочка риса, ни кусочка овощей, и отставил ее к остальным.
Все, с мытьем посуды покончено, нужно отнести ее на кухню…
Но, повернувшись, я обнаружил, что на берегу, рядом с мостками стоит непонятно откуда взявшийся брат Пон.
– Погоди, не спеши, – сказал он, не отрывая взгляда от другого берега, что едва просматривался сквозь дымку. – Думал ли ты о том, как будешь жить, когда вернешься?
– Вы отучили меня беспокоиться о будущем, – и, помявшись, я без охоты признался: – Хотя иногда я все же размышляю, что ждет меня там, среди людей, знавших меня совсем другим.
– Насчет этого можешь не беспокоиться. Люди не отличаются наблюдательностью. Мало кто заметит, что ты изменился.
Я пожал плечами.
– Поначалу тебе придется особенно тяжело, – продолжил брат Пон, задумчиво водя по воде кончиком посоха. – Старые привычки и способы восприятия, на которых базировался твой мир, разрушены, и многие безвозвратно, новые же будут тебе скорее мешать, чем помогать… Ты попытаешься жить там так же, как жил здесь, и у тебя не получится, и тогда наступит разочарование в том, чему я учил тебя.
– Не наступит! Я… – я осекся, заметив на губах монаха понимающую усмешку. – Наверное…
– Многое ты потеряешь, – продолжил он так, словно я вовсе ничего не говорил. – Главное должен сохранить – самонаблюдение, усилие, концентрацию, осознание себя как потока мгновенных состояний, радость, спокойствие и умиротворение, и все это в любых условиях, не в мирной обстановке вата, а в бурлении обычной жизни, в делах и заботах, в столкновениях с другими…
Я невольно глянул в ту сторону, куда неотрывно смотрел брат Пон, в первый момент не увидел ничего интересного, но затем понял, что Меконг, обычно бурый и мутный, выглядит сегодня не совсем так.
По поверхности реки шла серебристая полоса, местами она исчезала, словно ныряла вглубь, но затем вновь появлялась. Вокруг нее вились несколько других, темно-желтая, золотистая и серая, и выглядело все это пучком исполинских поблескивающих лент.
– Вот так и мы, – сказал брат Пон задумчиво. – Возникаем, чтобы раствориться. Затем снова и снова… Сталкиваемся с другими, расстаемся, забываем, что было ранее… Крутится колесо, миллионы раз забрасывая нас в разные уголки Вселенной… И зачем? Кажущаяся полнота бытия оборачивается пустотой, в то время как истинная пустота обещает невероятное богатство существования…
Печаль, звучавшая в его голосе, похоже, была искренней, так что я слушал, затаив дыхание.
– Помнишь, мы с тобой говорили о сознании? – брат Пон посмотрел на меня, и Меконг вновь стал таким же, как всегда, громадной канавой, заполненной мутной жидкостью.
– Мы говорили о нем много раз, – осторожно отозвался я.
– О его видах. О том, что каждый человек обладает шестью видами сознания. Зрительным, слуховым, обонятельным, вкусовым, осязательным и собственно ментальным, которое сосредоточено на образах, порождаемых нашим умом.
– Да, помню.
Беседа на эту тему действительно имела место, но всего один раз, и никаких практических выводов из нее не последовало, что меня тогда сильно удивило, поскольку брат Пон не раз заявлял, что имеет ценность лишь то знание, которое так или иначе можно использовать на пути мудрости.
– На самом деле, помимо шести перечисленных, существуют еще два вида сознания. Седьмое – это то, что можно назвать «умом», и именно его средний человек полагает центром своей личности, ведь он является той осью, вокруг которой вертятся остальные виды сознания.
– А в чем разница между ментальным сознанием и умом? – спросил я.
– Шестое сознание – это лишь пассивная регистрация образов внутреннего мира. Седьмое – активное их комбинирование с элементами других сознаний, формирование картины себя и окружения.
Брат Пон подождал немного и, лишь убедившись, что вопросов у меня пока нет, продолжил:
– Но есть еще и восьмое, которое именуют «сокровищницей».
– Почему? – не выдержал я.
– А это ты сейчас попробуешь узнать. А ну, закрывай глаза.
И я уселся в позу для медитации прямо на мостках, рядом с кастрюлей из-под риса и стопкой чистых мисок. Судя по шагам, брат Пон приблизился, шуршание одежды подсказало мне, что он тоже сел.
– Ты должен увидеть реку, – сказал он. – Чистую, прозрачную, не как Меконг. Вообрази ее себе…
Мелькнула мысль, что с такой задачей я справлюсь без труда, и я взялся за дело. Представил берега, заросшие березняком, волны цвета серебра, золотой песок и шелестящую осоку.
А затем понял, что не могу удержать образ, что он ускользает, рассыпается на части.
И это после того, как я перенес в воображение бхавачакру, зафиксировал ее в мельчайших подробностях? После того, как я словно на видеопленке разглядывал священную гору Меру и ее обитателей, смертных и бессмертных?
Я сосредоточился, пытаясь собрать картинку, точно пазл, – берега, вода, осока…
В один момент вроде бы получилось, я даже увидел блики на волнах, ощутил ту смесь запахов, что царствует на малых речках средней России в разгар лета, сам встал на мягкое илистое дно.
– Отлично, – сказал брат Пон. – Что ты видишь под волнами?
И тут же образ рассыпался, лопнул, как зеркало, в которое бросили кирпич. Произошло это настолько внезапно и оказалось так болезненно, что я вздрогнул и открыл глаза.
Понял, что натворил, и мне стало стыдно.
– Я все испортил, да? – спросил я.
– Нет, – брат Пон покачал головой. – Я и не ждал, что ты добьешься успеха. Сознание-сокровищница рано или поздно откроет перед тобой свои тайны, но не сегодня.
Несмотря на его слова, я ощущал себя так, будто проворонил благоприятную возможность, упустил шанс сделать что-то важное, а следующий если и представится, то не скоро.
Говоря откровенно, я здорово расстроился.
Привык за последнее время, что любая медитация получается у меня чуть ли не с первого раза.
Брат Пон, судя по хитрому взгляду, понимал, что со мной творится, но ни упрекать, ни утешать меня не стал. Я собрал посуду, и мы отправились по тропке вверх, туда, где над откосом меж деревьев виднелась крыша храма.
Брат Пон позвал меня, когда я закончил таскать воду.
– Надо сходить в деревню, – сказал он. – Забрать кое-что у нашего друга-торговца. Прихвати сумку, вдруг кто из селян захочет сделать тебе подношение…
Я кивнул, стараясь не выдать недовольства, но морда у меня наверняка была кислая. Вышло так, что поднялся я сегодня до рассвета и ни разу не присел, хотя солнце уже вскарабкалось в зенит.
Палило немилосердно, в пустом животе недовольно екало.
Ну а помимо остального, в деревне меня ждали собаки.
Да, последняя встреча с ними закончилась мирно, но тогда рядом находился брат Пон.
– И не тяни, – добавил монах. – Не успеешь к обеду, останешься без него.
Вздохнув, я побрел к себе в хижину за сумкой.
Вскоре я уже шагал по знакомой тропке в сторону деревни, через мостик, который я некогда сломал, а затем сделал новый. Цель приближалась, я нервничал все сильнее и сильнее и никак не мог изгнать назойливые мысли о том, как именно встретит меня свора.
