Бодхи - Майя
...
все что я тут делал - была стройка тюрьмы, сладкого склепа, погребение заживо. еще камешек, еще кирпичик, еще порция штукатурки, и работа почти завершена. но я то внутри! мне то воняет! На кой черт мне эти цветочки снаружи? я в говне, насквозь в говне. он заваливается на диван и начинает реветь, потом ему хочется спать. наступает новый день - и все уже опять по прежнему, тюрьма под солнышком. все гладко. Проклятье.
...
за людей вокруг цепляется. говорит "посмотри - вон люди, сидят в своих обителях, и работают! значит и мне так надо. ты пока там поработай, а я тут стройку тем временем закончу...". взял в свои лапы все - все что было светлого, искреннего, все подминает. как только порыв что-то сделать - тут же в противовес эта сволочь кидает мысль "нет лучших условий для практики, сиди и не рыпайся, импотент. вот так, как все, и с практикой - вот это круто! а что ты уедешь? что будет? я же с тобой. говно это везде с тобой". бляяяяяяяя. какая гадина
...
мне страшно, то есть ему страшно, бросить все, начать что-то делать. и никакие чтения и болтовня о практике ничего не изменят - подомнет все под себя, сволочь, выставит за результаты, доску почета на тюрьме повесит. вот заткну ему пасть действиями. пока не сделаю не будет никогда уверенности что хоть что-то изменилось..
вонь, гниль, бочка с поносом, растекается, через щели, убью гада."
Господи, что это!? Вот откуда эта боль в его глазах, но почему он ничего не рассказал? Что еще тут можно прочесть? Пролистывая одну страницу за другой, я убеждалась, что прочесть почти ничего больше нельзя. Только в конце еще один кусок:
"я просыпаюсь с утра в 7, мир вокруг враждебен, опять я проснулся. как мне вчера не хотелось ложиться спать. было страшно, темно. сны. в них вечно какие-то кошмары. и вот утро. бля. мне тепло и уютно под одеялом. опять этот день, надо что-то делать. мама, на кухне сидит мама и сушит феном волосы. счас выползу. с одним полуоткрытым глазом в трусах и майке пробегаю ненавистную квартиру до туалета, быстро писаю и иду на кухню, там на табуретке лежит подушечка, чтобы не было холодно садиться полуголой попой. я зажимаюсь, на столе уже стоит чай, блины. я сижу, рядом шумит фен, он дует теплым воздухом. бля, как не хочется просыпаться. мама допила чай и пошла собираться на работу. обратно в постель - один выход. заползаю, она еще немножко теплая, укутываюсь с головой в одеяло, залажу под подушку. ну вот полежу пол часика, станет легче. заснул. бля, без двадцати восемь, вставать, в школу, в эту ненавистную школу с детьми, которые смотрят на меня, оценивают, вешают клички, смеются. бля, им весело, но почему мне не весело? я хочу также, смело, самостоятельно, как они. где эта сраная школьная одежда. пиджак - в нем в правом кармане противные крошки от засохшего черного хлеба, что я заныкал неделю назад за обедом, мечтая о том, что где-нибудь возле канала, под деревом, сжую его в одиночестве и тоске, и наконец-то получу удовольствие. вытряхнуть крошки на ковер нельзя, вытряхну на улице. ой, уже без пяти, надо бежать. вонючий портфель, в нем книжка по математике, я же не сделал домашку, меня наверняка вызовут. бегу в школу, смотрю на детей вокруг. они болтают, смеются, а мне страшно. вот эти двери, скрип который до боли знаком, запах холла. минута до звонка. забегаю в класс, прячу глаза чтобы не видеть знакомых презрительных взглядов. андрей, бля, опять опаздывает. слышу как о нем говорят, смеются. вот он в окне, как обычно на 10 минут позже, спешит с дипломатом, важный такой, насупившийся, готовый обиженно отразить смешки при входе. ну и что, что он мой друг, я не собираюсь за него вступаться, это его проблема, гад вонючий. училка. только бы меня не вызвала, только бы не вставать перед всеми и идти к доске
...
деревня, мне 6 лет. они опять привезли меня в деревню, на машине, в которой пахнет бензином и меня укачивает. тут скучно, тут только пыльная дорога, незнакомые дети, бабка со своей противной однообразной едой, которая все время бубнит, что я худенький, что мне надо кушать. шарик, во дворе есть шарик, милый классный пес, с болтающимися ушами, длинной светлой шерстью и хвостом крючком. он мне всегда рад, хочу его погладить. спички - это интересно, они так классно вспыхивают, а бабка все трясется и ругает что я ей хату спалю. в доме напротив привезли какого-то мальчика, на год-два младше. родители покашиваются, намекают, что вот, поиграй с ним, познакомься. отведите меня туда, я боюсь сам идти в чужой дом. мальчик, какой-то жалкий маленький мальчик. поносились по двору, покопались палочками в песке на дороге. шарик, позабавляться что ли с ним. он веселый, бегает по двору, виляет хвостом. у него под воротами во двор есть небольшой подкоп, в который он и курицы лазят, чтобы выйти на дорогу. бабка постоянно пытается закрыть этот подкоп доской, но шарик все равно подкапывает. ворота - на них всякие перекладины, можно лазить, смотреть сверху на дорогу и деревню. оттуда видно и бабушкин сад, там черемуха и страшная закопанная в землю бочка, к которой от колодца на дороге идет труба, и в нее заливают воду для полива. а в конце сада погреб, под землей, с дырявой дверью, через которые зияет чернота и пахнет холодной сыростью, картошкой и солеными огурцами. ни за что на свете не зайду в этот погреб. он, гад, лежит прямо на тропинке, ведущей на поля за домом, по дороге в лес. страшно туда ходить. ворота, мы с мальчиком на них забрались, солнце, дурь, надо что-то придумать, как-то произвести впечатление на мальчика. внизу в дырку подполз шарик, высунулся наполовину на улицу, и лениво разглядывает дорогу. вот бы на него что-нибудь сбросить, удивить песика. сполз с ворот, беру кирпич, залажу и со злорадной улыбкой бросаю кирпич на голову шарика. проклятье, что я наделал, мой милый шарик взвыл, вскочил, побежал прочь скуля. сволочь, какая я сволочь. и этот противный мальчик все это видел. это он, гад, это все он наделал, совру родителям. на звуки выбежала бабка и отец, я плачу, тыкаю пальцем в мальчика, какой он гад, этот мальчик. мальчик ревет и отнекивается, отец с презрением и злостью смотрит на нас обоих. они уходят с бабкой искать собаку, ищут пол дня, мне противно, тошно, страшно. страшно пойти поискать, увидеть страдающую собаку. пойду хоть до соседнего пруда, метров сто. шарик, где ты, милый. он вернулся через 3 дня, поскуливая и сторонясь людей. я боюсь к нему подойти, шарик, прости меня, что же я наделал
...
бля, я всего боюсь. всю жизнь. я боюсь людей, каждого, каждый из них для меня чужд, каждый может меня обидеть, ударить, обозвать. я боюсь писать этот дневник, я боюсь если мне выразят симпатию, так как я впаду в довольство, я боюсь, если ко мне выразят презрение - это так обидно и больно. я боюсь остаться один и одновременно боюсь быть среди людей. я забиваюсь в угол в компании и делаю вид, что все хорошо, что я такой как все. но я то не такой, это все маска, нацепленная, когда мне было 3 года и с тех пор ни на секунду не снимавшаяся ни перед кем. никто никогда не знает, что я есть на самом деле. мне часто говорят - вот смотрю тебе в глаза и совершенно не понимаю о чем ты сейчас думаешь. а я горд - работает! моя конспирация наконец-то заработала, теперь я такой как все. теперь я общительный, веселый, успешный, теперь я могу шутить как попало, теперь я подрос и я сильный, и сестра уже боится меня бить, и отец сторонится. то-то же, я уже не ребенок
...
бля но я же в маске, манекен. ни слова, ни мысли, ни поступка не могу сделать искренне, ведь они тогда увидят что внутри, что там страхи, зависимости, жалость, одна толстая всепоглощающая жалость к себе. винить, хочется кого-то обвинить. ну как так, что я, сколько себя помню, с детского сада, такое говно, запуганное, прячущееся, мстящее, изворотливое говно? отец, это все он, он был таким же, бабка рассказывала как он молчал, постыдно и напыщенно гордо молчал, когда его младший брат что-то натворил и сваливал вину на него, и бабка его наказывала. он думал что это и есть мужество. отец, жалкое вонючее существо, к которому с презрением относилась и мать и сестра, и я. мать, добрая, душевная, умная. фиг! жалость, в ней одна сплошная жалость к отцу, живет с ним, мучается, плачет, но не уходит, жалеет. и меня ей жалко, Олежек, иди покушай блинчиков. вот же болезнь, с детства каждую секунду впечатываемая в меня болезнь, ни на секунду не покидающая меня до сих пор.
...
Успешность, довольство, внешние атрибуты. да, в них можно убежать. чего думать о страхах - ведь все есть, не буду бояться. буду делать вид смелой позиции - делаю, а потом думаю, не буду думать о последствиях. надо быть бесстрашным. но ведь это бегство, как я всегда делал. отработанный механизм. раньше, когда мне некуда было бежать внутри - я бежал снаружи, бежал от обстоятельств, в мире есть еще столько всего, я могу убежать, найти место и людей, которые будут добры и милы ко мне. а сейчас можно никуда и не бежать - у меня же все есть, я могу убежать в довольство, в важность, супер способ! какой я умный, что придумал такой способ бегства, что отточил его до филигранности, ни на секунду никто меня не испугает настолько, чтобы у меня ушла земля из-под ног. я применю усилие, переборю себя, задавлю страх, подумаю о хорошем, быстро, молниеносно.
