Джеймс Редфилд - Десятое пророчество

А далее, эта духовная цель, будучи полностью достигнута, положит начало утопии таким образом, который явится символическим исполнением предсказаний Писания о конце времён.

Мое знание ещё более расширилось, и, как тогда, когда я наблюдал Видение рождения Майи, я почти соприкоснулся с более высоким духовным пониманием: ещё немного — и я бы целиком охватил мысленным взором картину того, куда пойдёт отсюда человеческая история, как нам удастся примирить противоположные точки зрения и выполнить наше человеческое предназначение.

Но, как и в прошлый раз, у меня закружилась голова, сосредоточение ослабло, и я не сумел достигнуть необходимого уровня энергии.

Видение начало рассеиваться, и я напрягся, чтобы в последний раз увидеть происходящее на Земле.

Без сдерживающего влияния Видения мира, поляризация Страха всё усиливалась. Я видел, что обе стороны всё более ощетиниваются, накал отрицательных эмоций становится всё сильнее, и каждый думает, что противник не просто не прав, а омерзителен, кошмарен и находится в союзе с самим дьяволом.

Голова моя продолжала кружиться; я ощутил быстрое движение, потом, обернувшись, увидел рядом с собой Уила. Он взглянул на меня, потом перевел глаза на то, что нас окружало, — нечто серое, тёмное.

Лицо Уила выражало тревогу. Мы оказались в каком-то другом месте.

— Ты наблюдал мое Видение истории? — спросил я. Он снова посмотрел на меня и кивнул:

— То, что мы видели, — это новое духовное истолкование истории, немного специфическое, с учётом твоих культурных воззрений, но удивительно откровенное.

Мне ещё не приходилось видеть ничего подобного. Наверное, это часть Десятого откровения — ясная картина человеческого поиска, как те, что можно видеть в Афтерлайфе.

Мы начинаем понимать, что каждый рождается с положительными стремлениями, что пытается принести в физическое измерение как можно больше знания из Афтерлайфа. Каждый!

Вся история — это долгий процесс пробуждения. Конечно, входя, при рождении, в физический мир, мы всё забываем; нам приходится осваивать социальные и культурные реалии того времени и места, в котором мы оказались.

И все наши воспоминания сводятся к «окликам внутреннего голоса», к интуиции, подсказывающей, что следует поступить так-то и так-то.

Но нам постоянно приходится бороться со Страхом. Часто он так велик, что нам не удаётся следовать своим стремлениям или приходится временно сходить с тропы. Но все, все, каждый из нас, приходят в этот мир с установкой на добро.

— Значит, по-твоему, какой-нибудь убийца, погубивший не одну жизнь, тоже явился сюда с добрыми намерениями?

— Изначально — да. Любое убийство — это гнев, разрядка, один из способов преодолеть внутренний страх и ощущение беспомощности.

— Ну, не знаю, — покачал головой я. — Разве некоторые индивидуумы не являются плохими по природе?

— Нет. Они просто сходят с ума от страха и совершают ужасные ошибки. И, в конечном счёте, несут за них полную ответственность. Но следует понять: те или иные ужасные деяния частично порождены нашей склонностью считать, что некоторые люди злы от природы.

Это ошибочное представление как раз и подливает масла в огонь поляризации. Обе стороны в равной степени не верят, что люди могут поступать так, как поступают, не будучи изначально плохими; так растёт вражда, взаимное отчуждение, а это усиливает страх и пробуждает в каждом худшие стороны его натуры.

Он отвёл взгляд, задумался.

— Каждая из сторон полагает, что другая замешана в величайшем заговоре, — добавил он через некоторое время, — что является воплощением всего отрицательного, что есть на свете.

Я, следуя его примеру, тоже огляделся по сторонам, и, меня охватило какое-то тёмное, зловещее предчувствие.

— Думаю, — продолжал Уил, — мы не сможем открыть путь для Видения мира или решить проблему поляризации, пока не поймём истинную природу зла и того, что представляет собой Ад.

— Почему ты заговорил об этом? — спросил я. Он ещё раз взглянул на меня, потом снова воззрился в окружавший нас серый полумрак.

— Потому, — медленно ответил он, — что Ад — это, как раз, здесь.

Внутренний ад

При взгляде на окружавшую нас тёмно-серую среду по всему моему телу пробежал озноб. Давешнее зловещее предчувствие начало перерастать во всё более отчётливое чувство отчуждения и отчаяния.

— Ты уже бывал здесь? — спросил я Уила.

— Только на самом краю, — ответил он, — а здесь, внутри, — никогда. Ты чувствуешь, как тут холодно?

Я кивнул и в это время заметил какое-то движение.

— Что это?

Уил покачал головой:

— Точно не знаю.

Навстречу нам двигалась клубящаяся масса энергии.

— Наверное, ещё один сонм душ, — предположил я, продолжая наблюдать.

Когда они приблизились, я попытался сосредоточиться на мыслях, испытывая не столько чувство отчуждения, сколько гнев. Я постарался подавить его, открыться навстречу им.

— Погоди, — услышал я голос Уила, — Ты недостаточно силён.

Но было уже поздно. Меня внезапно втянуло в кромешную тьму; промчавшись сквозь неё, я оказался в каком-то большом городе.

Я в ужасе озирался по сторонам, силясь собраться с мыслями, и мало-помалу, понял, что, судя по архитектуре, нахожусь в девятнадцатом веке. Я стоял на углу улицы, вокруг туда-сюда сновали люди, а вдалеке поднимался купол здания, напоминавшего Капитолий.

Вначале я подумал, что действительно попал в девятнадцатый век, но потом заметил, что кое-что не так — небо горизонта было странного серого цвета, а прямо над головой — оливково-зелёным, как над тем офисом, что мысленно построил Уильямс, стараясь доказать, что не умер.

Потом я заметил, что с противоположного угла за мной наблюдают четверо мужчин. По моему телу пробежала ледяная дрожь. Все они были хорошо одеты; один высоко вскинул голову и несколько раз пыхнул длинной сигарой.

Другой извлек из жилетного кармана часы, посмотрел на них и снова спрятал. Вид у них был нагловатый и угрожающий.

— Любой, кто вызвал их ярость, — мой друг, — услышал я низкий голос за спиной и обернулся.

Ко мне подходил высокий, довольно полный человек, также хорошо одетый, в широкополой шляпе. Его лицо показалось мне знакомым: я явно видел его раньше. Но где?

— Не обращайте на них внимания, — добавил он. — Их не так уж трудно перехитрить.

Я оглядел его высокую сутуловатую фигуру, лицо с крупными чертами, избегающие прямого взгляда глаза и — вспомнил.

Он был тем самым генералом федеральных войск, который во время войны с индейцами в девятнадцатом веке отказался выслушать Майю и отдал приказ о начале сражения.

«Этот город — мысленная конструкция», — подумал я. Наверное, он воссоздал ситуацию своей последующей жизни, чтобы избежать необходимости понять, что умер.

— Это всё ненастоящее, — пробормотал я. — Вы… вы… гм… умерли.

Он пропустил это мимо ушей:

— Так чем вы так насолили этим шакалам?

— Да, вроде бы, ничем.

— Насолили, насолили. Я же вижу, как они смотрят на вас. Они, знаете ли, полагают, что весь город у них в руках. Да и не только город — весь мир. — Он покачал головой.

— Эти люди никогда не доверяются судьбе. Они думают, что сами могут устроить такое будущее, в котором всё будет, как планируют они: экономическое развитие, правительства, приток денег, даже относительные курсы мировых валют.

Хотя, на самом деле идея, конечно, совсем не плоха. Господу известно, что в мире сколько угодно тупиц и идиотов, которым только дай волю — и они развалят все.

Людей надо держать в руках, и как можно крепче, а если, при этом, удаётся ещё и заработать кое-что — чем это плохо?

Однако, эти недоноски пытались покомандовать мной. Но, конечно, такой орешек, как я, им не по зубам. Я всегда был слишком умён для них. Так, чем вы им насолили?

— Послушайте, — прервал его я, — постарайтесь понять. Всё это нереально.

— Что ж, — продолжал он, снова как будто не слыша, — похоже, вы мне доверяете. Если они настроены против вас, имейте в виду: я ваш единственный друг.

Я отвёл глаза, но мог бы поклясться, что в его взгляде сквозила подозрительность.

— Только не рассчитывайте на их порядочность, — снова заговорил он. — Они никогда не простят вас. Вот, например, что произошло со мной. Им всем хотелось использовать мой военный опыт, чтобы разделаться с индейцами и заграбастать их землю.

Только я-то не промах: я знал, что им нельзя доверять, что я должен блюсти собственные интересы сам. — Он покосился на меня. — Но гораздо труднее использовать человека, а потом вышвырнуть его на помойку, если он — герой войны, ведь верно?

После войны я занялся общественной деятельностью — тут им и вовсе пришлось считаться со мной. Но имейте в виду: этих типов нельзя недооценивать. Они способны на всё!