Джеймс Редфилд - Десятое пророчество
Я видел, как на протяжении нескольких десятилетий эта информация и порождаемый ею духовный опыт ширились, копились и, наконец, достигли критической массы.
Результатом этого стал подлинный скачок в сознании, позволивший нам начать формулировать новое представление о том, для чего живёт человек, включив в него и воспоминание о Девяти откровениях.
В то же самое время, когда складывалось это новое представление, вырастая из глубин человеческого мира, передаваясь от одного индивидуального сознания другому, многие другие представители нового поколения начали отступать, внезапно встревоженные нарастающей в культуре нестабильностью, предвещавшей, казалось, появление новой парадигмы.
В течение долгих столетий установки старого мировоззрения поддерживали чётко определённый, даже жёсткий порядок человеческой жизни.
Все роли были точно расписаны, и каждый знал своё место: например, мужчины — на работе, женщины и дети — дома, семья — нерушимое ядро, этика труда одна и та же повсюду.
От каждого гражданина ожидалось, что он найдёт себе место в экономике, оценит важность наличия семьи и детей и будет знать, что цель его жизни состоит в том, чтобы хорошо жить самому и создавать ещё более материально обеспеченный мир для следующего поколения.
Потом наступили шестидесятые годы с их волной вопросов анализа, критики, и непоколебимые дотоле устои начали рушиться. Поведение людей более не подчинялось жёстким рамкам принятых правил.
Казалось, каждый обрёл силу и свободу самому выбирать, какой будет его жизнь, каким путём идти к туманной идее потенциала.
В подобной обстановке мнение других перестало играть определяющую роль в том, как живёт и поступает человек; наше поведение, всё в большей степени определялось тем, что думали и ощущали мы сами, нашей собственной внутренней этикой.
Для тех, кто искренне принял эту более жизненную, духовную точку зрения, характеризующуюся честностью и любовью к другим, этичное поведение не составляло проблемы.
Беспокойство вызывали те, кто, утратив внешние направляющие жизни, ещё не выработал крепкого внутреннего кодекса. Они оказались в некоем культурном беспределе, где теперь вроде бы всё было дозволено, — преступления, наркотики, выплески любых, даже самых низких, импульсов.
От трудовой этики просто не осталось камня на камне.
А что ещё хуже — многие, судя по всему, использовали новые открытия Движения человеческого потенциала для того, чтобы внушать: преступники и девианты, на самом деле, не несут никакой ответственности за свои деяния, а просто являются жертвами подавляющей людей культуры, допустившей существование ужасных социальных условий, каковые и сформировали подобное поведение.
Продолжая наблюдать, я понял: перед моим мысленным взором по всей планете быстро происходила поляризация точек зрения.
Те, кто дотоле пребывал в нерешительности, теперь выступали против культурной точки зрения, считая, что она ведёт к безудержному хаосу, неуверенности, возможно, даже к полному распаду их привычного образа жизни.
В Соединенных Щтатах особенно большое число людей приходило к убеждению, что грядёт смертельная схватка с дозволенностью и либерализмом последней четверти века — культурная война, как они называли её, — ставкой в которой — само выживание западной цивилизации.
Многие из них уже считали борьбу почти проигранной, и это заставляло их оправдывать крайние меры.
В такой обстановке, даже сторонники Человеческого потенциала поддавались влиянию страха и занимали оборонительную позицию, чувствуя, что многие, ценой огромных усилий завоеванные победы в области личных прав и общественного сострадания, находятся в опасности, могут быть сметены поднявшейся волной консерватизма.
Многие видели в этой реакции на освобождение атаку сплотившихся сил реакции и эксплуатации, предпринявших последнюю попытку подчинить себе более слабых членов общества.
И тут я ясно увидел, что ещё более усиливало поляризацию: в глазах каждой стороны, другая являлась воплощением зла.
Сторонники старого мировоззрения считали сторонников Человеческого потенциала не наивными простаками или жертвами дезинформации, а частью масштабного заговора крупнейших социалистических правительств, ярыми приверженцами коммунистического решения, стремящимися, как раз, к тому, что и так имело место: к развалу культурной жизни до такой степени, когда на сцену сможет выступить всемогущее правительство, которое и приведёт всё в норму.
По их представлениям, этот заговор использовал страх перед растущей преступностью, как предлог для регистрации оружия и систематического разоружения населения, для передачи управления во всё большей степени в руки централизованной бюрократии, которая, в конце концов, будет отслеживать движение наличных денег и кредитных карточек через Интернет, оправдывая свой растущий контроль над электронной экономикой необходимостью принятия мер для предотвращения преступности и саботажа либо, для сбора налогов.
И затем, в какой-то момент — возможно, под предлогом надвигающейся природной катастрофы — большой брат выступит на сцену, чтобы конфисковать богатство и объявить военное положение.
Защитники же освобождения и перемен считали наиболее вероятным, как раз, противоположный сценарий.
Перед лицом наступления консерваторов, всё, над чем они так долго трудились, казалось, рушилось на их глазах.
Они также видели рост преступности, вырождение семейных структур, но для них причиной тому являлось не чрезмерное вмешательство правительства, а, как раз, то, что это вмешательство недостаточно и происходит слишком поздно.
О какой бы стране ни шла речь, капитализм не оправдывал надежд целого класса людей, потому что бедные не имели возможности участвовать в системе. Они не могли получить эффективного образования, иметь гарантированной работы.
А правительство, вместо того, чтобы прийти на помощь, казалось, вовсе отворачивалось от них, сворачивая программы борьбы с бедностью и сводя к нулю все прочие, дорогой ценой оплаченные завоевания последних двадцати пяти лет.
Я отчётливо видел, что реформаторы, всё больше разочаровываясь, начинали верить в худшее: что человеческое общество качнулось вправо исключительно в результате того, что в мире всем распоряжаются денежные, корпоративные интересы.
В угоду этим интересам покупаются правительства и средства массовой информации, а в итоге, как это произошло в нацистской Германии, эти интересы медленно, но верно разделят мир на имущих и неимущих, а крупнейшие корпорации вытеснят из бизнеса мелких предпринимателей, забирая в свои руки всё большую часть богатства.
Разумеется, не обойдётся без бунтов и восстаний, но они лишь сыграют на руку правящей элите, позволив ей усилить полицейский контроль.
Мой уровень понимания внезапно повысился, и я, наконец, полностью уяснил себе поляризацию Страха: огромное число людей колеблется между одной и другой перспективой, а обе стороны, тем временем, призывают к войне, к защите добра перед лицом зла, причём, каждая представляет себе другую именно империей зла.
И я понял причину роста влияния людей, заявляющих, что способны объяснить это всё усиливающееся зло. Это были те самые аналитики конца времён, о которых говорил Джоэл.
В нарастающей смуте и суматохе переходного периода воздействие этих людей на умы становилось всё сильнее.
По их мнению, библейские пророчества следовало понимать буквально, а то, что происходит в наши дни, — это приближение столь долго ожидавшегося Апокалипсиса, и скоро начнётся священная война, в которой все люди окажутся сторонниками либо сил тьмы, либо воинства света.
Они представляли себе эту войну, как физическое столкновение, беспощадное и кровопролитное, и для тех, кто знал, что оно грядёт, было важно только одно: оказаться на нужной стороне, когда начнётся битва.
Одновременно я смог увидеть Видения рождения тех, кто стоял и на одном, и на другом полюсе. Было ясно, что все они пришли в этот мир безо всякого намерения создавать столь острую поляризацию.
Мы хотели плавного перехода от старого, материалистического мировоззрения к новому, духовному, и такого преобразования, при котором старые традиции вошли бы составной частью в нарождающийся новый мир.
Я видел, что эта нарастающая воинственность является аберрацией, порождённой не изначальным намерением, а Страхом.
В наших дожизненных видениях этика человеческого общества строилась на том, что каждый человек будет абсолютно свободен, окружающая среда защищена, экономический потенциал сохранен и преобразован, вследствие подчинения его духовной цели.
А далее, эта духовная цель, будучи полностью достигнута, положит начало утопии таким образом, который явится символическим исполнением предсказаний Писания о конце времён.
