Андрей Шамин - Танец на лезвии бритвы
— Да, любит наш народ Пушкина.
Янка приподнял голову.
— Кур Пушканс?[46]
— Спи, спи, оставим.
Янка, довольно хрюкнув, засопел.
— Как сказал один мой знакомый критик — Я съел столько поэтов, что теперь свободно могу писать стихи.
— Среди говна мы все поэты, среди поэтов мы говно, — процитировал Толян.
— Ну, нет — Пушкин — уникальный, недаром его называли "Солнце русской поэзии".
— Мужики! За это надо выпить. За Пушкина!
— За Александра Сергеича!
— Выпьем, няня, где же кружка!
— Кому закусить — вот, пожалуйста — сальце, лучок, шпротики, помидорка, огурчики, кушайте мужики. С огорода. Никакой химии.
— Запивка есть?
— Вода не водка — много не выпьешь!
— Я вон позавчера новую водку пил — чёрную.
— Ну и как?
— Всё равно похмель.
Окна задёрнули сумерки.
— Я б этой суке!
Кулак впечатался в столешницу.
— Ты, понимаешь — приходит, а у неё слёзы на глазах. Малышей своих ищет. А они в прицепе лежат рядком, аккуратно так…
Бабах по столу.
— Ну, хоть бы закопал! Падла! Будешь?
Я мотнул головой. Вася кивнул. Забулькало. Вася выпил, скривился. Схватил черняшку с куском селёдки. Медленно разжевал.
— А через пару дней и её… Видимо, нашла.
Мужик опрокинул стопку и занюхал рукавом, которым только что утирал слёзы.
— Я на Даманском много чего навиделся… Как шарахнули наши, только брызги во все стороны от друзей-китайцев. Вот, блядь, тебе и дружба навек! А в Праге! Идёшь, палец на крючке. Тень, шорох — дал очередь — нехай на небе разбираются: виноват не виноват. Война, понимаешь. До чего ж паскуднейшее дело. У меня все руки в крови… А эта сука!
Мужик грохнул кулаком.
— Они ж невинные были, у них только глаза открылись! Падла, как таких ещё земля носит. Эх…
— Ничего. Найдём. Бог не фраер…
— Да где он был этот бог, ты мне скажи?
— Давай выпьем, а?
— Давай.
И мы добили литр.
Я взял хохлацкий сникерс. Срез отливал перламутром. Откусил сколько смог. Пока жевал, вспомнил одну историйку.
— Точно говорю — Бог не фраер, правду видит. Один фирмач договорился на поставку нескольких тонн бумаги церкви. Оплата, разумеется, наличкой. Получил денежку и свалил по английски. Денег до черта — гуляй не хочу. Так он до пьяных слёз нагрузился. Звонит ментам — Хочу сдаться: передо мной в дипломате несколько тысяч, сам я в розыске, а сейчас там то.
— Слушай, перебрал, так ложись спи, — дежурный ему. Рассказал остальным. Те тоже посмеялись. Тут опять звонок и про то же самое.
Решили глянуть бумаги — точно, есть такой: выманил у попов деньги и был таков. Быстренько наряд на указанный адрес. Ментам слава, ему шестерик.
— Хм…
— Где смеяться?
Я пожал плечами.
— А вот ты кто?
— Ну, человек.
— Да я говорю, в смысле по жизни.
— Журналист.
— Серьёзно?
— Корочки показать?
— Да ладно. Ну и как оно?
— Журналист это диагноз.
— За это стоит выпить! Слушай, журналист, а как тебя?
— Ну, ты даёшь! Своего тёзку забыл.
— Во бля! Точно! Слушай тёза, а вот ты можешь нашего «батьку» продёрнуть? "Аллё гараж" назови. Блядь, зарплата как заплата. Отпускные отменил! Самое святое!
— Мы человеки, а жизнь наша собачья.
— Нерегулярно выплачивает?
— Да нет — регулярно не выплачивает.
— Он у нас экономный — съест вишни, а когда посрёт — посмотрит — нельзя ли компот сварить.
— Саня, у него не тот профиль.
— Эх! Нет правды на земле!
Ладонь с силой припечатала невидимую муху, стол пошатнулся и скрипнул.
— Вот за это обязательно надо выпить.
И мы добили второй.
— Я ударил тёщу мешком по голове, думая, что в нём пыль. А в нём оказался кирпич.
Долго смеялись.
— Ну и налила в пивную бутылку, двухлитровую. Взял её, а она как презерватив. Капает снизу. Всё в тумане, блин. Я за газовый ключ — еле пробку свинтил и в ванну. Воду включил и на карачках оттуда. В голове колокольца звенят, думаю: счас завалюсь и хана. Короче, проветрили квартиру. Заходит она. Глянула на ванну. Посмотрела и говорит — Мог бы и всю помыть. Башка потом болела как хуй с переёба!
— Вот такие, они стервы и есть — хоть сдохни, а…
— Наливай!
— И это правильно. Будем!
— Короче, подваливает энтот каратист — Ну что, Святой, счас я тебе врежу ногой по сусалам и где твой бог? Занёс ногу, и тута будто его заклинило. Выругался и пошкандыбал на шконку. Жека ему вслед посмотрел и…
— Хорош пиздеть, давай наливай — водка выдыхается.
— Чо перебиваешь, еретик?
— А по ёбалу?
— Чо ты его дёргаешь, придурок?
— Припух? Счас щелкану табуретом, аж до жопы сморщишься!
— Вы чо, мужики!
— Ишь, как ему про богоугодные дела слушать не нравится. Бес в ём.
— Да, блядь. — Толян со слезами ударил себя кулаком в загудевшую грудь, — Я, могет и пью всё, что горит и ебу всё, что шевелится, но своим свиным рылом не лезу в калашный ряд, ангелком себя не выставляю. Сижу и в душу никому не лезу! А ты, паскуда, Галку в углу зажал и под юбкой шуровал! А у самого жена и семеро по лавкам.
— Во как. И всё то мы видим, всё мы знаем!
— Это твой бог всё видит и знает, а мы так — бельма залил и хорошо.
— Ну, мужики, давайте за хорошее — ангелов среди нас нету, выпьем…
— Птичка божия не знает ни заботы, ни труда — знай себе поёт, летает и ебётся иногда.
— Матвею больше компоту не наливать!
— Хорош ему — скоро проповедовать начнёт.
— Не, не. Ещё одну — и всё. Вот за то я горькую люблю, так это за аффект. Ну, до того всё красивым становится…
— Красота спасёт мир!
— За красоту!
— Поехали, тут ещё курочка, помидорики остались, закусывайте.
— Мужики, сальцо ешьте! Чо его назад переть?
Двое сцепили пальцы.
— Что слабо? Давай на бутылку!
— Саня, разбивай!
Толян и хозяин огорода, по имени Семён, вылезли из-за стола и стали тужиться.
— Что, совсем охуели? — рявкнул тёзка.
— Эй, мужики! Тут немцев нет! Отойди в угол и газуй!
Толян и Семён послушались.
Потом Семён крикнул:
— Мужики, что б по справедливости. Гляньте, у кого факел сильнее.
Поднёс зажигалку к заднице и пёрнул. Полыхнуло голубое пламя.
Толян бабахнул так, что всем стало ясно — Семён проиграл.
— Один хуй вместе пить будут, — сказал рыжий бугай, по имени Айвар.
— Во как интересно — заметил Матвей — Говоришь по латвийски, а ругаешься по криевиски!
Возвратились спорщики.
— Ну, Сеня, беги на точку, — сказал довольный Толян — Пока Металлист не спит.
Веселье продолжилось — подошли автобусники и водители маршруток. Спирт лился рекой, закусь мешками. Кто-то кричал, кто-то смеялся. Айвар обнял Янку и тихо ему что-то говорил, не слыша храпа своего собеседника. Адам разбил стакан. На счастье гокнули ещё парочку. Я пытался остановить кружащиеся лица. Не удалось. Решил последовать примеру Яниса. Последнее что я помню — голос Толяна:
— Сломался твой корешок.
Глава 4. Марафон
Банкет, посвящённый 100-летию гранёного стакана кончился с приходом ядерной бабы. Я не оговорился (описался) — именно ядерной. Все признаки атомной бомбы — вспышка, гром, ударная волна, проникающая радиация. Толяна волной смело вниз и поволокло домой. Мужики посыпались в «дежурку». Тёзка и Матвей утащили Янку. Мы с Васей, сделав приборку, выползли последние. Темно как у негра в жопе. Посреди двора Василий покачнулся и, икнув, пробормотал: здесь или не здесь?.
— Чего стал?
— Да вот мозгую — Харис пса выпустил или нет?
Покачнулся, пошарил вокруг глазами, вытянул кирпич из оградки клумбы.
— Не ссы! Отобьёмся!
Мы успели сделать несколько шагов.
Храп. Горячее дыхание. Из-за автобуса вымахнула громадная тень. Глаза горят, от злобы аж хрипит — ну чисто собака Баскервилей. Я в кабину, а Вася в три хода (такого я и в цирке не видел!) оказался на кабине. Стучит.
— Ну?
— Водить умеешь? Давай заводи!
Я ему — Слезь, массу включи.
А пёс склонил голову набок — давай, сладкий, спускайся.
Мы давай кричать. Чуть не охрипли, пока механик не пришёл. Ругается.
— Блядь! — бросает бычок и хватает пса за ошейник, — Вижу, в курилке сидит бомж и жрёт курицу.
"Питаешься?" — говорю.
Ага, — говорит — и снова за лытку.
На улице моросит, а он в женском халате и сандалетах рваных. Жалко мне стало.
Ладно, ешь. И на улицу, — сказал.
Бомж кивает. Тут смотрю — газета. По названию и дате газета моя, и, значит, то, что было в неё завёрнуто — то есть курица, обгладываемая чучелом в халате тоже моя. Хотел отпиздить.
— Ну и?
Махнул рукой.
