Арина Веста - Амальгама власти, или Откровения анти-Мессинга
Дрова в печном устье чадили и потрескивали, и по избушке скакали багровые всполохи. Затаив дыхание, Северьян слушал ночную тишину – вроде как почудился ему треск в сугробе? На печи неровно и жарко дышал беглый, сон его, неглубокий и чуткий, тревожил Северьяна. Оглянувшись еще раз на печь, он достал из-под грубо сколоченной столешницы березовый свиток – Данилову хартию, на ней угольным карандашом был выведен путь до Шайтан-горы.
Шайтанкой гору прозвали не зря. Неглубокие печоры и подземные ходы, ведущие с поверхности, заканчивались тупиками, но в верховой тайге, верстах в трех от горы, стояла на гривке каменная баба с широкими раскинутыми в стороны ладонями, похожая на крест. Откуда она взялась в безлюдных краях, никто не ведал, тунгусы говорили о богатырях, давно покинувших этот край, а русские старатели прозвали каменную бабу Матерой. У подножия Матеры и был настоящий вход в пещеры.
Снаружи брякнула ставня, и на заиндевелое окно набежала густая черная тень. Кто-то шумно ткнулся в дверь и, нащупав скобу, потянул на себя.
– С нами крестна сила! – Северьян укрыл хартию на груди и схватился за рогатину: когда обустраивался на ночлег, поставил поближе, на случай, если к камельку нагрянет косматый Хозяин. Из распахнутой двери повалил морозный пар, и вошел в избушку великан в мохнатой шубе до пят. Встал, подпер шапкой матицу, стукнул посохом и повел речь по писаному.
– Мир вашему дому, дозвольте переночевать, – произнес чуть нараспев.
– Ночуй, Бог в помощь… – опешив от вежливой речи, ответил Северьян.
– У Бога дорог много, – в лад ему отозвался ночной гость. – Выбирай любую…
– Гладко стружишь, а стружка кудревата, – недобро заметил Северьян.
– Рыбак рыбака видит издалека. – Ночной гость не лез в карман за новым присловьем. – Земной поклон, – произнес он как бы между прочим и земно поклонился хозяину избушки, но Северьян понял тайное слово по-своему.
Он засветил лучину, исподтишка разглядывая ночного гостя. Богатая шуба из тобольских енотов и крутая, как пасхальный кулич, шапка – в пору купцу-краснояру или горному заводчику. И только посох с резным верхом из моржовой кости и крестиком-кукишем на вершине говорил о том, что гость не простой – духовного звания, посланник какой-нибудь диковинной веры или толка, – и Северьян поспешил забросить новый крючок к знакомству:
– Откель будешь, гостик? Из наших мест али из-за Камня?
– С Кудым-Оша иду, – отозвался полуночный гость.
Он скинул шубу и шапку, и странный запах разлился по избушке от его оттаявшей бороды, точно вешними фиалками запахло.
Северьян крепче перехватил древко рогатины и притулил за спиной, но вслух сказал:
– Добро, поживи с наше да пожуй каши…
Гость усмехнулся, сел за стол и съел ложку-другую остывшей каши.
– Ну что, убедился, живой я, человек Божий, кожей обшит…
– Теперь вижу, – нехотя согласился Северьян. – Ох, смотри, отказался бы ты есть – тогда точно кромешник!
Кому, как не Северьяну знать, что с Кудымского перевала еще никто не приходил, по тем долам люди не ходят, звери не бродят, ядовитые руды в горах лежат и тихой смертью гасят всякого, кто коснется каменной груди богатыря Кудым-Оша. Только тунгусы, таежные цыгане, знают окольные тропы и два раза в год проводят по ущельям своих олешек.
– С самого Питера еду, – похвалился гость, – с Царского Села! Два дня назад с чугунки сошел – и сразу на олешков! Самоеды меня к Енисею доставили и завтра обещали санки прислать.
– Сам-то откель, с каких земель? – мирно спросил Северьян. – По говору ты наш, чалдон…
– Чалдон и есть, а зовут меня старец Григорий.
– Старец, а не стар есть – али чин у тебя такой?
– Каков чин – таков и почин. Давно в миру живу и всякого насмотрелся…
На печке зашелся кашлем беглый.
– Да кто там у тебя? – спросил гость, разглядывая разметавшегося в жару Осипа.
– Артельщик мой и заединищик… Сильного сердца и большой удачи человек, – ответил Северьян. – С виду малохольный, а волков матерых, как кутят, разметал, ты не смотри, что одежонка на нем плохонькая…
– Рубище не спасет, порфира не вознесет, – зевая, заметил старец. – На все нужно знание и опыт… – И замолчал, мудро указуя, что человеческому слову всегда есть предел, молчание же беспредельно…
Утром из морозной тишины, редко где на сопках гаркнет проснувшийся ворон, выпростался далекий бубенчик и заговорил, забряцал нежным заливистым голоском, точно уговаривал собираться в дорогу. Сквозь маленькое окошко было видно, как на заброшенном тракте остановились нарты, запряженные на русский манер: тройкой оленей.
Каюр привязал оленей и пошел к зимовью. В дверях он земно поклонился старцу, приложив правую ладонь к груди.
– Садись любезный, погрейся, замерз, поди, – прогудел старец Григорий.
Молодой черноглазый каюр откинул капюшон дохи и сел на пол, спиной к печке. Из-за пазухи он достал блестящий металлический шар, размером с крупное яблоко. Низкое зимнее солнце рыжим лисенком лизнуло шар и разлилось по круглым орбитам.
– Ну-ка дай глянуть, что за диковина такая… – Старец Григорий взял приглянувшуюся игрушку и прочел по складам: – «Металлический завод имени Сталина. 1948 год». Это какого же Сталина? Пушкарева с Литейного знаю, заводчика с «Новой Этны» знаю, а Сталина… Нет не знаю! Вот ведь занятная штука!
Беглый едва не упал с печки, но вовремя удержался и сел, свесив худые ноги, пальцы на левой ноге срослись козьим копытом. За ночь лицо его пожелтело, и зуб на зуб не попадал от озноба.
– Сталин, – повторил он, переводя лихорадочно блестевшие глаза со старца на Северьяна, словно ища подтверждения своему шаткому существованию. – Так ведь это я и есть Сталин! – Он постучал себя по впалой груди.
– А я думал, ты князь Шемаханский, – попробовал шутить старец Григорий, – а ты всего лишь Сталин! Не стального ты здоровья, Сталин!
– Бата Сталин, бата Сталин! – Илимпо, точно проснувшись, скатился на пол и растянулся на половицах, кланяясь печке и ее пустому жерлу с тусклыми угольками ночных дров.
– Железная Шапка! Великий шаман, Кузнец больших огней! – бормотал тунгус. – Ради него одного сошел Агду!
– А я есть Распутин-Новых, – ревниво проворчал старец Григорий.
Сидя на лавке, он заворачивал ногу в плотную портянку.
– Люди Агды носят имя Новых, – почтительно заметил тунгус.
– Опять ты со своим Агды! – рассердился Распутин и в сердцах стукнул посохом.
– Не кричи на парня, – попросил беглый.
Он слез с печи, пошатываясь и зябко кутаясь в бурку, подковылял к Илимпо и долго смотрел на шар.
– Чего оробел, Железное Темя? – недобро усмехнулся старец Григорий. – Курица ты мокрая, а не Сталин. Назваться всякий может, а ты умей горы сдвинуть, пятью хлебами народы накормить и чтобы тысячи людей в тебя уверовали. И откель ты себе имя такое удумал?
– Я его перед ссылкой нашел, ровно год назад, – тихо и серьезно ответил беглый.
– Это как же ты его нашел? – пробурчал Северьян. – На дороге, что ли? То ты Джугашвили, то Коба… Как монах имена меняешь!
– Революционер вынужден быть монахом, – с достоинством ответил беглый. – Сталин – это переводчик, который поэму Шота Руставели на русский язык перевел. «Витязь в тигровой шкуре». Может, слыхали? Не может быть, чтобы не слыхали!
– Про витязя знаем, дочка Матрена вслух читала, – признался старец Григорий. – Значит, ты свое имя в книгах нашел… – Он достал из желтого стеганого саквояжа шмат сала, краюшку хлеба, штоф водки и аккуратно порезал хлеб и сало. – Много знаешь, поди… А вот скажи, хозяин ласковый, – обратился он к Северьяну, – что для Руси важнее всего? Чем люди русские живы?
– Правдой-истиной живы! – решительно ответил Северьян.
– Верно! Что русскому мужику делать? Всем животом своим правды-истины возжаждать, и искать ее не в книгах, не там, где Марк намарал, Матфей намотал, а Лука налукавил, а в поле, в былинке любой, в семечке малом! Это же пуще всего, – снова ударил посохом старец Григорий, точно для памяти, – а теперь ты, Сталин, скажи!
– Сколько я себя помню, – задумчиво отвечал беглый, – я всегда знал: для человека все решает металл, делает Историю и побеждает в войнах, растит хлеб и строит дороги, и даже кровь в нас красная – от железа… И это знание дает мне силу называться Сталиным!
– Знание надмевает, – сурово заметил старец Григорий, – лучше ничего не знать, чем оным кичиться. А я так скажу: не железо мертвое человеку нужно, а благодать живой веры!
– Так и я верю, – оправдывался Сталин. – Верю в то, чего до конца не знаю! Вот в механику верю, в физические законы…
– Физические законы? – переспросил старец Григорий, разливая водку в три походные серебряные стопочки всклень, до самого края. – Это какие-же – против естества или за них?
– А ты сам решай! Вот, к примеру, если этот стакан перевернуть, то водка прольется. Я это знаю, так мне и верить незачем!
