Альфред Леманн - Иллюстрированная история суеверий и волшебства
Рис. 18. Различные виды рун
Следовательно, одни руны не могут произвести желаемого действия. Однако, по-видимому, волшебные слова не произносятся: как только он кончает свою речь, так тотчас совершается то, чего он ожидал: напиток оказывается подмешанным, что и доказывается тем, что рог разбивается. Почему же этого не случилось прежде, когда были вырезаны руны, если волшебная формула, которая еще только ожидалась, оказалась излишней? Весь рассказ кажется довольно бессмысленным, если не признавать самих слов Эгиля за волшебную формулу. И мне кажется, что для этого нет никаких препятствий; последние строки стихотворения являются фактически косвенным обращением к напитку с требованием выказать свой истинный состав. В таком практическом воздействии на мертвую природу, принимая ее за живое существо, и состоят постоянно заклинания. Можно возразить, что в этих словах не содержится никакой волшебной силы; но на это можно заметить, что волшебная сила этого заклинания, во всяком случае, так же велика, как и в чисто повествовательных изображениях демонов и болезней у халдеев; а между тем эти описания употреблялись на деле в качестве волшебных заклинаний.
В одном отрывке из саги о Кетиле Тенге почти совершенно ясно говорится, что волшебные заклинания норманнов действительно состояли из таких обращений к безжизненным предметам в поэтической форме. Кетиль был вызван на поединок Фрамаром, королем викингов, получившим от самого Одина такой дар, что никакая сталь не могла его уязвить. Меч, служивший Кетилю, назывался Драгвендиль. В саге говорится следующее:
«Первый удар был за вызванным. Кетиль ударил Фрамара в плечо, но он при ударе стоял спокойно; меч не ранил его, однако он покачнулся от мощного удара. Кетиль ударил Фрамара по другому плечу, но меч опять не ранил его. Тогда Кетиль запел:
Ах ты, ленивый Драгвендиль! Нашел ты на телеЗлой заговор и не можешь его укусить.Думал ли я, чтоб твое острие понапрасну рубилоПо ядовитым плечам, словно Один тебя затупил.
И далее он пел:
Что ж ты Драгвендиль! Каким ты сделался сонным!Я все рублю, а ты все лениво кусаешь.Иль ты не хочешь уж драться? Раньше ты не боялсяЗвона мечей, когда мы с великанами бились.
Запел и Фрамар:
У старика затряслась борода; меч ему изменяет.Сталь он на битву зовет, а, девичий отец, сам он трусит.Если б и меч был остер, чтобы ранить могучих героев,Храбрость нужна, а ее-то ему не хватает.
А Кетиль пел:
Нет, не дразни ты меня! Не ленивому трусуБыло меня вызывать на смертельную битву.Ну же, Драгвендиль, руби, или вовсе разбейся!Нам неудача, но не до трех же раз будет несчастье.
И продолжал петь:
Девы отец не отчаялся, — лишь излечился б Драгвендиль,Да я наверное знаю: три раза он не изменит.
Тогда он перевернул в руке меч другим лезвием книзу. Фрамар спокойно стоял, когда меч ударил его по плечу и остановился только на бедре, отсекши одну сторону тела. Так умер Фрамар».
Едва ли нужны еще более ясные указания, что Кетиль своей песней побуждает свой меч рубить, и Фрамар прямо говорит о Кетиле, что он возбуждает свою сталь к битве. Так как его обращение к мечу на самом деле принесло тот желаемый результат, что он ранил заколдованного Фрамара, то песню Кетиля надо признать за настоящее волшебное заклинание, иначе весь рассказ был бы совершенно непонятен. После этого кажется несомненным, что волшебные заклинания, гальдары вообще, не состояли из строго определенных формул, что это были скорее поэтические воззвания к безжизненным предметам, обусловленные данным положением вещей. Даже и в тех случаях, когда мы имеем дело с волшебными заклинаниями, носившими характер установленных формул, и тогда эти заклинания обращаются к самим вещам. Во всяком случае в них нет и намека на то, чтобы они были заклинаниями духов. В саге о Ньяле имеется такое заклинание.
Сван на Бьерисфиорде хочет защищать одного человека от его врагов, которые ищут его. С этой целью он выходит вместе с ним, становится перед домом, накрывает голову козьей шкурой и говорит: «Да будет туман, страх и великие чудеса для всех тех, кто ищет тебя!» Вслед за этим сделался такой густой туман и такая тьма, что враги заблудились и должны были отказаться от исполнения своих замыслов.
Особый интерес представляют два древнегерманских, так называемых мерзебургских, волшебных заговора, относящихся к IX веку, так как они совершенно не носят на себе отпечатка воззваний или заклинаний, хотя и называют по имени многих богов. Первое употреблялось для освобождения пленника от оков:
Сели сначала кругом девы битвы,Одни вяжут оковы, другие отводят врага,Иные ломают на голенях у… оковы;Сбрось оковы, уходи от врага!
Второе, очевидно, относилось к исцелению лошади, сломавшей себе ногу.
Фол и Водан пошли в лес;Там у бальдерова коня была сломана нога,Заговорила ее Зингунда, сестра ее Зунна,Заговорила ее Фруа, сестра ее Фолла,Заговорил ее Водан, так как он это умеет.На сломанную кость, на кровь, на члены —С костью кость, с кровью кровь,С членом член, склейтесь, как прежде.
Прямое приказание, которым оканчиваются обе эти формулы, не оставляет уже никаких сомнений в том, что руны и волшебные формулы адресовались не духам, а природе самих вещей.
Дальнейшее доказательство этого можно видеть в том, что на севере не было разделения черной и белой магии. Волшебство было хорошо, если оно было направлено на пользу, и дурно, если оно имело в виду принести вред; но не существует указания на то, чтобы какая-нибудь форма волшебства сама по себе считалась хорошей или дурной. Но такое разделение должно было появиться, коль скоро предполагалось бы, что один вид волшебства приводится в действие с помощью добрых духов или богов, другой же — с помощью демонов. Всякое волшебство одинаково законно, и употребление его не лишает человека уважения, если только он им не пользуется с мошеннической целью. Да и в этом случае не средство, а только результат считается позорным. А так как, следовательно, вообще не существует магии, которая бы сама по себе была хороша и дурна, то едва ли можно допустить, чтобы магическая сила основывалась на заклинании духов. Отсюда объясняется та особенность, что норманны не боялись волшебства. Хотя Кетиль знал, что Фрамар был неуязвим, однако он спокойно шел на него. Это бы можно было объяснить тем, что и сам Кетиль не был несведущ в деле волшебства; но подобные вещи часто рассказываются и в таких случаях, когда речь идет о людях, совершенно незнакомых с волшебством. В саге о Ватнсдале Ингемунд и его сыновья преодолевают множество чародеев своей мудростью, а в саге о Хромунде Грипсоне рассказывается, как волшебство может быть побеждено мужеством. Все это было бы немыслимо, если бы волшебники были в союзе с духами более сильными, чем человек, так как эти духи могли бы их защитить. Напротив, все это становится совершенно понятным, если магия состоит только в воздействии слова на вещь, так как в таком случае всякое новое положение вещей требует и нового волшебства. Если человек, сведущий в волшебстве, ожидает нападения с мечом, то он делает его тупым; но если противник отбивается другим мечом или дубиной, то волшебник погибает, если у него нет времени, чтобы принять меры и против нового оружия. А это, судя по рассказам саг, удается ему редко. Таким образом, изложенный здесь взгляд на сущность волшебства, по-видимому, вполне согласуется с действительностью.
Магические операции и зейд
Кроме рун и волшебных заговоров у норманнов были еще и другие магические операции и зейд (заклятие). О волшебных кушаньях и напитках говорится в саге о Вёльзунгах. Гутторм настроен был на убийство Сигурда кушаньем, состоящим из смеси не особенно привлекательной:
Они зажарили рыбу древесную[16], взяли падаль червя,Гутшорму несколько золота дали,Положили в пиво волчьего мясаИ много других заколдованных вещей.
Также Гудруна забывает свои заботы и печали после убийства Сигурда, выпив напиток, приготовленный по следующему рецепту:
