Конкордия Антарова - Две жизни
– Ну, Ананда, если ты будешь продолжать таким образом, то уж не розы, а, пожалуй, пионы зардеют на щеках Алисы, – раздался голос Сенжера. – Вы не смущайтесь, Алиса; когда Ананда готовится играть, колесо его жизни сразу поднимает его в такие высокие сферы эфира, что он почти переста„т воспринимать обычную речь и обычную жизнь. Он видит небо в алмазах и нес„т его горькой земле. Я уверен, что сегодня и вас он увлеч„т за собой.
Голос князя, ласковый, негромкий, но такой ч„ткий, что во всех углах было слышно каждое слово, умолк, и в наступившей тишине раздались первые звуки. Когда играла Лиза, графиня не слышала пианистки. Она была переполнена дочерью и слушала только скрипку. Она поразилась теперь, что рояль пел так радостно и так мощно. Но мысль графини внезапно оборвалась, в комнате раздались иные звуки… И вс„ встрепенулось, вздрогнуло. То был человеческий голос, которым пела виолончель.
«Так вот что такое музыка, когда творящий встречает Творца», – подумалось Лизе. По лицу е„ катились сл„зы, руки были сжаты, глаза не отрывались от лица Ананды. Сидевший рядом с нею Джемс, несколько минут назад утопавший в любви, которую воспевала Лиза, чувствовавший, казалось, что это сама жизнь звучит в е„ струнах, сейчас забыл, что уже слушал музыку. Ему чудилось, что он и жить-то начал только теперь, когда запела виолончель. Опять, как в Константинополе, он услышал борьбу, страсти и скорби людей. Сл„зы и стоны земли оживали под смычком Ананды. Но вс„ покрывала пелена радости, утешения, умиротворения. У рояля сияло, будто оно было не из плоти, преображенное лицо Алисы. Слушателей опять захватили волны вдохновения. Но песня Ананды рассказывала о том, на что способна самоотверженная любовь. Музыка Лизы выражала е„ личные желания, порывы е„ страсти и мечты, она говорила, что текущее мгновение ценно настолько, насколько заинтересовано в н„м собственное «Я».
Эти мысли мелькали в голове Джемса. Он посмотрел на Флорентийца, на человека своих мечтаний, ставшего теперь человеком из плоти и крови. И, пожалуй, тот, кого он сейчас видел, был несравненно выше того, что мог представить Джемс в своих мечтах. Прекрасное лицо Флорентийца сейчас сияло огнем вдохновения. Необычайные зел„ные глаза глядели перед собой с такой лаской и состраданием, точно он посылал песню Ананды куда-то вдаль, старясь охватить вс„ больше и больше людей. Джемс увидел сл„зы Лизы и понял, как напряжены е„ дух и сердце, понял, что и ей открылось новое понимание музыки. Графиня сидела, закрыв лицо веером, и е„ вздрагивающие плечи говорили о том, в какую бездну заглянула она, считавшая до сих пор, что центр и смысл жизни
– е„ собственная семья. Очевидно, и для не„ наступал перелом в оценке жизни.
Граф, на которого потом взглянул Джемс, поразил его своим видом. Лицо его было бледно, точно он внезапно заболел. Глаза смотрели не отрываясь на Ананду. Он был похож на подсудимого, который признал свою вину за неверно прожитую жизнь. Звуки вс„ лились, и состояние Джемса менялось. Ему представилось, что он опять стоит у чаши Будды. Ему становилось вс„ легче, точно растворялось какое-то неведомое ему самому бремя. И он понял, что в сердце его так легко и тихо потому, что над ним больше не властно ничто внешнее. В н„м тоже совершался духовный переворот. Песнь Ананды как будто вытащила его из футляра тела, где он жив„т временно, сейчас, и показала ту жизнь его духа, его Вечности, где нет ни времени, ни пространства.
Он понял, что для тех высоких сил, о которых по„т Ананда, время уже не существует. И, главное, каждый может попадать в эти сферы не потому, что стал святым или совершенным, но потому, что осознал в себе Начало всех Начал и может на одно мгновение отбросить вс„ условное, что необходимо ему победить. Капитан понял, что только при этом условии человек МОЖЕТ прийти к началу того пути, на котором становятся Анандой, Флорентийцем и другими не менее, а может быть, и более высоко идущими и творящими людьми, о которых он, капитан, ничего не знает.
Ананда кончил играть, отложил виолончель, оглядел всех своими сияющими глазами и подош„л к Алисе, продолжавшей сидеть у инструмента. Он поклонился ей, благодаря за редкостное сопровождение, и подал ей несколько нотных тетрадок, показывая, что он собирается петь. Он точно не замечал впечатления, произвед„нного его игрой. Но не потому, что того требовала его воспитанность; он творил сейчас не только для тех, кто его окружал, он видел кого-то ещ„, кого не мог видеть Джемс и все те, кто жил порывами и планами одной земли.
Ананда запел. Леди Цецилия встала и обняла Генри, который тоже больше не мог сидеть. Он смотрел не только на Ананду, но и на Алису. Леди же Цецилия впилась глазами в Алису. Она знала эту песнь, знала, что со второго куплета должна вступить Алиса, и боялась, что девушка разрушит очарование того мира, куда ув„л всех певец. Голос Ананды покорил е„ целиком, в ней проснулось желание молиться. И каково же было е„ удивление, когда она услышала, как переплетаются два голоса. Она даже не заметила, когда вступил женский голос. Она слышала сейчас не музыкальные фразы столь знакомой ей песни, что певала в юности с братом, а только гимн счастья, гимн Жизни.
И ещ„ один человек, невидимый гостям, впитывал музыку Ананды. Услыхав вдали звуки, пасторша спустилась с лестницы и пошла на них. Она остановилась у двери в зал как раз в тот момент, когда начал играть Ананда. Немузыкальная от природы, ненавидевшая музыку и пение больше из-за того, что е„ постоянно раздражал муж, чем на самом деле, пасторша сейчас не понимала, что с нею творится. Ей определенно казалось, что это не звуки инструмента, а какое-то обличительное обращение прямо к ней. Ей чудился в звуках повелительный приказ пересмотреть всю свою жизнь. «Дженни, Дженни, дитя мо„, что же я наделала? Я ведь тебя всем сердцем любила. Всей душой хотела, чтобы ты была счастлива».
Когда же Ананда запел любимую песню пастора и голос Алисы присоединился к нему, бедная женщина опустилась на колено, уткнулись лицом в подушку дивана, чтобы заглушить рыданья. Вдруг чья-то рука нежно коснулась е„ плеча, и по всему ее телу разлилось успокоение.
– Встаньте, Друг, – сказал ей незнакомый, ласковый голос. – Сядьте рядом со мной и постарайтесь вникнуть в то, что я кажу вам.
Князь Сенжер помог обессиленной женщине встать, пров„л рукой по е„ растрепавшимся волосам и усадил на диван возле окна, в которое лился мерцающий свет луны. При этом свете разом успокоившаяся леди Катарина увидела стройного человека, манеры которого и величавость говорили ей, что перед нею не только человек из высшего света, но что он привык повелевать и вряд ли ему можно не повиноваться. В неверном лунном свете она не могла решить, сколько лет незнакомцу. Она понимала только, что он приш„л не судить, как судила песня Ананды.
– О нет, песня не судит вас. Песня зов„т вас, зов„т к новой жизни и энергии. Сколько бы ни жил человек, он может ещ„ и ещ„ развиваться. Ещ„ и ещ„ раскрываются в н„м новые силы, которых он не замечал в себе вчера и думал, что их вовсе в н„м нет.
Вы думаете сейчас, что погубили дочь, когда отдали е„ Бонде и компании. Нет, мой друг, вы погубили е„, когда зачали во лжи, когда во лжи родили, когда каждый день осеняли раздражением е„ колыбель, е„ детство, е„ юность и, наконец, когда свели с женихом, присланным вам тем, кто вас в юности обманул и бросил.
Что защищало вас и Дженни от полной гибели до сих пор? Кто охранял вас каждый день от несчастья упасть туда, где вы обе очутились сейчас? Два существа: муж и Алиса. И обоих вы презирали и мучили как только могли всю жизнь. Вы плачете сейчас. Вас озарило понимание красоты и любви. Песня, которую так часто пели близкие вам люди, внесла сейчас в ваше сердце жажду принять участие в какой-то иной жизни. В жизни, где и вы могли бы соединиться с людьми в сфере красоты и преданности, искупить вину перед Алисой, ещ„ оставленной вам Жизнью.
– О синьор, я сейчас молю Бога только о Дженни, потому что знаю, что Алиса не может попасться на заманчивую удочку удовольствий и богатства. Алиса потому жив„т у лорда Бенедикта, что она такая добрая и кроткая, такая труженица, ей непременно должна была встретиться подобная обстановка, где бы се вознаградили за вс„. Но Дженни, Дженни! Что будет с Дженни? Неужели я не могу ей теперь помочь? Пусть вс„ пад„т на меня одну. Я понимаю мой грех перед мужем. Понимаю, что делала не так. Я хочу обратиться к Бонде и пообещать ему что угодно, только пусть он отпустит Дженни.
Пасторша смотрела в ласковое лицо незнакомца, и ей показалось, что на н„м мелькнула улыбка.
– Если бы вы, друг, дали тысячу обещаний Бонде, это не помогло бы сейчас ничему. Ваш Бонда, как и Браццано, были бы бессильны властвовать над Дженни, если бы в самой себе она не носила адских мук зависти и злобы, которые жгут е„. Вс„, чем вы можете помочь Дженни, это ваш труд над собою. Каждая вспышка раздражения, которую вы победите в себе, – ваша помощь дочери. Вы хотите защитить е„. Как можете вы быть ей полезной, если не владеете ни одной своей мыслью так, чтобы она шла четко, ясно, цельно, до конца охватывая предмет, о котором вы думаете?
