Тюдор Парфитт - Потерянный Ковчег Завета
— Иногда забываешь, что Египет — тоже Африка, — пробормотал я Дауду.
— Только если здесь не жить, — кисло произнес он. — Тут полно черных беженцев. Они переходят границу и занимают на стройках все рабочие места. И не такие они бедные, какими кажутся. Эти убогие даже не понимают, что такое наша великая египетская христианская цивилизация.
— Да брось, Дауд. Не надоело тебе изображать коптского шовиниста? Может, все-таки — мусульманская цивилизация?
— Валлах, нет, эфенди! Египет был христианской страной за сотни лет до прихода арабов. Если ты прочтешь коптские гностические рукописи Наг-Хамади,[18] которые я изучаю, увидишь, что все началось в Египте. Многие вещи появились здесь и разошлись далеко — по Ближнему Востоку, Греции, — но они всегда возвращаются. В Кифте, откуда я родом, практически изобрели цивилизацию. Кифт по-гречески называется Коптус — сущность коптской цивилизации заключена в Кифте. Мы, египтяне, — я говорю про коптов — первыми в мире научились сидеть за столом и есть ножом и вилкой, как и положено людям. А эти паршивые арабы живут в шатрах, спят, скорчившись на земле, едят всякую гадость — и прямо руками. Настоящие египтяне — копты. Если поехать в восточную пустыню, то там сплошь коптские монастыри и гробницы коптских христианских святых. Основа современной мировой культуры — это наша история и цивилизация, коптская. А паршивые черные мусульмане, которых ты сейчас видел, о нас вообще не слышали, они только и знают что свои убогие африканские дела — СПИД, проституция, наркотики.
— Думаю, еврейские рабы жили так же, — отозвался я. — Навряд ли фараоны особо о них заботились. Евреи прожили в Египте не меньше двухсот лет, занимались строительством — как и суданцы, — и культура, которая образовалась у них во время рабства, была, наверное, подобного же рода — африканская культура угнетенных.
— Этих паршивых африканцев угнетают, потому что они того заслуживают, — сказал Дауд, помахивая крестом. Он как будто немного повеселел.
На следующий день я выезжал рано утром и потому, как только мы вышли из Города Мертвых, распрощался с Даудом и отправился к себе.
Той ночью, в простой беленой комнатке гостиницы, выходящей окнами на Нил, на улицу Абдула Азиза Аль-Сауда, я видел во сне Город Мертвых. Вокруг дотлевающих костров сидели рабы-израильтяне и руками ели фул — похлебку из бобов. Женщины уныло притопывали под стук африканского барабана. А забияка Моисей мечтал о кровавом бунте и войне. И уже подумывал о строительстве Ковчега.
5
КЛЮЧ К ПРОШЛОМУ
Семейство Спенсер-Черчилль, среди наиболее знаменитых отпрысков которого — покойная Диана, принцесса Уэльская, и сэр Уинстон Черчилль, владело когда-то прекрасной усадьбой семнадцатого века в Ярнтоне — небольшом тихом городке в нескольких милях к северу от Оксфорда. Сейчас эта усадьба принадлежит Оксфордскому центру гебраистики и еврейской истории — всемирно признанному центру научной деятельности, занимающемуся, в частности, изучением свитков Мертвого моря.
Основатель центра — доктор наук Дэвид Паттерсон; по его рекомендации я познакомился в Иерусалиме с Хаимом Рабином, и он же предложил мне перед моим возвращением в Египет провести около недели в усадьбе, чтобы я воспользовался Бодлеанской библиотекой. Там имеется несколько редких книг и статей о Ковчеге, каких больше нет нигде.
В нескольких сотнях ярдов от поместья течет по неровному руслу Темза; когда я брел из Большого зала в сад, свежий речной туман все еще стлался по теплой сырой земле. С Паттерсоном мы столкнулись у старого десятинного амбара и пошли прогуляться по полям у реки, а вернулись по обсаженной липами аллее, идущей вдоль задней части старинной усадьбы. Несколько минут посидели на скамейке в саду сбоку от главного дома, болтая про общих знакомых, слушая птиц и любуясь янтарного цвета стеной, весенним цветением, нарциссами у дальнего края лужайки. Каиру с его какофонией до этого далеко.
Потом Паттерсон отвел меня в дом, где мы укрылись в его темном кабинете, отделанном дубовыми панелями. Паттерсону было интересно, чем я собираюсь заняться в Бодлеанской библиотеке. Я рассказал о своих недавних исследованиях, об интригующем разговоре с Рабином о Ковчеге.
— Хорошо, что ты познакомился с Хаимом, — заметил Паттерсон. — Он один из лучших специалистов в этой области.
Я коротко рассказал, что вообще думаю о Ковчеге. Мой собеседник слушал внимательно и только один раз меня прервал — принес кофе из столовой, которая находилась рядом на этаже. Поначалу Паттерсон считал, что Ковчег интересует меня, как священное предание, как часть истории идеологии, и потому мой интерес обоснован. Стоило же мне повести речь о Рувиме и его утопических планах, как у Паттерсона вытянулось лицо:
— Ради Бога, послушай, Ковчег исчез с лица земли две с половиной тысячи лет назад. Сомневаюсь, что он опять появится.
— Другие-то вещи появляются, — возразил я. — Свитки Мертвого моря, документы Наг-Хамади, сокровища Тутанхамона.
Паттерсон хмуро смотрел на лужайку перед домом. Отпив кофе, он вздохнул:
— Все может быть, но нужно ли нам это? Самый богоизбранный предмет у самого богоизбранного народа. Некоторые вещи лучше не находить. Если Ковчег найдется, последствия для всего мира будут куда серьезней, чем тебе представляется.
Потом лицо его прояснилось, и он улыбнулся:
— Это Рувим Бен-Арье — не важно, кто он такой, — хочет, чтоб ты ему помог. Вижу я, его одержимость Ковчегом заразила и тебя. Я тебе настоятельно советую — не поддавайся. Он хочет найти Ковчег для целей, которые тебе совершенно чужды. У тебя-то намерения совсем иные. Прежде чем пойти такой опасной дорогой, как следует поразмысли. Еще я тебе советую поговорить, пока ты здесь, с Накдимоном Донияхом. Он человек немолодой, но голова у него светлая, и к тому же он хорошо к тебе относится. Если предпочитаешь не слушать моих советов, дело, конечно, твое. Я тебя разубеждать не стану. Настоящий учитель не должен навязывать ученику свое личное мнение. По крайней мере найдется о чем порассказать внукам. Я в любом случае о твоем демарше обещаю помалкивать.
Слова Паттерсона обуздали мой пыл; я поднялся и стал собирать книги. Чтобы попасть в библиотеку, мне нужно было успеть на автобус до Оксфорда. Я уже открыл тяжелую дубовую дверь, когда Паттерсон пробормотал:
— Да, и удачи тебе.
В тот же день немного позже я завтракал в одиночестве в старом пабе «Герб короля» — как раз напротив зала восточной литературы Бодлеанской библиотеки. Несколько немолодых богословов — один все размахивал старомодным слуховым рожком — громко обсуждали «смерть Бога».[19]
Подняв глаза от тарелки с дежурным блюдом, я увидел знакомую фигуру, заполнившую дверной проем. Одетый, по обыкновению, не в элегантный костюм, как те же богословы, а в старый вельветовый пиджак, наш Дониях, наш Ник-Демон, кавалер ордена Британской империи, напоминал добродушного упитанного дрозда.
Склонив голову набок, он заулыбался, ласково кивнул преподавателям и подошел к моему столику.
С Наки Донияхом я познакомился давно — как только стал аспирантом в Оксфорде. В одно прекрасное утро я с большим рвением искал перевод некоего арабского слова, которого не было ни в одном словаре библиотеки Института исследований Востока. Я припомнил, что на одной из дверей на втором этаже института я как-то прочел: «Арабский словарь». Ожидая найти внутри некое многотомное издание, я поднялся по лестнице, отыскал дверь и постучал.
— Войдите, — пригласили меня.
Я вошел и увидел человека, основательно расположившегося за столом. Перед ним лежал планшет для письма. Никаких словарей поблизости не наблюдалось.
— Я ищу арабский словарь, — промямлил я.
— Ну, я — арабский словарь, — ответил Дониях.
Выдержав паузу, он пояснил, что в этой комнате помещается редакция Оксфордского англо-арабского словаря, а он — редактор.
Закончив работу над арабским словарем, Дониях приступил к работе над Оксфордским англо-еврейским словарем. Он владел еще дюжиной языков: знал несколько семитских, многие западноевропейские и много лет проработал на британскую разведку в качестве специалиста по России. Ему давно перевалило за восемьдесят, но ни его интеллект, ни вкус к работе ничуть не ослабли.
Наки хорошо знал Рувима. У Рувима были тесные связи с какими-то разведслужбами, и благодаря этому они, наверное, и познакомились. А может, их знакомство было как-то связано с событиями Второй мировой войны. Ни тот, ни другой об этом не рассказывали. Я знал только, что у них есть общий друг — еврейский торговец книгами, тоже имеющий, по словам Рувима, связи с разведкой. Магазин его располагается в Латинском квартале Парижа на улице Сент-Андре дез-Арт; друзья часто встречались в набитом книгами кабинете, где хозяин принимал самых дорогих гостей и ценных клиентов, а иногда — посетителей сурового вида в строгих костюмах, говоривших по-французски с сильным еврейским акцентом и книгами явно не интересовавшихся. Именно в этом магазине, находящемся через несколько улиц от принадлежащего ему роскошного особняка восемнадцатого века, Рувим приобрел многие из своих восточных рукописей.
