Владимир Шмаков - ОСНОВЫ ПНЕВМАТОЛОГИИ
Так возник подвиг беззаветного служения истине, добровольного принятия на себя креста изживания страданием заблуждений ближних. В полном самоотречении и забвении личных непосредственных интересов, человек включал в себя переложением расколы, сдвиги и надрывы сознания, мятущегося в сонме неорганизованных двойственность мира, и в самых муках раздирания восхищался экстазом победно рождающейся истины. У одних пламенное стремление духа разделить подвиг Принесшего Свет, просвещающий всех, побуждало их идти на верную смерть в жесточайших муках при благовествовании высшей Правды и Горнего Ведения, другие удо-. стаивались раскрытия в себе самих всего скорбного пути жуткого подъема в светозарную высь Истины с его скольжениями, ушибами и провалами, третьи, приняв обет бедности, уходили в глушь для упорного и жуткого труда последовательного постижения, четвертые сгорали в экстазе пламенного, но еще преждевременного взлета к Солнцу.
Низший разум всегда исполнен бесконечной тоской. Он стремится замкнуться в себе, обособиться от потока жизни и двигаться лишь в своих собственных фанях. Он тщательно преследует все последние остатки реального и старается заместить все отвлеченными схемами и построениями. Соответственно этому происходит процесс механизации сознания и самоощущения человека. Увлекаясь построением схем, человек сам незаметно приспосабливается к искусственно созданному им виду жизни. Он не только перестает видеть что-либо отличное от схем, но и органически утрачивает самую к этому возможность. Целый ряд потенций окончательно атрофируется: категории мистики и воли теряют самостоятельное значение и свободу самобытных проявлений, делаясь только способствующими орудиями для достижения целей интеллекта. Весь окружающий мир и все внутренние процессы начинают восприниматься не иначе, как через призму низшего разума, и обратно — он делается единственным императивом всех усилий и желаний. Все не вполне соответствующее, а тем более — не соответствующее вовсе тенденциям интеллекта — объявляется или абсолютно ничтожным, или находящимся на низших ступенях развития. Отсюда естественно возникает трагическое столкновение такого сознания с окружающим. Как бы ни подавлялось значение двух других пневматологических категорий, это может быть достигнуто только отчасти, а с другой стороны, непосредственный опыт неизменно действует на них пробуждающим образом. Поэтому человек уже не может ограничиваться отвлеченным утверждением своего миросозерцания, а оказывается принужденным его отстаивать и бороться за него, И чем дальше он отошел от реальной жизни, тем неизбежнее с нею столкновение, тем упорнее борьба и с миром, и внутри своего собственного сознания.
Параллельно этому естественно же возникает и другой вид дисгармонического столкновения. Основополагая периферичность и схематизм мышления, человек отмежевывается и от высших областей сознания. Вещие дары интуиции Горнего им отрицаются и высмеиваются. Он замыкается в своем ограниченном болотце, и всякий импульс, стремящийся вырвать его из полюбившихся ему низин, встречается им как дерзновенное посягательство. Сковав себя тяжелыми цепями бездушной механичности, он соответственно понижает иерархическое достоинство сознания и довлеющих ему возможностей. Вращаясь только в низшей сфере разумного начала, он одинаково отрывается и от его горних глубин, и от творческого мрака древнего хаоса. Ему одинаково чужды и тонкий флюид светлого всепроникающего и всеобъемлющего Аполлона, и сумеречные блики причудливых, невероятных форм, мелькающих и рвущихся к жизни в стоячих волнах нерожденного. Своей оторванностью и тяжестью движений он делается глух к родникам бытия, и, закрыв глаза на безмерный океан всеозаряющего Света, он бредет, влекомый лишь еле теплящимся огоньком еще оставшейся в нем жизни (Аркан IX). Но побороть совсем издревле вложенный дар внимать надмирному он не в силах. Как бы ни подавлялась чуткость к веяниям Эроса, как бы ни вырождались в бездействии высшие центры восприятий, довольно ослабеть бронирующему напряжению, чтобы тотчас же беззвучный шум крыльев парящего в мире Эроса пронзил сознание и бросил его в трепет. И высший опыт, и сладостный, и тяжкий, вмиг возвращает в ничтожество измученное капище схемы, бессильно расползающееся по всем швам. Прислушаться к откровению — значит сжечь все, чему до сего поклонялся, и поклониться всему, что сжигал. И вот человек начинает силиться своим бессилием осилить силу Всесильного… Он напрягается весь, возжигается дикой ненавистью ко всему, что чуждо привычному миру банального, и вступает с ним в жестокую борьбу. Всякое высшее озарение есть дерзновенное посягательство на милые фетиши, всякая мечта и призыв к дивному и возвышенному, сама тоска по приволью красоты необусловленной есть не только безумие, вдвойне опасное и по неизлечимости, и по странной заразительности, но и безмерно преступное по своему вызову привычному и по стремлению все это обесценить и ниспровергнуть.
Низший разум скромен и только пошл лишь в своем бессилии. Но если он располагает достаточною силой, чтобы активно вмешаться в жизнь, чтобы из замкнутого в себе зрителя превратиться в ее конкретного участника, стремящегося все подчинить своим законам, то он становится тираном, неописуемым по своей лютости. Его бездушный механизм всегда жесток; ему чужда глубинность жизни, непонятны ее изгибы и мгновенные порывы, порой более в себе таящие, чем длинная цепь больших и открытых событий; вмешиваясь в жизнь, он всегда ломает ее, искривляет ее собственное течение и, подобно слепой силе, считается только с собой. Врываясь в детскую, еще не искушенную душу, он безжалостно топчет цветы мечты и поэзии и их грустно опавшие лепестки старается выкинуть вон, как ненужный и вредный сор. Пробуждение низшего разума есть всегда сумерки душевной юности. Уходящая непосредственная простота уносит с собой врожденную чуткость, человек утрачивает разумение языка природы, общение с красотой без слов и знание без памяти. Чары сказки еще чудятся далеким эхом, а замирающая песнь еще трепещет в сердце, но человек уже не тот, внутренная подмена, в нем свершившаяся, уже кладет свою печать. Все близкое и родное, к чему вот-вот опять готова потянуться душа, им с болью и досадой отвергается, ибо настал час попыток создания родины на неприветливой чужбине. Он порывает со старым и бросается вперед на стезю страдания, ибо должен исполниться древний закон прохождения через пустоту на грани двух миров, чтобы возвратиться назад, умудренным опытом и нашедшим себя в исканиях внешнего.
С самого начального мига своего зарождения низший разум проявляет* себя как безжалостный разрушитель начальной простоты Эдема. Он есть тот «великий убийца реального», о котором хранит память древняя мудрость Индии. Все его развитие есть беспрестанный рост обескровливания жизни, наложения в процессе познания железных цепей на природу и на самого человека. Огромное большинство людей довольствуется здесь только замещением непосредственного творчества переживаний их схематическими формулами, не вполне включая их в себя и не вполне отождествляясь с ними. Изначала довлеющая простота жизни уступает место столь же пассивно — простому следованию формулам общего вида, изменяется лишь вид дремоты, но не отношение к сновидениям Майи. Однако замещение предмета сновидения, поверхностность и внутренняя пустота построяемых интеллектом схем после сочной роскоши царства первобытной сказки уже не могут утолить жажду искания, как бы слаба она еще ни была. Порой человек обманывается, и им же вскормленные призраки на время дают удовлетворение и заполняют жизнь, но это всегда длится лишь немногие мгновения самообмана, за которыми с еще большей силой восстает неудовлетворенность и бесцельность жизни. Путь низшего разума — это путь тягостной, глухой и неисцелимой тоски. Как бы ни запутывался человек в сетях отвлеченного схематизма, как бы ни сторонился от стихийных порывов, как бы ни подавлял в себе мечты об ином мире — красоты и свободы, предвечная память о свободе духа продолжает еще теплиться в его существе, и на своем жизненном пути он не может не убеждаться постоянно, что «ничто преходящее — человека удовлетворить не может» (Упанишады). С другой стороны, путь земной жизни — это путь. страдания. Нет такой стороны существа человека, которая бы болезненно не напоминала ему о своем существовании; можно сказать, что в этой юдоли человек и сознает себя лишь постольку, поскольку он страждет. Эта страдность и тягостность жизненного пути человека происходят прежде всего из того, что он не ведает истинного смысла, цели и оправдания. Самое тяжелое страдание переносится человеком сравнительно легко, когда оно оправдывается или влечет его к высшей Цели; наоборот, даже незначительное препятствие, скоропреходящее и слабое страдание может стать воистину нестерпимым, когда оно представляется ему бессмысленным. Неведение цели, незнание источника, непонимание за-Аач — это самое тяжелое бремя,' и оно вечно тяготеет над человеком, когда он очерчивает область своих исканий узкими рамками своей феноменальной личности и условиями феноменальной среды. Печать беспросветного уныния и беспредельной тоски тяготеет над всеми, кто ищет одной лишь земной правды, одного лишь земного оправдания. Безжизненный пессимизм царствует во всех исканиях, как в области науки, так и в области искусства, когда они перестают искать источник, причины и цель по ту сторону мира Изменчивых форм и преходящих явлений. Если путь низшего разума тягостен, а дары его жестоки для собственного сознания всякого следующего по нему человека, то это с еще несравненно большей силой проявляется по отношению к его активным деятелям и проводникам. У большинства людей влияние особенностей природы низшего разума ограничивается лишь поверхностью сознания. Более глубокие его стороны остаются преимущественно вовсе невыявленными, а то немногое, что проявилось актуально или еще только дало знать актуальному Я о самом факте своего существования, живет совершенно обособленно и самостоятельно, действуя и развиваясь вне всякой извне видимой зависимости от стилизованных периферических процессов. Эти две стороны сознания не только уживаются вместе, невзирая на свою противоположность, но даже были попытки узаконить раз и навсегда этот противоестественный разлад. За последние два-три века не только почти вся интеллигентная масса, наряду с фанатическим поклонением материалистической цивилизации, в то же время сохраняет способность к мечтательству, поэзии и религии, но и среди великих людей многочисленны примеры полного порабощения схематичностью интеллекта, идущего рядом с глубокой религиозностью и вообще способностью к эротическим восхищениям. С точки зрения низшего разума эта вопиющая непоследовательность есть лишь переходное состояние, когда атавистическое тяготение к нелепым фантазиям и отжившему религиозному пресмыканию перед страшным Неведомым, разрушенное в прямой борьбе торжествующим просвещением интеллекта, еще постыдно гнездится на задворках сознания, тщетно еще пытаясь спастись от неминуемо надвигающейся на него тьмы, где гниют отбросы исторического процесса. Сильный и действительно просвещенный паладин разума должен вырвать с корнем все эти нелепые пережитки далекого варварского прошлого. Есть одна высшая абсолютная субстанция — разум, а потому она должна занять в сознании подобающее ей положение, стать центром и единственным императивом. Все, что не с разумом, то против него, а потому ничтожно и должно быть выброшено вон, как истлевшая никчемная ветошь. Если в поверхностном овладении сознания низшим разумом происходит только понижение lovoc, 'a жизни, обеднение миросозерцания и механизация жизни и деятельности сознания, то при глубоком проникновении его леденящей струи совершается полное перерождение всей психики. Схематизированное на периферии сознание только бледно и пошло; создать же действительно глубокую кристаллизацию сознания, раскрыть в себе бездну оформляющей стихии, возжаждать внедрения в ее пучины и смело ринуться в них — удел весьма немногих. Схватываясь экстазом арктических красот навеки застывшего в неподвижности мира, воплотившего в себе, наконец, свой идеальный интеллектуальный план, человек особенно выпукло понимает пошлость и ничтожество обыденной жизни и самодовольно сознает свою особую отмеченность и холодный аристократизм. Если пассивное следование регламентирующим нормам деятельности и восприятий, выработанным схематизированной цивилизацией, только иссушает человека и подавляет его инициативу, то истинно могучий вызов реальному родится лишь в великом дерзновении, несет в себе причудливые, невообразимые восторги, порождает собою законы особого извращенного Логоса — черного солнца. Здесь нет величавой благости божественного строя, нет сияния первородного света, нежного и ласкающего, нет звучной ясности и жизни граней, как нет и вечных переливов из грани в грань, сверкания всего во всем и сладостного апофеоза каждой части, проникшей все и ставшей всем и сияющей каждая собственным светом. Их заменяют здесь резкость разделений и кричащий холод взаимной отчужденности нависших друг над другом окаменелых схем; здесь царствует красота зияющих безднами контрастов, непримиримость оформлений и тщета попыток слиться, хаос изгибов и провалов, истекающих из Черного Мрака, пронзающего своими мертвыми лучами все извне к средине. Это есть застывшая песнь торжествующей Смерти, это вечный миг поглощения безвидной Пустотой достигнутого. Царство Жизни — это бурный поток восхождений и ниспадов; но все однажды достигнутое своей душой восходит в Свет и как «умная сила» становится служителем всемирного Престола, а свое изжитое тело возвращает в Ничто, откуда оно вышло. Мт/ ov и ovk ov суть вечные родники бытия, и они же составляют двойственные триумфальные врата воссоединяющегося с Абсолютом микрокосма. Чтобы взойти духом в царство Жизни и Света, нужно отдать свое тело царству Смерти и Уничтожения и через это торжество ликующей Жизни смертью преодолеть Смерть и сделать тем и тело свое бессмертным. Но в одиноком приближении к извечной мистерии. слияния Бытия со Смертью свершается подлинное касание со всепоглощающей Пучиной. Здесь человеку грозит смерть от черного солнца. Как в приближении к Горнему человеческая душа может сгореть в пламенеющем океане Аполлона, так и в высоком экстазе кристаллизирующихся форм наступает предел, когда отовсюду извне проникающие черные лучи гасят яркость граней, и застывшие в неподвижности формы исчезают бесследно в провале мрачного океана; поруганный и отвергнутый Дионис скрывает извращенного Аполлона; две бездны, поглощая друг друга, возвращаются в ничто. Таков последний предел стихийного развития интеллекта. Лишь совершенно единичные люди могу г подняться до этой страшной ступени, но и в самом приближении к ней задолго доносятся веяния бездны. Всякая поставляемая человеком цель есть энтелехийная идеализация его теперешних качеств; всякое феноменальное качество есть карикатурный прообраз ноуменальной реальности; эволютивное движение к поставленной цели есть одновременно и вдспоминание о ней, и воссоздание ее, и отождествление с ней. Цель только тогда начинает приближаться, когда из внешней она станет внутренней, когда общий fovoc, активной деятельности сознания совпадет с rovoc, 'ом раскрывающейся цели, когда они вместе составят один организм. Большинство людей современности только пользуется низшим разумом как методом и орудием периферических процессов; их внутренняя жизнь еще продолжает управляться почти исключительно инстинктами, т. е. не выходя еще из периода первобытной простоты, они только внешне приспосабливаются к доминирующему направлению цивилизации. Все в мире, даже самое малое и конечное, будучи связано со всем единством происхождения, единством среды и единством вселенской системы взаимоотношений, тем самым таит в себе и бесконечное в соответствующем относительном модусе. Низший разум есть только низшая ступень одной из пневматологических категорий, но, по-своему связуя и освещая все, он обладает бесконечным внутренним протяжением. Это В1гутреннее нарастание преимущественно количественное, т. е. преимущественно совпадает с протяжением дурной бесконечности, но не исключительно. В нем имеется еще и особого вида качественное нарастание, частью действительное, но главным образом мнимое. Повышаясь в достоинстве, сознание низшего разума прежде всего °хватывает все большее количественное число единичных форм и взаимоот-II* ношений, затем несколько повышается в качественном способе их включения в себя, ибо оно организует элементы в некоторую, хотя главным образом только количественную по объему содержаний, по общности и по интенсивности взаимодействий иерархию, и, наконец, само перерождается, продвигаясь в мнимом протяжении кристаллизирующейся стихии. Сознание такого человека, становящегося паладином низшего разума, уже не довольствуется пользованием им как только внешним методом и орудием. Категория познания возрастает в своем смысле и значении до основоположного предиката сущности познающего субъекта. Гносеология замещает собой онтологию, система дифференцированных позитивных наук — космогонию и психологию.
