Стивен Сейлор - Империя. Роман об имперском Риме
Он вышел на середину арены и медленно повернулся кругом, вбирая взором каждую деталь.
Луций ощутил себя в самом центре космоса: он стоял, окруженный всем населением Рима, и самим городом, и огромной империей, и дальними странами с морями и океанами. Все взгляды были обращены к нему, он словно притягивал их. И все-таки он чувствовал себя не голым и уязвимым, но странно обособленным и защищенным. Вокруг него не прекращался шум и вихрился хаос, однако там, где стоял Луций, царили тишина и покой. Он находился в зрачке ока Божественной Сингулярности. Знал ли Аполлоний, что Луция посетит такое ощущение? Не потому ли Учитель направил его именно сюда и именно в данный момент?
Он услышал лязг ворот, повернулся и увидел, что уже не один на арене. Выпустили льва. Зверь оглянулся, при нюхался, заметил человека. На миг хищник припал к песку и напрягся, затем вытянулся в прыжке и помчался прямо на жертву.
Что толку от лука со стрелой? Если Луций прицелится и выстрелит, то лишь разозлит зверя. Луций отшвырнул их.
А нож? Существовала призрачная надежда поразить льва даже тупым клинком; при чудесном стечении обстоятельств – нанести смертельную рану. Но зверь к тому времени уже разорвет его, и в лучшем случае умрут оба. Луцию не хотелось убивать льва. Он вынул нож, чем чрезвычайно распалил толпу, после чего отбросил его, вызвав насмешливые и недоуменные возгласы.
Луций взглянул на ремень. Что сказал бы Аполлоний, увидь он на последователе вещь из кожи? Луций распустил пояс и отшвырнул.
Ему вдруг стало противно от прикосновения грязной набедренной повязки. Он не хотел умереть в ней, а потому тоже снял и бросил на землю.
Луций стоял обнаженный в центре космоса, избавленный от всякого земного лукавства и не имея ничего, кроме фасинума, который поймал солнечный луч и ярко сверкнул.
Какое наитие сподвигло Пинария на следующий шаг? Старый раб, сплошь в шрамах от многих опасных схваток с дикими животными на охоте, однажды объяснил Луцию, что делать при встрече без оружия с крупным и грозным зверем: «Будь таким же свирепым и диким, как он. Нет – еще более диким и свирепым! Прыгай, маши руками, вопи и кричи как безумный!»
«Притвориться опасным?» – спросил тогда Луций. «Не притвориться, – возразил раб. – Ты должен найти в себе собственную подлинно звериную составляющую». – «А если ее нет?» – «Есть», – ответил раб.
Луций быстро забыл тот разговор, но сейчас, при виде летящего на него льва, слова всплыли в памяти.
Он услыхал вопль настолько душераздирающий, что испугался, хотя знал, что сам же его издал. Тело пришло в движение, но Луций понятия не имел, как выглядит со стороны его поведение. Возможно, комично, как ужимки мима, поскольку с трибун донесся смех. Но льва крики, прыжки и топот человека вовсе не позабавили. Зверь резко остановился и отскочил, словно испугался. Луций почувствовал, что обрел преимущество, и закрепил его. Он сделал то, на что не решился бы никто в здравом уме: бросился на льва.
Но как поступить, если лев не дрогнет? Единственный выход – схватиться с хищником. Нелепая идея, но пути назад не было.
До его слуха донеслись крики неверия и возбуждения. Лев присел, прижал уши, поднял лапу и обнажил клыки. Луций продолжал стремглав мчаться на него, вопя во всю силу легких, размахивая руками и наращивая скорость по мере приближения. И когда он уже собрался прыгнуть, зверь развернулся и побежал.
Луций погнался за львом. Рев толпы оглушал. Луций уловил широкую волну на трибунах: зрители дружно вскочили с мест.
Лев отбежал на некоторое расстояние, затем остановился и, по-прежнему с прижатыми ушами, оглянулся, готовый дать бой; потом не выдержал и снова, стелясь по песку, бросился наутек. Казалось, зверь ошеломлен собственной трусостью не меньше, чем стремительным наступлением Луция. Хищник не привык, чтобы его преследовали.
Однако Луций не мог кричать и бежать бесконечно. Заточение ослабило его. Ему удалось найти в себе неожиданный запас энергии и разрядить ее взрывным движением и воплем, но теперь он уже выдохся.
В мгновение ока силы покинули Пинария. Он прекратил бег. Замолчал. Луций задыхался. Он едва держался на ногах.
Лев достиг дальней стороны арены. Развернувшись, он уставился на Луция; затем сел на песок, точно сфинкс, и принялся выжидающе бить хвостом.
Так они и провели какое-то время, человек и лев, взирая друг на друга через арену. Наконец распахнулись ворота. Выбежали служители с длинными шестами и принялись колоть льва пиками, натравливая на Луция. Но огромный кот пошел на самих служителей, фырча и грозя им когтями. Те в конце концов отступили. Лев снова уселся на песок, задыхаясь и вывалив язык.
Не в силах больше стоять, сел и Луций. Рядом он заметил кровавое пятно. В центре валялся ошметок плоти, скорее всего человеческой, от предыдущей жертвы, но он был так изодран, что смахивал на кусок говядины из лавки мясника. Луций сморщил нос, ощутив тошноту.
Они немного посидели на песке, человек и лев, отдыхая и сохраняя дистанцию. Затем хищник ожил. Он встал и очень медленно направился к Луцию. Толпа в предвкушении загудела. На расстоянии броска камня от Луция лев остановился и снова, не сводя с человека глаз, устроился в прежней позе сфинкса.
Собрав последние силы, Луций на четвереньках двинулся к ошметку окровавленного мяса. Что подумал бы о его намерении Аполлоний? Старец считал, что люди не должны поедать животных, но Луций ни разу не слышал от него, что животные не должны поедать людей. Такова природа хищников, их невозможно разубедить.
Кривясь от отвращения, Луций схватил мясо и запустил им во льва. Зверь попятился, затем пригнул голову и принюхался. Он прыгнул на окровавленный ошметок, прижал его к песку обеими лапами и мощными челюстями впился в плоть.
Лев очевидно наслаждался трапезой. Покончив с ней, поднялся и неторопливо направился к Луцию, который остался на прежнем месте, слишком измотанный и способный только закрыть глаза. Он глубоко дышал и ждал: будь что будет. Когда лев приблизился, Луций различил его поступь по песку и уловил легкий запах крови в дыхании зверя.
Кисти Луция коснулось что-то шероховатое и влажное. Открыв глаза, он увидел, что зверь слизывает кровь с его пальцев. Лев не спешил и постарался на славу, затем устроился рядом и с довольным видом закрыл глаза.
С трибун донеслась разнородная смесь звуков: аплодисменты и хохот, но также сердитые окрики и презрительные возгласы. Одних зрителей покорила развернувшаяся внизу сцена, они восхищались отвагой Луция. Другие чувствовали себя обманутыми: они ждали, что человека разорвут на части, и теперь заподозрили надувательство.
Луций взглянул на императорскую ложу. Домициан стоял. Катулл был рядом и нашептывал ему в правое ухо. Эпафродит говорил в левое. Домициан отогнал обоих и отдал приказ придворному. Через пару минут на арену вновь вышли служители с длинными шестами. На конце одной пики болтался кусок мяса. Они заманили льва в ворота, которые с лязгом закрылись за ними.
Придворный в императорской ложе поманил Луция. Каким-то чудом тот встал и заковылял, куда ему велели. Домициан стоял у перил и смотрел на арену.
Затем император поднял руку. Зрители умолкли.
Домициан холодно улыбнулся. Благодаря замечательной акустике ему почти не пришлось повышать голос, чтобы все услышали:
– Я думаю, Луций Пинарий, ты самый везучий человек на моей памяти. Не раз я намеревался покончить с тобой. И не раз менял решение.
– Цезарь милосерден, – выдавил Луций. Горло саднило, голос осип от крика.
– Возможно. Или Цезарь принимает во внимание некое сильное волшебство, с тобою связанное. Тианский колдун научил тебя заклинать львов?
– Я всегда памятую о примере Учителя, господин. Но он не учил меня никаким заклинаниям.
– Тогда, возможно, тебя хранит амулет. Не иначе в нем скрыта великая сила.
Луций дотронулся до фасинума.
– Ты прощен и освобожден, Луций Пинарий. Сим возвращается и конфискованное у тебя имущество. Эпафродит, проследи.
– Но, господин… – запротестовал Катулл, однако Домициан оборвал его, прижав ему к губам палец.
Слуги помогли Луцию выбраться с арены. Дюжие малые подхватили его, чему Луций только порадовался. Ноги словно превратились в желе, и слуги практически вынесли Пинария из амфитеатра.
96 год от Р. Х.
Необычно ненастная погода сохранялась все лето и не улучшилась в септембере – или германике, как переименовал его Домициан. По мере того как одна буря сменяла другую, даже невнимательные отметили беспрецедентное чис ло молний. Разряд ударил в храм Юпитера на Капитолийском холме. Другой угодил в храм Флавиев, повредив в святилище статую Веспасиана. Не однажды молнии били по императорскому дворцу, по слухам вызвав даже небольшой пожар в опочивальне императора. О смысле столь многочисленных знамений судачили повсеместно.
