Стивен Сейлор - Империя. Роман об имперском Риме
Тот, по-прежнему не шевеля губами, произнес: «Ты верный друг, Луций Пинарий. Мне будет тебя не хватать. Сохраняй мужество».
Аполлоний швырнул шарик на пол. Ослепительная вспышка и грохот. Клуб дыма поглотил Аполлония. Раздался громкий звон, как от упавших на пол оков. В ноздри ударил странный запах. Пол пошел ходуном, как при землетрясении. Луций решил, что только ему почудились все эти странные явления, но при взгляде на зрителей обнаружил, что и они шатаются, как от удара. Некоторые рухнули на колени. Повернувшись, Луций увидел, что Домициан привстал с кресла. Существо с крошечной головой вцепилось императору в ногу.
Слепой Катулл вертел головой.
– Что происходит? – кричал он. – Какую каверзу устроил чародей?
Дым рассеялся. Аполлония нигде не было. Пустые оковы лежали на мраморном полу.
– Где он?! – завопил Домициан. Он приказал гвардейцам обыскать все углы и убедиться, что перекрыт каждый выход. Аполлония не нашли.
Домициан свирепо уставился на Луция:
– Прежде чем исчезнуть, колдун посмотрел на тебя. Что произошло?
– Не знаю, господин.
– Куда он делся?
– Не знаю, господин.
– Раздеть его! – заорал император.
С Луция сорвали тунику.
– А это что такое? – спросил Домициан.
– Что там, что ты видишь, господин? – спросил Катулл.
– На нем какой-то талисман.
Катулл поднял брови:
– Как же так, Эпафродит? Тебе полагалось проследить, чтобы узники не имели при себе никаких волшебных пред метов.
– Я сам в недоумении, – ответил Эпафродит.
Домициан сошел с подиума и приблизился к Луцию. Тот дрогнул, но устоял на месте. Император взялся за талисман:
– Что это за штука? Участвовала ли она в исчезновении колдуна?
– Это фасинум, господин. Семейная реликвия. Я прошу у него защиты, но не знаю за ним никаких других сил.
– Похож на крест, – нахмурился Домициан.
Стуча посохом, к ним поспешил Катулл:
– Крест, господин?
Домициан положил фасинум на ладонь слепцу, и тот старательно ощупал талисман. Луций съежился от столь тесного соседства с палачом. Катулла тоже передернуло. Он с отвращением выпустил фасинум.
– Вещица почти наверняка волшебная. Я чувствую в ней колдовство! Подозреваю, христианского толка.
– Христианского? – переспросил Домициан.
– Они используют амулеты в форме креста, чтобы заворожить врагов.
– Господин, я ношу фасинум, а не распятие, – заверил Луций.
– Он лжет, – возразил Катулл. – Готовя досье на обвиняемого, я обнаружил, что его дядя был христианином – одним из тех, кого Нерон покарал за поджог. Разве может быть совпадением ношение христианского амулета?
Домициан скосил глаза на Луция:
– Он последователь Аполлония, а того можно счесть кем угодно, только не христианином.
– Не следует ждать от божьих врагов последовательности в ереси. Этот тайный христианин только что поспособствовал бегству крайне опасного чародея, а своим амулетом он, возможно, собирается навредить твоей божественной особе. Луций Пинарий злоумышлял против тебя, господин. Его надо наказать.
Домициан прищурился:
– Да, но как?
– Его дядю сожгли заживо в Ватиканском цирке.
Луций вдруг покрылся мурашками, перед глазами поплыли радужные круги. Он силился уподобиться в храбрости Аполлонию, но пошатнулся и рухнул на пол.
Домициан опустил на него взгляд:
– Ты уверен, Катулл, что это ничтожество представляет для меня угрозу?
Советник понизил голос до шепота:
– Господин, если колдун Аполлоний и правда сбежал, то пусть за него страдает приспешник. Его нужно наказать публично и в соответствии с преступлением.
– Я знаю, что с ним сделать, – кивнул Домициан.
* * *Луция поместили не в прежнюю камеру, а отвели через узкие подземные коридоры в намного меньшую, всего на одного заключенного. Фасинум ему оставили. Из перешептываний гвардейцев Луций понял, что им велели забрать амулет, но они страшились прикоснуться к волшебной штуковине.
Камера представляла собой голую каморку без окон и с сырыми каменными стенами, одну из которых заменяла железная решетка с настолько частыми прутьями, что голову не просунуть; за нею виднелся кривой коридор, тускло освещенный непрямым солнечным светом. Где-то рядом находились дикие звери – рычали львы, фыркали страусы, лаяли собаки. Воздух густо пропитался запахами соломы, экскрементов и мочи, а также сырого мяса, которым кормили хищников.
Еще откуда-то доносились звон мечей и грубые голоса – тренировались гладиаторы. Вскоре Луций сообразил, где находится: в камерах под амфитеатром Флавиев. Если память не подводила, до очередных игр оставалось пять дней.
По чередованию света и тьмы он мог отсчитывать сутки. Ночами в коридоре становилось темно, и в камере царил кромешный мрак. Сперва темень ужасала Луция, но после он обрел в умозрении общество Аполлония и утешился. Порой ему чудилось, что Учитель и впрямь говорит с ним, но при полном отсутствии света Луций не вполне понимал, спит он или бодрствует, – даже не был уверен, жив он или мертв. «Сохраняй спокойствие, – говорил ему Аполлоний. – Хотя тело мое далеко, я рядом с тобой».
На пятый день Луций проснулся от оглушительной какофонии вблизи и вдали – рева труб, криков и смеха, лязга ворот и мерного гула огромной толпы, время от времени взрывающегося возбужденным ором. Амфитеатр над ним заполнился людьми. Начались игры.
Их традиционной частью являлось наказание преступников. Луций часто посещал подобные зрелища, пока не сделался последователем Аполлония. Порой воображая себя на месте охотника, которой травит на арене экзотическую жертву, он, однако, ни разу не примеривал роль несчастных преступников, принужденных сражаться насмерть или отданных на растерзание свирепому зверью. Но именно такая участь ему теперь суждена.
Предвидел ли Аполлоний исход суда? Почему Учитель сбежал, спасся сам, обрекая Луция на ужасную и унизительную смерть? Почему не применил волшебство, чтобы забрать его с собой?
На краткий миг Луций поддался отчаянию. Потом неожиданно воодушевился. Он ощутил легкость, словно избавясь от непосильного бремени. Легче стали даже кандалы. Он решил полностью подчиниться Учителю и поверить, что Аполлоний предвидел нынешний день и вполне подготовил Луция к тому, чтобы встретить его хладнокровно и с достоинством. Всё к лучшему.
Придя за пленным, гвардейцы подивились его выдержке. Они привыкли, что осужденные съеживаются, плачут, вырываются и умоляют о пощаде или же впадают в апатию и оцепенение, таращась в никуда. Но Луций открыто смотрел им в глаза, дружелюбно кивнул и встал, готовый следовать за ними.
С узника сняли кандалы. Руки и ноги у Луция затекли и ослабели после столь длительной обездвиженности, но он был рад избавиться от оков. Вытянув руки, он растопырил пальцы. Поработал ногами, проверяя, насколько владеет телом. Славно, что в последние минуты жизни он пусть ненадолго, но снова чувствует себя человеком.
Гвардейцы сняли с него ветхую тунику, и он остался лишь в грязной набедренной повязке. Его подпоясали кожаным ремнем с ножнами, в которых торчал нож. Луций извлек его на секунду и нашел лезвие весьма тупым. Затем ему вручили лук и одну стрелу. Лук был слабенький, с плохо натянутой тетивой, а острие стрелы оказалось не металлическим, а пробковым. Зрители издалека не поймут, что оружие бесполезно.
По мере того как гвардейцы вели Луция по коридору, рев толпы становился громче. Процессия дошла до калитки из железных прутьев. Она распахнулась. Гвардейцы опустили копья, но им не пришлось гнать пленника на арену. Босиком, щурясь на ясный день, он вышел на разогретый солнцем песок.
Огромные размеры амфитеатра он видел с трибун, но ни разу не оценивал их с арены. Многолюдие поражало воображение. Императорская ложа казалась крошечной, а люди в ней – нарисованными фигурками. Луций различил Домициана, его жену и верного спутника-микроцефала. Там же находились высочайшие особы из царственной семьи, включая прекрасную племянницу императора Флавию Домициллу с мужем и двумя юными сыновьями. Еще в ложе был Эарин, а рядом с евнухом Луций с некоторым потрясением увидел Марциала. Напишет поэму о грядущем зрелище? Среди придворных Луций обнаружил Катулла, а также Эпафродита.
Гул стих. Глашатай начал речь. Слова отдавались в ушах Луция странным эхом. Он ничего не понял, кроме собственного имени: «Луций Пинарий…»
Оно показалось ему диковинным набором звуков, не имеющих к нему никакого отношения. «Луций Пинарий, меня зовут Луций Пинарий, – произнес он про себя. – Я нахожусь в месте под названием Рим. Я скоро умру».
Он вышел на середину арены и медленно повернулся кругом, вбирая взором каждую деталь.
Луций ощутил себя в самом центре космоса: он стоял, окруженный всем населением Рима, и самим городом, и огромной империей, и дальними странами с морями и океанами. Все взгляды были обращены к нему, он словно притягивал их. И все-таки он чувствовал себя не голым и уязвимым, но странно обособленным и защищенным. Вокруг него не прекращался шум и вихрился хаос, однако там, где стоял Луций, царили тишина и покой. Он находился в зрачке ока Божественной Сингулярности. Знал ли Аполлоний, что Луция посетит такое ощущение? Не потому ли Учитель направил его именно сюда и именно в данный момент?
