Грегори Робертс - Тень горы
– Штаны не поджигай, – сердито буркнул он и зашагал по газону.
– Не надоело еще командовать? – сказал я, следуя за ним.
Военные действия в Тринкомали прекратились несколько месяцев назад. Немецкие сотрудники «Шпигеля» вернулись в Германию, а Хорст, австрийский фрилансер, остался в городе, надеясь в отсутствие конкурентов раздобыть материал для эксклюзивного репортажа, точнее, предполагая, что «тамильские тигры» развернут здесь очередное наступление и он, проницательный ясноглазый Хорст, первым возвестит о начале нового конфликта.
Этот высокий крепкий парень, умный и хорошо образованный, с подругой на ферме в Нормандии, мечтал о возобновлении военных действий в Шри-Ланке. Недаром Дидье однажды заявил мультимедийному магнату Ранджиту, что журналистика – это лекарство, которое порождает болезнь.
С четверть часа мы шли и беседовали о Хорсте.
– У тебя камера есть? – спросил он.
– По-моему, у охранников на контрольном пункте аллергия на чужие камеры. Они предпочитают собственные, с решетками.
– Верно, – кивнул Хорст. – Но вчера, впервые за несколько месяцев, на дороге появилась отрезанная голова.
– И что?
– Если сегодня появится еще одна, я фотографиями не поделюсь.
– Ладно.
– Я ж не виноват, что ты фотоаппарат не взял.
– Понятно.
– Я просто предупреждаю, чтобы ты потом не обижался.
– Хорст, мне не нужны снимки отрезанных голов. Я даже думать о них не желаю. Если попадется, забирай ее себе.
Через пятьдесят метров мы наткнулись на отрезанную голову.
Сначала я решил, что это злая шутка – тыква или дыня на палке. Подойдя чуть ближе, я понял, что это голова подростка, лет шестнадцати-семнадцати, насаженная на отрезок бамбукового ствола. Бамбук воткнули в грунт на обочине так, чтобы лицо убитого было обращено к лицам живых на дороге.
Глаза зажмурены, рот широко раскрыт.
Хорст возился с фотоаппаратом и повторял:
– Ну, говорил же я… Говорил же…
Я не останавливался.
– Ты куда? – окликнул он.
– Догоняй.
– Ты что, здесь в одиночку опасно! Я поэтому хотел, чтобы мы вдвоем пошли. Тебе же лучше, если подождешь со мной.
Я пошел прочь.
– Второй раз за два дня! – крикнул Хорст мне вслед. – Это неспроста. Я как чувствовал. Хорошо, что я задержался.
Он торопливо щелкал затвором фотоаппарата.
Шелк-щелк. Щелк-щелк.
Убийство – это преступление, но голова на колу – грех, а грех необходимо искупить. Сердцем мне хотелось вернуть голову убитого паренька его родным, помочь отыскать труп, похоронить, как полагается. Однако повиноваться велению сердца я не мог, хотя все во мне взбунтовалось. Я не смел даже выдернуть кол и опустить отрубленную голову на землю. На мне был жилет, набитый золотыми слитками и бланками паспортов; я – контрабандист, приехал сюда с фальшивым паспортом и фальшивым журналистским удостоверением. Я не имел права вмешиваться.
Оставшись в одиночестве, я скорбел о безвестном погибшем парне, но не сбавлял шага, пытаясь вернуть себе привычную суровость, растворить воспоминания об увиденном в джунглях, залитых ярким солнечным светом, ненадолго сменившим ненастье.
Молодая поросль, выпестованная густым подлеском, упрямо тянулась к солнцу – ростки доходили мне до пояса, до плеч. Дождинки дрожали на листьях, скатывались на узловатые корни, будто умащали ароматным маслом ноги деревьев-святых, что воздевали к небесам руки-ветви и пальцы-листья, умоляя океан даровать земле ливень.
«Деревья всегда дождь вымаливают», – сказала мне однажды Лиза, радостно выбежав под теплые струи муссонного ливня.
Ветер с моря успокоил джунгли, взбудораженные ураганом. Ветви колыхались и гнулись, лиственная пена трепетала в такт шуму прибоя на небесном берегу. Птицы кружили над зарослями, исчезали в зеленом сумраке чащи и сверкающими тенями вылетали к мокрой блестящей дороге.
Природа – как обычно, если ей позволить, – излечила мне душу. Скорбь отступила – скорбь о безвестном парне у дороги и внутри меня. Я больше не бормотал «отрезанная голова».
С севера мне навстречу катил старенький белый седан с фарами, крест-накрест заклеенными черной изолентой. За рулем сидела невысокая тридцатилетняя толстушка в небесно-голубом хиджабе. Она остановила седан рядом со мной, опустила боковое стекло и гневно спросила:
– Ты что задумал?
– Я…
– Молчи.
– Но ты же сама спросила…
– Садись в машину.
– А ты кто?
– Садись в машину.
Я сел в машину.
– Ты прокололся, – презрительно изрекла она, недовольно оглядывая меня с головы до ног.
– Салям алейкум, – сказал я.
– Ты прокололся, – повторила она.
– Салям алейкум.
– Ва алейкум салям, – злобно сощурившись, ответила она и нажала на газ. – Пора сматываться.
Через несколько секунд мы увидели, что Хорст все еще стоит у бамбукового кола с отрезанной головой, лихорадочно подыскивая наилучший ракурс для снимка. Я заставил свою спутницу остановить машину метрах в десяти от журналиста.
– Он удивится, если я неожиданно исчезну, – объяснил я. – Погоди, я с ним поговорю.
Я вышел из машины и подбежал к Хорсту.
– Что случилось? – спросил он. – Кто это с тобой?
– Говорят, конфликт возобновился, – тяжело дыша, сказал я. – Я здесь не останусь. Тебя в гостиницу подбросить?
Он с сомнением оглядел пустынную трассу на север:
– Нет, я лучше тут подожду. Уезжай, если хочешь. Все в порядке.
– Не боишься? По-моему, тут опасно.
– Нет, нормально. Я схожу на контрольный пункт, узнаю, что происходит. Ты езжай. – Он опустил фотоаппарат.
– Удачи! – Я пожал протянутую руку.
– И тебе тоже. Слушай, сделай одолжение, а? Пока никому об этом не рассказывай, ладно? Тебе же все равно уезжать.
– Хорошо, не расскажу. Прощай, Хорст, – сказал я, но он уже щелкал затвором.
Щелк-щелк.
Я вернулся к машине. Голубой Хиджаб наставила на меня пистолет.
– Все в порядке, – сказал я.
Она рванула машину с места, одной рукой вцепившись в руль, а другой, с пистолетом, переключая передачи. Я нервно морщился всякий раз, как она краешком ладони толкала рычаг.
– Вы с ним любовники, что ли? Голубки, ля-ля-ля… – буркнула она. – Что ты ему наговорил?
– Что надо, то и наговорил. Ты меня пристрелить собираешься?
– Не знаю пока, – поразмыслив, объявила она. – Что ты ему наговорил? И на чьей ты стороне?
– Надеюсь, на твоей. А если ты в меня пульнешь, то один из паспортов наверняка продырявишь.
Она резко съехала на обочину, остановила машину, выключила мотор и перехватила пистолет обеими руками. Опушка джунглей тут же превратилась в импровизированную автостоянку.
– Тебе смешно, да? А мне не до смеха. Я два года внедрялась, а меня заставили все бросить, поехать в гостиницу, собрать твои вещи и отвезти тебя в аэропорт!
– Внедрялась? Ты что, шпион?
– Заткнись!
– Ладно. И все-таки ты кто?
– Я подбираю тебя почему-то посреди дороги, в одиночестве, – заявила она, загадочно глядя на меня. – Ты зачем-то заставляешь меня остановить машину и беседуешь с подозрительным незнакомцем. Так что давай, убеди меня, что никакой ошибки нет, или, клянусь Аллахом, я всажу тебе пулю в лоб и сниму золото с трупа.
– Если ты знаешь священную книгу Коран, мне достаточно назвать суру и аят.
– Ты о чем?
– Сура вторая, аят двести двадцать четвертый.
– Аль-Бакара, корова, – пробормотала она название суры. – Это ты намекаешь, что я толстая?
– Нет, конечно. Ты не толстая, ты… фигуристая.
– Прекрати.
– Ты первая начала.
– Тогда скажи аят, если такой умный.
– Для неверного знакомство с Кораном неплохо начать с двести двадцать четвертого аята второй суры: «Пусть клятва именем Аллаха не препятствует вам творить добро, быть богобоязненным…»[67]
– «…и примирять людей», – завершила она, впервые улыбнувшись.
– Ну что, приступим? – Я начал высвобождаться из жилета.
Она сунула пистолет в карман складчатой юбки, открыла заднюю дверь и подняла сиденье, под которым оказался тайник. Я вручил ей жилет. Она дотошно проверила все кармашки и бланки паспортов, а потом уложила жилет в тайник, плотно прикрыв его маскировочной пленкой, и с резким щелчком опустила сиденье. Мы снова сели в машину.
– В гостинице остановимся, тебе надо выписаться из номера. После этого ты превратишься в призрак.
– В призрак?
– Заткнись. Приехали. Забирай вещи и выписывайся. Я заправлю машину и вернусь через пятнадцать минут. Ждать не буду.
– А ты…
– Марш отсюда!
Я вышел из седана и взбежал по ступеням в вестибюль гостиницы.
– Мистер Дэвис! – окликнул меня Анкит, круглосуточный портье, который с подносом в руках стоял у эркерного окна. – Я увидел, что вас подвезла Голубой Хиджаб, и решил, что вам не помешает подкрепиться.
