Сара Уотерс - Ночной дозор
– Газом? – перепугался Дункан. – Это же очень долго, да? Сто лет уйдет. И потом, газ же растечется, и мы отравим отца. Конечно, он старый хрыч, но все же так не очень честно.
– Это будет неспортивно.
– Да, старина, не по правилам.
Они рассмеялись. Обоих разобрал такой смех, что они зажали руками рты. Алек повалился на кровать и зарылся лицом в подушку. Потом, все еще посмеиваясь, сказал:
– Можно отравиться. Слопать мышьяку. Как та старая шлюха, мадам Бовари.
– Превосходный план, мистер Холмс, – дурашливым голосом проговорил Дункан, – но с одним существенным изъяном. Мышьяка отец в доме не держит.
– Нет мышьяка? И вы называете это современным, хорошо оснащенным домом? Как насчет крысиного яда, я вас умоляю?
– Тоже нет. И потом… ведь от яда будет ой-ой-ой как больно?
– Ой-ой-ой как больно будет в любом случае, недоумок. Иначе какой же это поступок?
– Все равно…
Алек перестал смеяться, секунду подумал и сел.
– А если мы утопимся? – серьезно спросил он. – Перед глазами промелькнет вся жизнь. Вообще-то мне свою паршивую жизнь не особо хочется видеть…
– А я маму увижу, – сказал Дункан.
– Ну вот! Перед смертью человек должен повидаться с матерью. Заодно спросишь, с какого ляду она вышла за твоего отца.
Они опять засмеялись.
– Но как мы это сделаем? – наконец спросил Дункан. – Придется искать канал или что-то вроде того.
– Не придется. Я полагал, всем известно, что утонуть можно и в луже. Это научный факт. Разве у вас не набирают в ванну воду на случай пожара?
– Верно, черт побери! – вскинулся Дункан.
– Ну так, за дело, Дэ-Пэ!
Они встали.
– Бери письмо и кнопку, – сказал Дункан. – Погоди!.. Я причешусь.
– Нашел время!
– Отвали!
– Вперед, Лесли Говард![62]
Перед зеркалом туалетного столика Дункан торопливо махнул по волосам расческой. Они на цыпочках вышли из спальни, затем через прихожую и гостиную пробрались в кухню. Дункан очень тихо притворял двери, открытые на случай взрывной волны. Было слышно, как мощно храпит отец.
– Папаша у тебя что твой «мессершмитт»![63] – прошептал Алек, и оба опять прыснули.
В кухне зажгли свет. Тусклая голая лампочка высветила блеклую белизну испятнанной раковины, серые заплатки на желтом линолеуме пола, стол и стулья цвета бурой подливки. У стены, рядом с кухонным столом, примостилась ванна; когда-то давно отец Дункана огородил ее досками, того же подливочного цвета, и соорудил крышку, которая использовалась как сушилка. Сейчас на ней стояли посуда и большое цинковое ведро с замоченным в соде отцовым и Дункановым исподним. Дункан покраснел и торопливо убрал ведро. Алек переставил на стол посуду.
Вдвоем взявшись за края, они сняли крышку.
В мутной воде, оставшейся от давнишнего мытья отца, плавали жесткие закрученные волоски, что было еще позорнее исподнего; едва их увидев, Дункан отвернулся и сжал кулаки. Если б отец оказался рядом, он бы его ударил.
– Вот же свинья! – пробормотал Дункан.
– Воды-то хватит, – неуверенно сказал Алек. – Только как нам пристроиться? Вдвоем не поместимся. Может, сунуть головы и держать друг друга?
От мысли, что придется опустить лицо в грязную воду, которая плескалась вокруг отцовых ног, причинного места и задницы, Дункана затошнило.
– Так я не хочу, – сказал он.
– Мне, что ль, очень хочется? Но привередничать некогда.
– Тогда уж давай рискнем газом.
– Думаешь?
– Уверен.
– Ладно. А может… Мать честная, придумал! – Алек щелкнул пальцами. – Давай повесимся!
Предложение почти обрадовало. Теперь Дункан согласился бы на все, что не связано с отцовыми помоями. Крышку-сушилку вернули на место и оглядели стены с потолком в поисках крюков или чего-то, к чему можно привязать петлю. Наконец решили, что блок для бельевой веревки выдержит вес одного, а другой сможет повеситься на одежном крючке, прибитом с внутренней стороны кухонной двери.
– Какая-нибудь веревка есть? – спросил Алек.
– Вот что есть! – Осененный идеей, Дункан развязал пояс халата, вытянул его из штрипок и подергал, испытывая на прочность. – Думаю, меня выдержит.
– Ну это для тебя. А как со мной? Другого такого, наверное, нет?
– У меня полно всяких ремней. И куча галстуков.
– Во, галстук сгодится.
– Принести? Тебе какой?
Алек нахмурился.
– Наверное, черный. Нет! Давай тот, в сине-золотую полоску. Он похож на университетский.
– Да какая разница?
– Может, будут фотографировать. Тот галстук эффектней.
– Ладно, – неохотно согласился Дункан.
Вообще-то, именно этот галстук был ему дорог почти так же, как авторучка, и славную вещицу не хотелось никому давать. Почему непременно этот галстук, когда сгодился бы и простой? Бог с ним, сейчас спорить не будем. Через гостиную и прихожую Дункан тихо прошел в спальню и взял галстук. Отец по-прежнему храпел; на обратном пути Дункан секунду постоял в темноте, сдерживая желание дать отцу пинка и заорать, завопить ему в лицо: «Старый дурак, будь ты проклят! Я собираюсь убить себя! Вот сейчас войду в кухню – и ау! Ну же, проснись!»
Отец храпел. Дункан тихо вернулся к Алеку.
– Теперь папаша изображает чертов «харрикейн»,[64] – сказал он, прикрывая кухонную дверь.
Алек не ответил. Пояс от халата валялся на полу. Вполоборота стоя у раковины, Алек что-то держал в руках.
– Глянь-ка, – произнес он тихим странным голосом.
В его руке была старомодная отцова бритва. Он завороженно смотрел на открытое лезвие, потом будто с усилием оторвал от него взгляд и посмотрел на Дункана.
– Вот чем я воспользуюсь, – сказал Алек. – Вот что я сделаю. Ты можешь вешаться, если хочешь. Но я воспользуюсь этим. Это лучше веревки. Так быстрее и чище. Я перережу себе горло.
– Горло? – эхом откликнулся Дункан.
Он посмотрел на тонкую белую шею Алека – жилы и кадык вовсе не выглядели чем-то мягким, что легко рассечь…
– Наверное, острая? – Алек потрогал лезвие и, отдернув руку, сунул в рот палец. – Ух ты! – Он засмеялся. – Надо же, до чего острая! Если быстро, будет совсем не больно.
– Уверен?
– Конечно уверен. Это как скотину режут. Вот прямо сейчас и сделаю. Ты второй. Не против? Боюсь, маленько напачкается. Лучше не особо смотреть. Было бы у нас две штуки! Тогда можно бы вместе… Слушай, будь другом, пришпиль на стенку. – Бритвой он показал на письмо. – Куда-нибудь на видное место.
Беспокойно косясь на бритву, Дункан взял письмо и кнопку.
– Только ты ничего не делай, пока я стою спиной, ладно? – Отвернуться было страшно. Быстро оглядевшись, Дункан прикрепил записку на дверцу буфета. – Так нормально?
– Да, хорошо, – кивнул Алек.
Он чуть задыхался. Раскрытую бритву он по-прежнему держал так, словно любовался ее безумной красотой, но затем крепче обхватил рукоятку двумя руками и поднес клинок к горлу под изгиб правой скулы, где под кожей трепетал пульс.
Непроизвольно Дункан шагнул к другу.
– Ты прямо сейчас хочешь это сделать? – испуганно спросил он.
Веки Алека дрогнули.
– Через минуту.
– Как оно?
– Ничего.
– Страшно?
– Немножко. Ты-то как? Побелел как полотно. Гляди, в обморок не брякнись, когда твоя очередь дойдет.
Алек перехватил рукоятку. Прикрыл веки и замер… Потом, не открывая глаз, чуть изменившимся голосом спросил:
– О чем ты будешь скучать?
Дункан прикусил губу.
– Не знаю. Ни о чем. Нет! Буду скучать по Вив… А ты?
– Я – по книгам, музыке и искусству, по красивым зданиям, – ответил Алек, и Дункан пожалел, что назвал сестру, а не то же самое. – Но все это уже исчезло. Через год люди начнут забывать, что подобные вещи существовали.
Алек открыл глаза, сглотнул и снова перехватил бритву. Руки его взмокли – на черепаховой рукоятке были заметны влажные следы. Хотелось, чтобы он ничего не делал. Дункан снова чуть ли не взмолился, чтобы отец пришел и остановил затею, которая понеслась вскачь. Зачем тогда иметь отца, если он допускает подобное? Стараясь потянуть время и разговорить Алека, Дункан спросил:
– Как думаешь, что с нами будет после смерти?
Не опуская бритвы, Алек задумался, потом тихо ответил:
– Ничего. Погаснем, как свет. Ничего другого быть не может. Бога нет. Иначе он бы прекратил войну! Нет ни рая, ни ада – ничего такого. Ад здесь, на земле. А если что-нибудь там есть, мы будем вместе. – Алек вперил в Дункана пылающий взгляд воспаленных глаз и просто добавил: – Хуже нет, чем оказаться там одному, правда?
– Да, – кивнул Дункан. – Это было бы ужасно.
Алек глубоко вздохнул. Жилка на его шее забилась быстрее, почти допрыгивая до лезвия. Когда он заговорил, слова прозвучали так легко, что Дункан принял их за шутку и чуть не засмеялся.
– Пока, Дункан, – сказал Алек.
Потом крепче ухватил бритву, вскинул локти, словно замахиваясь битой, и полоснул по горлу.
– Вот сюда, сюда, – говорил караульный, пробираясь по развалинам.
