Брайан Макгрори - Приятель
В то время ему шел десятый год. Морда поседела, и он уже не так резво бросался за мячиком, хотя и для меня, и для него это мало что меняло – просто в промежутках между бросками он лениво растягивался на травке и, кажется, радовался жизни, будто настаивая, чтобы и я радовался. Прогулки наши не стали короче – даже вроде бы наоборот. Единственное, что изменилось за эти годы – их темп. В былое время Гарри трусил шагов на десять впереди, поджидая меня по привычке у переходов. Когда он стал совсем взрослым, то шел рядом со мной – мы вышагивали, словно в строю. Постарев, пес начал отставать, плелся не спеша позади, держа нос по ветру, помахивая хвостом, а я время от времени подбадривал его взглядом, призывая идти дальше.
Мы были уже не просто человек и его собака, а скорее двое старых друзей, настолько привыкших друг к другу, что долгую разлуку даже представить себе было невозможно. Мы и не расставались, насколько я мог себе это позволить. Все эти годы летний отпуск мы вместе проводили в Мэне. И в Вашингтоне, пока я там работал, Гарри жил вместе со мной. Во время частых поездок я предпочитал пользоваться автомобилем, и Гарри непременно ехал со мной как штурман. А когда я колесил по стране или летал за рубеж, он оставался у моей сестры Кэрол или у моего друга, и меня всегда, особенно в первые годы, неудержимо влекло вернуться к нему пораньше.
Только один раз нам пришлось относительно долго пожить порознь, и ни к чему хорошему это не привело. Тогда я только что вернулся в Бостон на должность обозревателя и был вынужден целый месяц ютиться в мрачном унылом доме, где держать животных было запрещено. Гарри я отвез к сестре. Они уже много лет души не чаяли друг в друге, и ничто не предвещало того, что их дружба может дать трещину из-за слишком продолжительного общения. Но именно это и произошло.
Сначала я обратил внимание, что на мои звонки Кэрол отвечает необычно коротко и спешит повесить трубку. «С ним, э-э, все в порядке», – сообщала она равнодушным тоном без всяких подробностей. «Он сейчас ест». «Он развлекается». Ни разу она не сказала: «Какой чудесный пес!» или «Какой он игривый!», не сказала: «Я буду так скучать без Гарри, что мне придется завести свою собаку, когда ты заберешь его».
Наконец, через неделю с небольшим, я решил разобраться толком и неуверенно поинтересовался: хорошо ли спит Гарри, доволен ли он, довольна ли сестра? Последовало долгое молчание, неприятное, но уже в какой-то мере мной ожидаемое.
– Я не хотела тебе этого говорить, – ответила в конце концов Кэрол, – не хотела огорчать, – тут она понизила голос. – Каждый раз, когда мы выходим из дому, он так страшно царапает входную дверь, что я боюсь, как бы он не поранился.
– Шутишь, наверное, – ответил я, совершенно не представляя себе, чтобы спокойный и исполненный чувства собственного достоинства пес ударился в панику или стал агрессивным. – Это Гарри-то?
– Гарри, – ответила сестра более уверенным тоном, потому что главное она уже сказала. Я почувствовал, что терпение ее истощается, а она, должен отметить, человек на редкость терпеливый.
– Дверь у тебя хоть цела? – спросил я для очистки совести, поскольку не сомневался, что она ответит: «Да ничего этой двери не сделается».
– Думаю, все будет отлично, если мы ее отшлифуем как следует, – ответила Кэрол после очередной паузы, причем в голосе ее слышалось сомнение. Я переварил услышанное, а сестра уже откровенно добавила: – Он все время жутко хандрит. – Снова помолчала и закончила: – Брайан, по-моему, он сильно по тебе тоскует.
Это быстро решило все дело. Через час я забрал Гарри и нелегально поселил его в своем временном пристанище. Как я понимаю, больше он в жизни ничего не царапал, разве что вычесывал у себя случайного клеща, которого мог подцепить во время прогулок в лесах Мэна. Не то чтобы я хотел бросить тень на его поведение – говоря по совести, я и сам был немного не в себе, когда Гарри не было рядом. В те две недели, пока он жил у Кэрол, я вставал по утрам, принимал душ и молча ехал на работу, а когда коллеги постепенно заполняли нашу комнату в редакции, до меня доходило, что уже девять утра или даже полдесятого, а я еще ни с кем и словом не перемолвился. На работе я задерживался дольше обычного, обедал в ресторане и возвращался в унылую квартиру в мрачном доме, а вскоре так же молча ложился спать. Постепенно я превращался в робота-трудягу, чего всю жизнь старательно и упрямо избегал. Не было утренних прогулок по малолюдным еще улицам, случайных встреч с незнакомыми, но очень дружелюбными людьми, вечерних вылазок в кафешку, где все без исключения клиенты восхищались неправдоподобно выдрессированным псом, который приветствовал их у дверей.
Наверное, нет ничего удивительного в том, что мы стали такими близкими друзьями, если вспомнить, как закалялась наша дружба в горниле моего развода. Тогда Гарри, без преувеличения, помог мне удержаться на плаву, послужил своего рода громоотводом для переполнявших меня эмоций (хотя вообще-то я человек достаточно сдержанный). Одному Богу известно, куда бы меня занесло и что я мог бы натворить, если бы каждый вечер у меня не было необходимости прийти домой, погулять с собакой, съесть по пути кусочек пиццы, потом посидеть часок на веранде – я просматривал журнал, а Гарри лежал, свесив лапы с верхней ступеньки, и с удовольствием наблюдал за тем, как течет жизнь на улице. Впрочем, слово «необходимость» – не то. Мне хотелось приходить домой.
Гарри вливал в меня энергию, с ним было веселее на душе. Мы зависели друг от друга, делились своими эмоциями, и я был неколебимо уверен, что он всегда рядом. Возможно, всему этому я придавал даже чересчур большое значение – хотя неудивительно, если вспомнить, чем закончилась моя семейная жизнь.
Однажды к Гарри пришла настоящая слава, но она ничуть не вскружила ему голову. Моя покойная родственница, прославленная журналистка «Вашингтон пост» Мэри Макгрори, посвятила ему две-три колонки, охарактеризовав пса как «благовоспитанное и изящное существо, очень дружелюбное, с легким намеком на черты отъявленного мошенника и… политика». Сначала она рассказала в газете, как он прятался в ямках, которые мы с ней только что выкопали в ее саду, чтобы посадить недотроги[7]. В другой раз – о том, как он собирает толпы людей, когда гуляет со мной в воскресенье по Кливленд-Парку. Наконец, она расписала тот случай, когда в необычайно холодный сочельник, ближе к вечеру, я попросил ее побыть с Гарри в вестибюле «Лорд энд Тейлор»[8] в Бостоне, а сам кинулся спешно покупать подарки (раньше не успел). Измотанные предпраздничной беготней покупатели, оказавшись рядом с моей собакой, получали передышку хоть на минутку.
«Гарри, – написала Мэри, – оказывал на них потрясающее воздействие. Все старались непременно с ним заговорить. Выражение озабоченности сходило с самых хмурых лиц и сменялось широкой улыбкой, стоило им заметить этого пса. Люди, у которых, судя по всему, уже не оставалось ни секунды свободного времени, останавливались, чтобы почесать его за ухом и прошептать что-нибудь ласковое. Его поздравляли с Рождеством, нередко проявляя любезность и адресуя свои поздравления и мне тоже».
Слава Гарри не ограничилась появлением в прессе. Его показали в выпуске популярного в Бостоне вечернего телевизионного журнала «Хроника»: он медленно шествовал по нашей улице, а проворный и очень ловкий оператор отползал от него на корточках, держа камеру чуть ли не у самой земли. Вообще-то предполагалось, что эпизод будет посвящен мне и одному из моих романов, но все зрители, звонившие по этому поводу, говорили только о моей собаке.
Более того, Гарри удалось оставить след и в политической истории. Когда я работал корреспондентом «Бостон глоуб» при Белом доме, мне пришлось освещать отпуска, которые Билл Клинтон проводил на острове Мартас-Вайньярд, в том числе и в то лето, когда разразился скандал с участием Моники Левински. Гарри был там, где привык находиться в таких поездках, то есть лежал у моих ног в пресс-центре, который разместился в старомодном спортзале местной школы. Иногда он лениво позевывал, скучая и намекая на то, что я должен возместить ему эту скуку долгой поездкой на взморье, где удастся всласть побегать за мячиками. Я же печатал совершенно пустую статейку об очередном дне семейства Клинтон, в течение которого абсолютно не за что было зацепиться (члены президентской семьи в те дни почти не разговаривали друг с другом). Внезапно на трибуну, возбуждая всеобщее любопытство и волнение, ворвался пресс-секретарь Белого дома Майк Маккарри. Постучал по микрофону, убеждаясь, что тот включен, и сообщил, что принес нам официальное правительственное заявление.
Президент, с мрачным видом продолжал Маккарри, приказал совершить бомбовые налеты на Афганистан и Судан в качестве актов возмездия за произведенные в начале того месяца теракты против американских посольств в двух африканских странах[9].
