Брайан Макгрори - Приятель
Не то чтобы я до той минуты считал жизнь унылой. Совсем наоборот. Ну, объясню, как умею: вскоре после того, как снова стал одиноким мужчиной, я постепенно пришел к выводу, что одиночество вполне меня устраивает. Я наслаждался относительной тишиной и покоем. Меня согревало ощущение независимости. Я пользовался преимуществом получать лестные предложения от многих.
Однако если говорить честно, то первый год после развода был для меня ужасным. Развод, на мой взгляд (думаю, многие со мной согласятся), знаменует собой первую серьезную неудачу во взрослой жизни, грубое отрезвление от сказок о безоблачном супружестве, симпатичных ребятишках и удачной карьере. Сказки счастливо завершаются обычно следующей картиной: в один прекрасный день ты разгуливаешь по берегу моря, поблизости от собственного летнего коттеджа, в своем любимом хлопчатобумажном свитере, и весело болтаешь с невероятно здорово сохранившейся женой – о множестве разнообразных фондов, которые учредил для своих внуков. А на деле ты чувствуешь себя этакой Эстер Прин с громадной алой буквой «Р»[5], потому что все вокруг перешептываются: «Он разведен. Держись от него подальше. Подпорченный товарец». В общем, весь тот год я провел в сплошном тумане, пытаясь снова найти себя и свой путь в жизни.
Однажды вечером я сидел в баре с женщиной, с которой время от времени встречался, чтобы распить бутылочку вина в приятной обстановке. Мы заговорили о жизни – ее, моей, о своих мечтах и неудачах, – и тут я упомянул о том, что развод за плечами создаст для меня огромные препятствия, если я когда-нибудь пожелаю снова вступить на стезю семейной жизни.
– Ты вообще-то нормальный? – поинтересовалась она, сердито нахмурившись, а рыжие волосы, которые мне очень нравились, запылали, кажется, еще ярче. – Что ты такое несешь?
– Ну, понимаешь, один раз я уже прокололся, – растолковал я ей. – Женщин это должно настораживать.
Она посмотрела на меня уже без недоверия, но с сочувствием, причем во взгляде отражалось не желание утешить меня, бедняжку, – скорее, он говорил: «Ты просто тупица, ничего в жизни не смыслишь».
– Дурак ты, – наконец сказала она вслух, скорчив соответствующую мину. – Ты же сейчас в самом выгодном положении, как ни посмотри. Раз ты разведен, значит, готов брать на себя ответственность и не принадлежишь к тем неудачникам, которые ни за что не пойдут под венец, потому что боятся огорчить этим свою мамочку. К тому же у тебя нет детей, которые могли бы сильно осложнить отношения с женщиной.
Итак, новая жизнь стала меня вполне устраивать. Работе я мог отдавать столько времени, сколько хотел. Меня приглашали на обеды в новые и самые шикарные рестораны Бостона. В тиши кабинета я мог писать романы, отрываясь от них только для прогулок с Гарри, которым по-прежнему всегда был рад. Бывали дни, когда я входил в свой кабинет в начале вечера, а выходил из него, когда весь наш огромный дом уже погружался в ночную тьму, и Гарри посапывал в своем любимом уголке в прихожей.
Что касается работы в «Глоуб», то она меня только радовала. Через год после разрыва с Кейтлин редакция направила меня в Вашингтон, корреспондентом при Белом доме. Там я впервые стал обладателем недвижимости, приобретя себе очень симпатичное бунгало в центре Джорджтауна. Задняя стена – стеклянная – выходила на окруженный высокой стеной внутренний дворик-патио. Просто рай. Я объездил и Соединенные Штаты, и чуть ли не весь мир, освещая поездки президента Билла Клинтона, регулярно публикуя статьи, знакомясь со многими интересными людьми. Мои материалы не сходили с первой полосы «Глоуб». В те времена Интернет еще только начинал создаваться, а в центре внимания были газеты, и я без всяких колебаний тратил денежки «Глоуб»: на авиарейсы бизнес-классом, на номера в лучших отелях мира, на рестораны, способные вызвать слезы восторга у любого гурмана.
Затем родная газета отозвала меня в Бостон и доверила самую лучшую должность – обозревателя городской жизни. Эта работа позволяла мне в принципе писать о чем угодно, при этом я мог высказывать по всем вопросам собственное мнение. Я испытывал удивительное чувство свободы, делясь с читателями своими мыслями, – мне больше не нужно было выслушивать сладкоречивых политиков или их подхалимов-референтов, которые несли несусветную чушь, а потом стараться сделать так, чтобы на страницах газеты они не выглядели круглыми дураками. Ко всему прочему, и я, и Гарри были невероятно счастливы снова оказаться в Бостоне, гулять по улицам города, который оба по-настоящему любили. Мне удалось продать свой первый роман одному из крупнейших издательств и купить квартиру с высокими, три с половиной метра, потолками, с мраморным камином – причем дом находился в самом центре Бэк-Бэй, лучшего и самого красивого района города. Я приобрел абонемент на все игры «Ред Сокс»[6] – и как раз тогда, в 2004 году, «Сокс» впервые выиграла чемпионат США. Между прочим, от моего дивана до места на трибуне стадиона было всего десять минут ходу.
Когда мне хотелось поиграть в гольф, я играл, когда нужно было писать, я садился за письменный стол. Моя колонка в газете, кажется, пользовалась определенным успехом у читателей. А на званые обеды по всему городу меня приглашали так часто, что редакция не раз просила меня написать статьи о ресторанах, когда журналисты этого профиля были в отпусках. Еще я купил маленький загородный дом на моем любимом взморье в штате Мэн. Удача сопутствовала мне во всем.
Это касалось и любовного фронта. Не могу сказать, что я такой уж донжуан, тем более что внешность моя оставляет желать лучшего, много лучшего, однако и с женщинами мне почему-то везло. Была рыженькая, о которой я говорил выше (мне нелегко признать, что для меня она оказалась слишком молода). Была совершенно сногсшибательная женщина, с которой меня познакомил Гарри. Сидели мы с ним как-то на веранде – Гарри, собственно, лежал на мягкой толстой простыне, борясь с приступом артрита. Женщина проходила мимо со своим стареньким черным лабрадором по кличке Риггс. Заслышав негромкое рычание Гарри, этот Риггс мигом поднялся по ступенькам к нам.
– Какой красивый у вас лабрадор! – проговорил я, обращаясь к остановившейся внизу женщине. Она выглядела очень элегантно в длинной зимней куртке с капюшоном и джинсах, а носик у нее симпатично покраснел от холода. Я пытался в это время незаметно ухватить Гарри за ошейник, чтобы он не укусил бедного лабрадора за нос – этого я вовсе не хотел, но не желал и упустить возможность познакомиться с красивой женщиной.
– Ах ты, бедненький, – проговорила незнакомка, быстро взошла на веранду и погладила Гарри. Уж поверьте мне на слово, это была очень красивая женщина. Риггс скулил, Гарри рычал, незнакомка ласково гладила его, а я чуть не падал в обморок. Не прошло и двух недель, как мы с ней стали встречаться. Еще через месяц начали жить вместе. А примерно через год каждый без всяких сожалений пошел дальше своей дорогой – просто все хорошо в свое время.
Была сотрудница одной фирмы, симпатичная англичанка – она почти всегда казалась простуженной. Была еще умница и красавица из Вашингтона, наследница немалого состояния. Единственное, чем я могу объяснить свое везение (хотя, по правде говоря, его вряд ли можно чем-то объяснить), так это катастрофической нехваткой холостяков, которых можно было бы назвать приемлемыми хотя бы с натяжкой.
Все это было очень хорошо (ну, почти все). Это делало жизнь веселее. Это представляло собой разительный контраст с жизнью моих приятелей, которых донимали капризные жены, непослушные детишки и непомерная загрузка работой, когда весь день расписан чуть ли не по секундам. Не то чтобы я сознательно сторонился такой жизни, просто я к ней не очень стремился. И без того казалось, что у меня всего уже в избытке. То матчи на первенство США по бейсболу, то презентации новых книг, то турниры по гольфу, то выходные на взморье. И во всей этой суматохе, как и в спокойные рабочие дни, моей единственной настоящей привязанностью оставался Гарри, мой верный спутник, который и без поводка не отходил от меня ни на шаг.
В то время ему шел десятый год. Морда поседела, и он уже не так резво бросался за мячиком, хотя и для меня, и для него это мало что меняло – просто в промежутках между бросками он лениво растягивался на травке и, кажется, радовался жизни, будто настаивая, чтобы и я радовался. Прогулки наши не стали короче – даже вроде бы наоборот. Единственное, что изменилось за эти годы – их темп. В былое время Гарри трусил шагов на десять впереди, поджидая меня по привычке у переходов. Когда он стал совсем взрослым, то шел рядом со мной – мы вышагивали, словно в строю. Постарев, пес начал отставать, плелся не спеша позади, держа нос по ветру, помахивая хвостом, а я время от времени подбадривал его взглядом, призывая идти дальше.
Мы были уже не просто человек и его собака, а скорее двое старых друзей, настолько привыкших друг к другу, что долгую разлуку даже представить себе было невозможно. Мы и не расставались, насколько я мог себе это позволить. Все эти годы летний отпуск мы вместе проводили в Мэне. И в Вашингтоне, пока я там работал, Гарри жил вместе со мной. Во время частых поездок я предпочитал пользоваться автомобилем, и Гарри непременно ехал со мной как штурман. А когда я колесил по стране или летал за рубеж, он оставался у моей сестры Кэрол или у моего друга, и меня всегда, особенно в первые годы, неудержимо влекло вернуться к нему пораньше.
