Александра Коутс - Клуб юных вдов
– Тэмсен. – Судья снова произносит мое имя, и я соображаю, что она смотрит на меня. – Ты меня помнишь?
Я киваю, но она, кажется, ждет чего-то еще, и выдавливаю:
– Да, – а потом добавляю «ваша честь», потому что так обычно говорят по телевизору. Я отбрасываю за спину свои уныло повисшие светлые волосы и пытаюсь выпрямить спину.
– Ваша честь, это первое правонарушение мисс Бэрд, – заговаривает Джеральд, забрасывая ногу на ногу, причем так, что лодыжка одной ноги оказывается на колене другой. На ногах мокасины из золотисто-коричневой замши и белые спортивные носки. Между задравшейся брючиной и носком видна полоска волосатой кожи. – Она прибыла в сопровождении отца и мачехи, а также свекра. Тэмсен была замужем за Ноем Коннелли, который, как наверняка вам известно, скончался примерно полгода назад.
Позади меня кашляет папа. Судья Фейнголд заглядывает в свои бумаги. Она берет ручку и что-то пишет на полях. Я пытаюсь угадать, что именно. «Первое правонарушение». Или: «Муж. Скончался».
– Хорошо, – говорит она. – Так что конкретно произошло?
Джеральд подается вперед.
– Вечером двадцать первого числа мисс Бэрд находилась…
– Я хотела бы, если вы не возражаете, услышать все от самой Тэм.
Джеральд откидывается на спинку, одергивает брючину. У меня дико стучит сердце. Я стискиваю колени и набираю побольше воздуха.
– Гм, – говорю я, чувствуя себя полной дебилкой. – Ладно. Вы имеете в виду, что случилось…
– Просто расскажи, почему мы здесь. – Судья Фейнголд снимает очки и принимает расслабленную позу.
– Ладно, – тихо говорю я. – В общем. Мы здесь потому… что я хотела поплавать.
– Нет. – Она качает головой, будто я провалила тест. – Мы здесь, потому что вы нарушили границы частных владений. Вы проникли в дом, который вам не принадлежит, и вас застали в чужом бассейне, кстати, после полуночи. – Она не мигая смотрит на меня, а потом сверяется с документом на столе. – Все правильно?
Я сглатываю. Взгляд утыкается в желтоватую бахрому темного персидского ковра, торчащую между пузатыми ножками стола. Сердце в груди бухает, как барабан.
– Да, – наконец шепчу я. Макушкой я чувствую взгляд судьи.
– Как понимаю, у нас есть определенный выбор. В обычной ситуации я бы приказала, чтобы тебя взяли под стражу и ты некоторое время провела в воспитательной колонии на материке, или…
– Э-э, судья? – Позади меня кашляет Митч. Мы все поворачиваемся. Он подается вперед. – Я хотел бы сказать, в общем, я знаю Тэм… Тэмсен… достаточно давно. Она хорошая девочка. Добрая, умная…
– Она не умная, – перебивает его судья. Я слышу, как Джулиет тихо ахает, и мои щеки обдает огнем. – Если бы она была умной, нас бы в этой комнате сейчас не было. Если бы она была умной, она продолжала бы учиться в школе.
– Ваша честь, – говорит Джеральд, кладя свою лапищу мне на плечо. – Тэмсен и ее… и Ной были музыкантами, и…
– Ты музыкант? – Она с наигранной сосредоточенностью листает дело, как будто ищет факты, ускользнувшие от ее внимания, но явно знает, что ничего не найдет.
Во мне начинает закипать ярость.
– Нет, – почти выплевываю я. – Я не музыкант.
– Значит, ты бросила школу из-за того, что твой приятель был музыкантом.
Повисает тяжелое молчание, и я щекой чувствую, как Джеральд смотрит на меня. Часы на стене бесстрастно отсчитывают секунды.
– Он был мне не приятелем, – шиплю я. – Он был моим мужем.
Судья Фейнголд ерзает в своем кресле, и я опять слышу скрип ручки по бумаге.
– Ясно, – говорит судья, намеренно глядя поверх моей головы. – Вот мое предложение: Тэмсен соглашается вернуться в школу.
– Что?! – вскрикиваю я. В школу? А при чем тут школа? – Нет! Это не…
Судья поднимает руку.
– Она также дает свое согласие раз в месяц посещать группу психологической поддержки молодых вдов. У меня есть брошюра социальной службы. В июне, если ей удастся успешно сдать выпускные экзамены и если до этого у нее не возникнет никаких неприятностей, запись о правонарушениии будет удалена. Надеюсь, все считают такой вариант приемлемым?
От изумления у меня отвисает челюсть. Я поворачиваюсь и смотрю на папу, Митча и Джулиет. Джулиет кивает. Митч сидит, упершись руками в колени, и разглядывает пальцы, темные от въевшегося битума. Папа откашливается и наклоняется вперед.
– Судья, Лори, а могу я внести еще одно предложение?
Она вертит в пальцах ручку.
– Да?
– Последние девять месяцев Тэмсен жила с семейством Коннелли. Митчелл и Молли проявили безграничное великодушие, они разрешили ей остаться даже после того, как Ноя… не стало. Учитывая… обстоятельства… мне кажется, было бы лучше, если бы она вернулась домой, ко мне и мачехе.
Раздается скрип – это кресло судьи отъезжает назад.
– Мистер Коннелли? – спрашивает она. Я разглядываю потертости на джинсах. – У вас есть возражения?
Наступает долгое, мучительное молчание. Митч чешет локоть.
– Нет, – наконец произносит он. – Если всех это устраивает, пусть так и будет.
– Хорошо, – говорит судья, встает и протягивает Джеральду стопку скрепленных листов. – Я рассчитываю, что этот договор о правилах поведения подпишут и ваша клиентка, и ее законный опекун, и документ будет у меня на столе к концу рабочего дня.
Джеральд кивает, а судья Фейнголд снимает мантию с крючка и надевает ее. Я смотрю, как темная тяжелая ткань обвивает ее ноги.
– Была рада видеть вас всех. – Судья кивает и поворачивается ко мне. – Тэмсен, – она берется за ручку двери, – я искренне надеюсь, что больше тебя здесь не увижу.
Глава седьмая
Папа и Джулиет настаивают, что они сами отвезут меня обратно в дом Ноя. Сегодня понедельник, но оба взяли отгул – думаю, чтобы помочь мне переехать и обустроиться. Вещей у меня не очень-то много – вся разнокалиберная мебель, которой мы пользовались, принадлежала Ною, он перетащил ее из подвала родительского дома, – так что втроем, да еще с Митчем, мы справляемся довольно быстро.
Последнюю поездку мне предстоит совершить одной в минивэне Джулиет. Я увожу с собой коробку всяких мелочей: фотографии в рамках ручной работы, непарные сережки, старые блокноты и журналы. Пролистываю один из блокнотов и съеживаюсь, когда вижу страницы с перечеркнутыми крест-накрест текстами песен. Я никогда не показывала Ною эту слащавую муть, потому что знала: он сделает вид, будто ему нравится. Есть еще записи, которые я делала в Пенсильвании по вечерам после его концертов. Когда ребята развлекались или Ной спал (во время поездок он умудрялся засыпать в любом положении), я записывала свои впечатления о других группах. Что мне понравилось, что нет, рассуждения о важности живой музыки в цифровую эру, и все в таком роде. Эти записи я Ною тоже не показывала. Я вообще никому их не показывала. Я всегда считала, что делаю их для себя, просто потому, что в голове крутится слишком много идей. Сейчас я бросаю блокнот в коробку и волоку ее вниз.
По дороге к машине я вижу, как Молли склоняется над побитым морозом кустом гортензии. На свекрови коричневая парусиновая куртка Митча и тренировочные штаны, заправленные в отороченные мехом сапоги. За многие недели она впервые выбралась из дома.
– Вот, последнее, – говорю я, осторожно закрывая коробку.
Молли поднимает взгляд от поломанных веток и улыбается.
– Удивительно, правда? – говорит она, глядя куда-то сквозь меня – я могу лишь смутно представить эту мрачную даль. Она отламывает ветку и выставляет ее перед собой. – Ты думаешь, что они погибли. Думаешь, уже не вернутся. А они каждый год возвращаются.
Молли была – и осталась – ландшафтным архитектором, и время от времени полуденные грезы уносят ее в мир садоводства.
– До свидания, Молли, – говорю я, обнимая свекровь. Я стараюсь не вспоминать ту открытую, радушную женщину, которую когда-то знала, ту, которая однажды, после нашей с Ноем первой ночи, застала меня у него в ванной и тут же пригласила на завтрак. Ной иногда заговаривал о том, что прежде «бывали плохие времена», когда его мама еще пила, но мне всегда казалось, что он вспоминает кого-то другого. Теперь же я вижу, с какой легкостью можно скользнуть в недосягаемое, особенно когда нет веских причин выбираться обратно.
– Тэм, подожди. – Я слышу, как открывается дверь на террасе и меня окликает Митч. Он бежит ко мне от дома и, остановившись возле машины, обхватывает себя руками, чтобы не замерзнуть. – Ты все забрала?
– Наверное. – Я киваю.
К горлу подступают рыдания, и я стараюсь думать о чем угодно, только не о том, что происходит. Это не прощание. Это не я уезжаю от людей, которые с первой минуты знакомства приняли меня как с члена семьи.
– Не забывай нас, ладно? – Митч берет меня сначала за одну руку, потом за другую, как будто хочет притянуть меня к себе. Но вместо этого мы просто стоим у машины, а Молли бродит по заснувшему на зиму саду и беседует с растениями.
