Манучер Парвин - Из серого. Концерт для нейронов и синапсов
– Я – сумасшедший профессор, который кричит мёртвому лесу, что его вот-вот вырубят и переработают в бумагу, которая пойдёт на комиксы и бумажные носовые платки.
Мы смеёмся. Я продолжаю:
– Боссы винят отдельных людей за неудачи. Они никогда не винят систему, никогда не винят СМИ за оболванивание народа. И точно так же, как предупреждения на сигаретных пачках, СМИ должны предупреждать нас об опасностях для души и разума перед тем, как мы начнём их слушать, перед каждым шоу! И они должны предупреждать нас, что они принадлежат капиталистам, работают на и для капиталистов…
– А кто назначит комитет для надзора за СМИ, Пируз?
Рутковский хмурится и всем своим видом выражает неудовольствие. Я также смотрю на своих студентов, когда они, так сказать, откусывают больший кусок, чем могут прожевать.
– Вы и я, Питер! Кто ещё? Если серьёзно, то представители групп, таких, как родители, учителя, учёные, врачи, люди искусства. Только Сталин, руководящий СМИ, – это худший сценарий, чем группа магнатов, руководящая СМИ.
Рутковский трёт лоб и говорит:
– Мы думаем или делаем вещи, как если бы мы были запрограммированы их делать. Мы теряем концентрацию – не сосредотачиваемся на вопросах, которые имеют значение, потому что попали в капкан, в паутину причудливых созданий искусственного мира и искусственных потребностей, которые создали сами. Сегодня очень трудно сконцентрироваться на том, что важно, на том, о чём надо думать и по поводу чего нужно что-то делать. Несмотря на мои боль и страдания из-за доктора Х, или, возможно, как раз из-за них, я тоже начал искать пути выхода из зависимости от всех видов завлекающих и привлекающих внимание ловушек, которые меня окружают. Да, Ашана и до меня достучалась, Пируз! Она мне тоже помогла с моей печалью.
– Да, Питер, я в одиночестве путешествую к туманному краю странной и причудливой реальности, – говорю я. – На днях я нашёл Бога в виде жучка в тюльпане и спросил у него: «Скажи мне, Всемогущий, кому бы не хватало Бытия, если бы Ты не создал Бытиё? А раз мы уже коснулись этой темы, скажи мне, Всемогущий, что пошло не так с мирозданием? Почему есть такое правило или кажется правилом то, что природа и человечество должны себя портить и гадить?» Я был шокирован, когда Он, молчавший со времён Большого Взрыва, ответил мне.
Я замолкаю.
Рутковский смотрит на меня, словно я – жучок, ждёт и ждёт и наконец теряет терпение.
– И что Он вам сказал, Пируз?
– Бог сказал: «Я нажал не на ту кнопку. Я всё испортил, Пируз! Мне следовало себе скомандовать: не теряй концентрации, а затем включить эту заповедь в список других. Правило необратимости не дало мне исправить мою ошибку. Даже я, Бог, не могу сделать невозможное – создать время или сложить два и два и получить пять».
Рутковский смеётся и кашляет, как кашляют курильщики, и говорит:
– Понятно. Понятно, не та кнопка, неудивительно, что ничто не идеально! Даже Мать Природа может быть уродливой и ужасной. Мне хотелось бы, чтобы Бог бесконечной любви, сочувствия и прощения и нулевой ненависти, как его рекламируют, попробовал бы все болезни для начала на себе перед тем, как испытывать их на нас. Я не могу поверить в эту истину! Если есть Бог, то Он, вероятно, нажал не на ту кнопку…
– …И Богу следовало бы попробовать убить себя, чтобы попробовать вкус смерти перед тем, как испытывать её на нас.
– Да, вам и мне, и Богу, и Матери Природе нужен психолог, но не из нашего Университета! Чтобы удостовериться, что это подходящий психолог, его нужно импортировать из другого мира.
Мгновение я ни о чём не беспокоюсь. Я испытываю облегчение.
– Кстати, Пируз, а кто создал ту ужасную кнопку, которую Бог нажал по ошибке?
– Я забыл спросить у жучка, я имел в виду у Бога!
На лице Рутковского появляется странная улыбка, сияющая множеством неотвеченных нановопросов, затем он встаёт с большого кресла и садится, как должен сидеть врач, за свой большой стол. Он склоняется вперёд, опираясь на локти, и подпирает лицо ладонями.
– Диагностирование социальных болезней и нахождение для них лечения – это работа учёных, занимающихся общественными науками, таких, как вы, требовать лечения – это работа людей, а внедрение – работа политиков. Я – врач, Пируз. Я отождествляю себя со своими пациентами и пытаюсь лечить их по одному.
Он колеблется, потом добавляет:
– У меня тоже нет лечения для философских печалей или вирусов, которые вы приносите в мой кабинет, или мыслей, которыми меня околдовывает Ашана!
Он игриво грозит мне пальцем.
– Так что, когда вы находитесь в этом кабинете, вы – мой пациент. Вы здесь не для того, чтобы открывать мне глаза. – Он становится меланхоличен. – Болезненно не быть в состоянии вылечить реальных пациентов, социальную систему, правительство, бизнес и культуру. Система – это слишком большой пациент. Слишком большой для меня и для тысячи врачей вместе взятых.
Он подтягивает к себе папку. Открывает её. Надевает очки для чтения, они сидят у него на кончике носа, когда он изучает содержимое папки.
– Ну, мой нетерпеливый пациент, пока все тесты показывают, что у вас нет никаких повреждений мозга или болезни. Но диагнозы никогда не являются идеальными. Если ваша рассеянность будет и дальше вас беспокоить или усилится, возможно, нам придётся провести дополнительное тестирование, чтобы исключить другие источники проблемы. У болезни Альцгеймера есть много кузенов – у старческого слабоумия есть много цветов, запахов и камуфляжа. Ваша рассеянность может объясняться ненормальным уровнем стресса. А это, к сожалению, обычное дело в наши дни. Я тоже его испытываю. Учтите, Пируз, Джульетта сказала мне, что вы до сих пор можете играть в шахматы с завязанными глазами. Если это так, то, пожалуйста, не беспокойте меня, притворяясь пациентом! По крайней мере, пока.
– Да эта Джульетта – подлая шпионка! – восклицаю я.
Мы с Рутковским смеёмся. Но из всех слов, использованных Рутковским, у меня в мозге регистрируется только «пока».
У него звонит телефон. Он берёт трубку и откидывается на спинку стула. Он сжимает пальцы, слушая.
– Это фантастика! – шепчет Рутковский и вешает трубку. Его лицо оживает, как цветок герани, который только что полили после того, как забыли о нём на долгое время.
– Это из больницы. Догадайтесь, кто моргает глазами и шевелит пальцами ног?
– Доктор Х вышел из комы?
Он вскидывает руки, чтобы умерить мой пыл.
– Очевидно, только выходит. Но, Пируз, хотя я сам включал Х музыку и увидел на неё некую реакцию, я не смею демонстрировать слишком большой оптимизм по этому поводу. Я также воспользовался духами, чтобы посмотреть, почувствует ли он запах. В случае болезни Альцгеймера органы обоняния отказывают первыми, а последней уходит восприимчивость к музыке. Как поразительно музыка воздействует на человеческий мозг! Как поразителен человеческий мозг!
Вернувшись домой, я включаю «Сюиту о мире» Ахмада Надими, который родился в Иране и путешествовал по всему миру, словно искал правильную мелодию. Музыка будит и как бы взбалтывает вопросы, которые похоронены глубоко в моём подсознании. Моё настроение меняется и перепрыгивает на суровую сторону реальности. Я внимательно слушал консонансы и диссонансы существования? А если слушал, то что узнал? Мой собственный мозг сбивает меня с толку и ставит в тупик, словно это не я, или словно он у меня новый, или словно я и он связались и расстались, пока пребывали в хаотичной жизни. Я поражён изменению своего настроения. В кабинете Рутковского было так хорошо. Может, я провожу в одиночестве больше времени, чем идёт мне на пользу. Я помню вопрос Джульетты об изменении моего настроения, и я помню, что не ответил ей.
Я думаю о докторе Х. И мысль об умирании и смерти приходит мне в голову. Те, у кого умер мозг, мертвы? Те, у кого умерло сердце, умерла печень, умерла почка, мертвы? Следует ли считать слабоумных стариков, старых и беспомощных мёртвыми для общества, мёртвыми для экономики, и передавать их акушеркам смерти, которые безболезненно отправят их из этого мира, чтобы избежать боли и не платить цену, в которую обходится существование живых мертвецов? Следует ли запретить поддерживающую жизнь аппаратуру, которая продлевает агонию умирающих, и дать ангелу смерти свободно делать свою работу?
Да, я думаю о своей собственной смерти и не представляю, почему. Я не позволю никакому аппарату превратить меня в живого мертвеца. Мне не хватает смерти, и я не уверен, почему! Как мне может не хватать смерти, если я не знаю, что это такое и какие она создаёт ощущения? Это стихотворение появляется у меня в мозге:
Приход весны отпразднуем опять!Смерть неизбежна – так долой печали!Как нам родиться, мы не выбирали,Как умереть – мы можем выбирать.
Глава 24
Невинная ложь
Вчера я сделал кое-что, что заставило бы доктора Ашану Васвани или очень мной гордиться, или очень разочароваться во мне, если бы она об этом узнала: я немного попрактиковался в ситуативной этике. Ситуационизм – это доктрина, в соответствии с которой никакие правила, касающиеся морали и нравственности, не подходят ко всем ситуациям, и то, что может быть неправильным в одних случаях, может быть правильным в других. Она стала популярной в шестидесятые годы.
