Манучер Парвин - Из серого. Концерт для нейронов и синапсов

Затем я снова становлюсь самим собой и задумываюсь о своём кошмарном сне. Это предсказание судьбы человечества? Мы загнали Мать Природу в круто пикирующий самолёт, как террористы, которыми мы являемся по одиночке и все вместе? Наша судьба – это постепенное массовое самоубийство?

Мои опасения снова накатывают на меня, словно я – ветеран войны, у которого не хватает конечностей, и страдающий от посттравматического стрессового расстройства. Разве я не потерял Элизабет? Разве я вот-вот не потеряю Джульетту? Разве я не потерял свою личность, пытаясь влиться в ряды американцев? Я теряю память, как происходит у военных после войны? Я тоже покончу самоубийством, как они? Эти кошмары закончатся только после моей смерти? Может, самоубийства?

Солнце улыбается мне горькой улыбкой. Оно во мне разочаровано. В нас. Несмотря на весь свет, которое оно нам посылает, мы настаиваем на том, чтобы оставаться во тьме. Я улыбаюсь солнцу и говорю ему, словно это божество:

– Ты стало свидетелем такого количества вещей! Твои многочисленные глаза должны были устать. Прости за то, что тоже утомил их.

Глава 23

Неухоженный сад

Джульетта сообщает мне, что двое аспирантов, Брэдли и Ванда, уже защитили диссертации. Конечно, я не мог присутствовать на защите, так как работаю на другом факультете и в другой области.

Стекло в доме у Брэдли ещё не заменили. Оконный проём всё ещё закрывает кусок картона, приклеенный к раме клейкой лентой. Это выглядит уродливо и грустно, как и сам инцидент со стрельбой. Я отвожу глаза и звоню в звонок. Мне хочется, чтобы у меня прошёл насморк.

Ванда и Брэдли встречают меня вместе. Я вручаю Брэдли большой кактус с небольшим цветком сверху. Они меня обнимают и благодарят. Меня ведут в небольшую кухню. Кактус ставят на стол. Какое-то мгновение Ванда держит меня под левую руку, а Брэдли под правую, словно мы нашли друг друга в лесу. В наших глазах светится любовь.

Мы с Вандой усаживаемся на стулья вокруг крошечного столика и наблюдаем, как Брэдли мелет зерна арабского кофе. Очень скоро этот мистер Кофе уже варится и наполняет квартиру ароматом, таким же диссонирующим, как сама жизнь, – горьким и сладким одновременно.

Они говорят мне то, что уже и так очевидно, – теперь они живут вместе. Они говорят, что у них всё в порядке. Поразительно, что их очень беспокоит состояние Эндрю, психологическое состояние и положение с точки зрения закона. Они не хотят выдвигать обвинений, хотя полиция на них давит.

– Стрелял не Эндрю, – говорит Брэдли. – Это его болезнь. Чёрт побери, все люди время от времени болеют.

Когда кофе готов, Брэдли наполняет три ярко-зелёные кружки. Он также кладёт на стол пачку печенья.

– Маленькие печенюшки для маленького столика, – шутит Брэдли.

Я поздравляю их с успешной защитой.

– Даже Ной не смог бы так преуспеть.

– Ной? – Ванда смеётся, зная, что из моего мозга вытечет что-то игривое.

– Да, Ной, – говорю я. – Бог позволил ему закончить ковчег до того, как начались дожди. А вам пришлось защищать диссертации в ливень.

– Вы были одним из зонтиков, – говорит Ванда. – Мы всегда будем благодарны.

Брэдли спрашивает у меня совета. Они теперь получили степени и вот-вот должны начать научную карьеру. Я отвечаю без паузы:

– Всегда ведите себя достойно. Поступайте так, словно всё, что вы делаете сегодня, завтра будет в газетах. Будьте готовы сказать: «Да, я это сделал». Если ошибётесь, признавайте ошибку и идите дальше. И не бойтесь заниматься исследованием таких тем, которые интригуют вас, возбуждают любопытство и кажутся вам важными, относящимися к делу и интересными, даже хотя ваши коллеги и идеологи могут считать по-другому. Большинство людей ошибаются большую часть времени – всегда. В целом лишь немногие видят дальше, шире, глубже и чётче. Власти могут полностью ошибаться, поскольку правда не является для них высшей ценностью, если не идёт им на пользу. Беритесь за задачу со всех возможных углов перед тем, как отказаться.

От них я еду в Нейродиагностический центр имени Хорна на встречу с доктором Рутковским. Выглядит он, как неухоженный сад, но тем не менее очень любезен.

– Вы у меня сегодня последний пациент. Можем не торопиться, если не возражаете.

Я грустно улыбаюсь, стараясь выглядеть лучше, чем есть на самом деле. После нескольких вопросов о моей памяти он сам превращается в моего пациента.

– Вы знаете мою историю с доктором Х, – говорит он. – Мы больше не вместе, не так, как были раньше. Но наши души всё ещё соединены. Он – моё вино, моё лекарство, моя музыка. Мой человек. И если он не проснётся, я не знаю, что буду делать.

Его молчание – это приглашение для меня.

– Один обкуренный или уколовшийся водитель, из-за которого доктор Х впал в кому, выбросил столько боли в наш мир. Те, кто не нюхает и не колется, типа нас, являются жертвами насилия, и также нам приходится платить за чьи-то пагубные пристрастия. Большинство из двух миллионов заключённых, которые распространяют ужасные болезни в тюрьмах и за их пределами, – наркоманы. Пришло время нам всем потребовать культурной и политической революции, выступить против употребления наркотиков.

Я не знаю, согласен ли он со мной, но, похоже, его это не беспокоит.

– Пагубное пристрастие – это попытка сбежать от нашего образа жизни, который мы хвалим, не исследуя его предпосылки или результаты, – говорю я. – Мы не мозг должны атаковать большим количеством таблеток, а контратаковать то, что атакует мозг изначально.

Я замолкаю.

– Да, Пируз, души очень нежные. Их можно давить только до определённого момента. И плоть тоже нежная, она может впитать только определённое количество яда из еды и окружающей среды. Мы – мешок со смешанными проблемами, которые смешаны со смешанными таблетками. Я ненавижу выписывать таблетки, даже когда у меня нет выбора. Да, я снова с вами согласен, таблетки не лечат общество или наш образ жизни, как вы выразились! Нам нужна одна большая коллективная таблетка от всех болезней, чтобы принять её, запив озером с пресной водой!

Я фаталистически всплёскиваю руками.

– Я каждый раз чувствую себя проигравшим, когда принимаю таблетку, даже чёртов аспирин. Вот в такой степени я против таблеток.

– Даже аспирин, Пируз? Может, это уже немного чересчур?

– В особенности аспирин, – отвечаю я. – В большинстве случаев головная боль – это признак того, что мы позволили современности взять над нами верх. Социальные бедствия могут быть такими же вредными и болезненными, как и биологические. И те, и другие являются причиной многочисленных пагубных пристрастий. Но вы всё это знаете, Питер.

Рутковский, который сидел нога на ногу, снимает одну с другой, а потом перекидывает через подлокотник большого кресла, в котором удобно устраивается, словно мы снова студенты, сидим и несерьёзно болтаем в кофейне.

– Не нужно быть к себе таким строгим, Пируз.

– Этот совет я слышу постоянно, – говорю я. – В особенности от себя самого. Но независимо от того, сколько раз я расслабляюсь, я вижу вещи и слышу вещи, которые меня снова заводят, и всё получается ещё хуже, чем было раньше.

– К сожалению, дела обстоят именно так для большинства американцев в наши дни, – говорит он.

– Да, я согласен, – киваю я и свешиваю ноги на своём кресле. – Я это называю «жадизмом» – возьми как можно больше и отдай как можно меньше. Это поведение загрязняет наши души, как говорит Ашана. Это один против всех, а все против одного. Из-за жадизма люди вбрасывают стресс друг в друга и во всю жизнь по всему миру.

Рутковский вздыхает.

– Где три мушкетёра, когда они нам нужны?

Я продолжаю высказывать свои мысли:

– Корпоративная Америка искушает нас идентифицировать себя со своими вещами, имуществом, словно они – наши виртуальные конечности. Мы связаны с колёсами наших автомобилей, как с нашими ступнями, с нашими мобильными телефонами – как с нашими ушами. Мы позволяем себе превратиться в манекены, чтобы дизайнеры и ритейлеры богатели. Мы погружаемся в пучину обжорства, чтобы богатели ресторанные сети. Мы – поглощающие таблетки марионетки, которые становятся роботами быстрее, чем роботы становятся людьми. Мы верим кинофильмам, телевидению и политикам.

– Да, вы умеете обращаться со словами, – говорит Рутковский, его улыбка растёт, как солнце, поднимающееся над Каспийским морем ясным весенним днём.

– Я – сумасшедший профессор, который кричит мёртвому лесу, что его вот-вот вырубят и переработают в бумагу, которая пойдёт на комиксы и бумажные носовые платки.

Мы смеёмся. Я продолжаю:

– Боссы винят отдельных людей за неудачи. Они никогда не винят систему, никогда не винят СМИ за оболванивание народа. И точно так же, как предупреждения на сигаретных пачках, СМИ должны предупреждать нас об опасностях для души и разума перед тем, как мы начнём их слушать, перед каждым шоу! И они должны предупреждать нас, что они принадлежат капиталистам, работают на и для капиталистов…