Орхан Памук - Снег
Но Ипек пришла не сразу. Это стало одной из самых больших пыток в жизни Ка. Он вспомнил, что боялся влюбляться из-за этой разрушительной боли, которую приносит ожидание. Едва поднявшись к себе, он сначала бросился на постель, сразу встал, привел себя в порядок, вымыл руки, почувствовал, что от рук и губ отхлынула кровь, дрожащими руками пригладил волосы, затем, посмотрев на свое отражение в зеркале, опять растрепал их руками и, увидев, что все это заняло мало времени, со страхом начал смотреть из окна на улицу.
Сначала он должен был увидеть из окна, как уйдут Тургут-бей и Кадифе. Может быть, они ушли, когда Ка был в уборной. Но если они ушли еще тогда, то Ипек к этому времени должна была уже прийти. А может быть, Ипек сейчас красилась и душилась, медленно готовясь в той комнате, которую он видел вчера вечером. Какой ошибкой было то, что она решила тратить время, которое они могли бы провести вместе, на такие дела! Неужели она не знает, как он ее любит? Ничто не стоит этой теперешней нестерпимой боли ожидания; он собирался сказать это Ипек, когда она придет, но придет ли она? С каждой минутой он все больше убеждался в том, что Ипек в последний момент передумала и не придет.
Он увидел, как телега приближается к отелю, как Тургут-бей, который шел, опираясь на Кадифе, с помощью Захиде-ханым и Джавита залез в телегу, как опустили брезент, закрывший борта. Но телега не двинулась. И стояла так, пока на брезенте скапливались снежинки, каждая из которых выглядела еще больше в свете уличных фонарей. Ка показалось, что время остановилось, он решил, что сойдет с ума. Между тем прибежала Захиде и протянула внутрь телеги что-то, что Ка не смог рассмотреть. Когда телега двинулась, сердце Ка забилось.
Но Ипек опять не пришла.
Что отличает любовь от боли ожидания? Как и любовь, боль ожидания начиналась в верхней части желудка Ка, где-то между мышцами живота, и распространялась из этого центра, захватывая грудь, верхнюю часть ног, лоб, вызывая оцепенение во всем теле. Прислушиваясь к малейшим шорохам, он попытался представить, что сейчас делает Ипек. Ему показалось, что он увидел Ипек, – но нет, по улице прошла совершенно непохожая на нее женщина. Как красиво падал снег! Как было замечательно на какой-то момент забыть о своем ожидании! Когда в детстве их приводили в школьную столовую, чтобы сделать прививку, и он ждал в очереди, засучив рукав, среди запахов йода и жареного мяса, у него точно так же болел живот и ему хотелось умереть. Ка хотелось оказаться дома, в своей комнате. Да, в своей отвратительной комнате во Франкфурте. Какую огромную ошибку он совершил, что приехал сюда! Сейчас даже стихи не приходили в голову. От боли он не мог смотреть даже на улицу, на падающий снег. И все-таки было замечательно стоять перед этим жарким окном, когда шел снег; это было гораздо лучше, чем смерть, потому что, если Ипек не придет, он умрет.
Отключилось электричество.
Он воспринял это как посланный ему знак. Может быть, Ипек не пришла, так как знала, что выключат электричество. Его глаза искали на темной улице под снегом хоть какое-нибудь движение, чтобы отвлечься. Что-нибудь, что могло объяснить, почему Ипек все еще не пришла. Он увидел грузовик – военный? Нет, показалось, так же как и шаги на лестнице. Никто не придет. Он отошел от окна и бросился навзничь на кровать. Боль у него в животе превратилась в глубокое сильное страдание, в ощущение безысходности, обремененное раскаянием. Он подумал, что вся его жизнь прошла впустую и что он умрет здесь от горя и одиночества. И не сможет найти в себе силы, чтобы вернуться в ту маленькую крысиную нору во Франкфурте. Страдания ему причиняло и ужасало не то, что он так несчастен, а то, что он понимал: если бы на самом деле вел себя умнее, то мог бы прожить свою жизнь гораздо счастливее. Самое ужасное, что его несчастья и одиночества никто не замечал. Если бы Ипек заметила, то пришла бы, не раздумывая. Если бы его мама увидела его в таком состоянии, то она единственная в мире, кто очень расстроился бы и утешил его, погладив по волосам. В обледеневших по краям окнах виднелись бледные огни Карса и желтоватый свет в домах. Ему захотелось, чтобы снег шел с той же скоростью многие дни и месяцы, чтобы он засыпал город Карс так, чтобы его больше никто не смог найти, чтобы уснуть на этой кровати, где он лежал, и проснуться в своем детстве, рядом с мамой, солнечным утром.
В дверь постучали. Кто-то с кухни, подумал Ка. Он вскочил и открыл дверь и почувствовал в темноте Ипек.
– Где ты была?
– Я долго?
Но Ка ее будто не слышал. Он сразу же изо всех сил обнял ее и, засунув голову между ее шеей и волосами, стоял так, не шевелясь. Он почувствовал себя таким счастливым, что боль от ожидания показалась изрядной ерундой. И все-таки он устал от этой боли и из-за этого не мог возбудиться, как нужно. Поэтому, зная, что это неправильно, он все же потребовал у Ипек объяснения того, почему она задержалась, предъявил претензии. Но Ипек сказала, что пришла сразу, как только ее отец уехал: а, ну да, спустилась на кухню и сказала кое-что Захиде относительно ужина, но это продолжалось не дольше одной-двух минут; поэтому она совсем не думала, что Ка ее заждался. Так Ка почувствовал, что проиграл с точки зрения силы, показав еще в самом начале их отношений себя гораздо более страстным и ранимым. Необходимость скрывать боль ожидания, опасаясь этого бессилия, делала его неискренним. Между тем разве он не хотел полюбить ее, чтобы делить с ней все? Разве любовь – это не желание иметь возможность говорить абсолютно все? И внезапно он быстро пересказал Ипек всю цепочку своих мыслей, волнуясь от собственной искренности.
– Забудь сейчас обо всем, – сказала Ипек. – Я пришла сюда, чтобы заняться с тобой любовью.
Они поцеловались и с мягкостью, которая понравилась Ка, повалились на кровать. Для Ка, у которого не было никого четыре года, это был момент невероятного счастья. Поэтому он скорее был полон мыслей о том, как прекрасен этот момент, нежели отдавался телесным удовольствиям. Как это было при первых любовных опытах в годы его молодости, он больше думал о том, как он занимается любовью, а не о любви как таковой. Это спасло Ка от чрезмерного волнения в самом начале. В то же время у него перед глазами, повинуясь некой поэтической логике, тайну которой он не мог разгадать, стали проноситься фрагменты порнографических фильмов, страстным любителем которых он был во Франкфурте. Но это не было попыткой представить порнографические сцены, чтобы сильнее распалить себя во время любви, как раз наоборот: он словно бы поздравлял себя с тем, что у него наконец-то появилась возможность самому стать участником порнографических сцен, которые постоянно являлись ему в воображении. Поэтому Ка чувствовал, что огромное радостное волнение, которое он переживал, направлено не на Ипек, а на женщину из порнографических фильмов в его воображении, на то чудо, что эта женщина лежит здесь, в постели. Ипек он заметил только тогда, когда раздел ее, даже, может быть, с несколько дикой грубостью и неумением снимая с нее одежду и разбрасывая ее в разные стороны. Грудь у нее была огромной, а кожа плеч и шеи очень мягкой и пахла чем-то странным и чужим. Он смотрел на нее в снежном свете, падающем с улицы, и испугался ее то и дело вспыхивающих глаз. В них было выражение большой уверенности в себе; а еще Ка боялся узнать, что Ипек была недостаточно хрупкой. Поэтому он больно потянул ее за волосы и, получив от этого удовольствие, упрямо потянул еще сильнее, заставил ее делать то, что соответствовало порнографическим картинкам в его голове, а затем, подчиняясь неожиданному порыву, стал действовать жестко. Когда он почувствовал, что ей это нравится, его внутреннее чувство победы превратилось в чувство братства. Он обнял ее изо всех сил, будто хотел защитить от убогости Карса и Ипек, и себя. Но, решив, что не смог вызвать у нее желаемую реакцию, отдалился от нее. В это время частью своего разума он контролировал гармоничность своих сексуальных акробатических движений с уравновешенностью, которой сам от себя не ожидал. Отчетливо осознавая момент, он смог изрядно отдалиться от Ипек, затем с силой приблизился к ней и захотел помучить ее. Судя по некоторым заметкам, которые сделал Ка об этой любовной сцене, о которой, я верю, совершенно необходимо было рассказать моим читателям, после этого они с огромной силой слились друг с другом, а остальной мир остался где-то далеко. Опять же, согласно запискам Ка, Ипек вполголоса вскрикивала до конца их любовного соития, а Ка из подсознания, открытого для страха и паранойи, вдруг явилась мысль о том, что эта комната в самом отдаленном уголке отеля с самого начала была дана ему именно по этой причине, и с неким чувством одиночества осознал, что они оба получают удовольствие от той боли, которую причиняют друг другу. Между тем этот дальний коридор и комната у него в мыслях отделились от отеля и оказались в окраинном квартале пустого города Карса. И в этом пустом городе тоже шел снег, который напоминал о безмолвии, которое будет после конца мира.
