Дафна Дюморье - Берега. Роман о семействе Дюморье
Изобель предположила, что Кики увлекся Эммой. Сущий вздор! Эмма почти ребенок. Милый, добросердечный ребенок, но она совершенно не в его вкусе. Какие Изобель говорит глупости! Нет, Кики просто бестактен и бездумен; ему следовало посоветоваться с матерью, преж де чем вступать с Уайтвиками в такие странные отношения. Она с ним еще об этом поговорит.
Поговорила – но на удивление не нашла в нем никакого отклика. На укоры по поводу мисс Льюис он только пожал плечами и сказал, что она всегда была ему безразлична и он ни в коем случае не давал ей надежды. Ну а раз ситуация сложилась такая неловкая, лучше всего ему просто уехать из Дюссельдорфа.
Он, видите ли, очень серьезно говорил с Томом, и Том считает, что в Лондоне его ждут самые лучезарные перспективы. Если его рекомендуют в какую-нибудь газету в качестве иллюстратора, о будущем можно будет не беспокоиться. Не исключено, что его даже пригласят сотрудничать в «Панч». Если мама одолжит ему десять фунтов, он обязуется вернуть ей долг в течение трех месяцев. В Лондоне он найдет дешевое жилье и будет трудиться как каторжный. Кстати, Уайтвики уже пригласили его пожить у них – когда он обсуждал с ними эти планы; он ответил отказом, но миссис Уайтвик любезно предложила столоваться у них и вообще обещала за ним приглядеть.
Поначалу Эллен не знала, что и сказать. Кики будет жить в Лондоне, без ее присмотра, – нет, она все-таки этого не одобряет. Миссис Уайтвик, конечно, добрая душа, но она, разумеется, не сможет занять место матери. С другой стороны, она прекрасно видела, что в Дюссельдорфе Кики топчется на одном месте, а поскольку глаза его больше не требуют столь пристального внимания, то его дальнейшее пребывание здесь, конечно же, бессмысленная трата времени и столь ценных средств. Если он сможет на себя зарабатывать, для нее это станет огромным облегчением и она сможет лучше заботиться о бедняжке Изобель. В конце концов, бедную девочку не мешало бы приодеть, раз уж она бывает в обществе, – а если она не станет бывать в обществе, как она найдет себе мужа?
От Джиги никакой помощи точно не дождешься. Он с трудом сводит концы с концами в Сомюре – где уж ему думать про будущее сестры. А вот если Кики пробьется и преуспеет в Англии, он наверняка станет оказывать семье материальную помощь. Если, конечно, не женится. Впрочем, жениться, не имея реальных видов на будущее, – в высшей степени неразумно. Он уверяет, что никаких чувств к старшей мисс Льюис не испытывает, но ведь он оказывал ей внимание. Бедная барышня очень скверно выглядит в последние недели – с тех самых пор, как Кики стал проводить все свободное время с Уайтвиками. Это, конечно, не имеет никакого значения, но все же… О господи, что за комиссия – быть матерью большого семейства. Одни сплошные треволнения с утра до ночи. Луизе, не обремененной семьей, куда легче, пусть и бывает одиноко.
– Ты должен сам принять решение, – произнесла наконец Эллен, после того как посидела некоторое время, нахмурившись, что-то бормоча и цокая языком. – Я согласна дать тебе десять фунтов на поездку в Лондон – с условием, что расходовать их ты будешь крайне осмотрительно. Что же до нас с Изобель, я считаю, что мы сможем жить здесь более чем экономно – по крайней мере, некоторое время, пока не станет ясно, преуспел ты или нет.
Решение было принято – и Кики испытал глубочайшее облегчение. Он чувствовал, что в Дюссельдорфе попусту теряет время в нужде и безвестности, а значит, пора ехать в Лондон – или пан, или пропал. Если пропал – тогда остальное уже и не важно; если пан – ну, тут уж мы поглядим! Первое, что он сделает, – вернет матери ее десять фунтов.
Его обуяло страшное нетерпение. Уже настал май, в Дюс сельдорф и Графрат начали съезжаться на лето визитеры. Все те же знакомые лица мелькали в садах, в ресторанах, на концертах. В прошлом году это его занимало, теперь же атмосфера казалась удушливой – все то же самое, все лишено смысла. Веселье казалось вымученным, поверхностным, неискренним. Он сам не мог понять, как раньше терпел этих немецких принцев, что находил в них занимательного. Все они такие жирные, перекормленные. Какими блеклыми казались здешние дамы рядом с Эммой Уайтвик! Да, она еще очень юна и неопытна, но внешностью и обаянием даст любой сто очков вперед – мисс Льюис ей и в подметки не годится. Хорошо бы еще мисс Льюис не смотрела на него с такой укоризной: прямо чувствуешь себя подлецом. Черт возьми, да он ей никогда ничего не обещал! Можно подумать, они помолвлены. Страсть как неловко. Том был с ним согласен. Уйди красиво, наставлял его Том, в сложившихся обстоятельствах тебе больше ничего не остается. Скажи, что вы с ней друзья навек, мол, счастлив будешь при случае встретиться с ней в Лондоне, поблагодари за то, что она скрасила тебе зиму в Дюссельдорфе, а после вежливо откланяйся. Итак, воспоследовали официальные прощания – не без налета неловкости, особенно когда младшая мисс Льюис приняла их с Томом довольно холодно и сообщила, что у сестры ее разболелась голова: она легла в постель и спуститься не сможет. В определенном смысле так оно было проще, но, с другой стороны, ситуация была слишком уж очевидной. Кики подумал, не стоит ли все-таки потребовать встречи и тут же, на месте, сделать ей из чистой вежливости предложение. Не в состоянии он был никого обижать!
– Такт – дело хорошее, но не до такой же степени, – объявил Том и потащил его в кафе выпить напоследок по рюмочке.
Мать, разумеется, до полуночи не давала ему лечь, засыпая советами касательно здоровья и образа жизни – что ему делать дозволительно, а чего нельзя делать ни в коем случае. Будь он невестой накануне венчания, и то вряд ли бы ее наставления были столь же подробны и категоричны.
Кики улыбался, произносил «да» и «нет» и целовал ее в щеку. Соглашаться было куда проще, чем спорить, а еще он гадал, считать ли себя неблагодарным за то, что его так прельщает будущая одинокая лондонская жизнь, самостоятельная и независимая, без постоянных перекрестных допросов, от которых в семье, похоже, никуда не деться.
Да, собственно, такой уж одинокой жизни в Лондоне и не предвидится; рядом будет старина Том, да и другие парижские приятели, в том числе Тэмми, Пойнтер и Джимми Уистлер. Все они как раз в это время перебирались в Англию – все, кому предстояло сказать свое слово в искусстве. Они, как и он, поняли, что в Париже и Антверпене хорошо учиться, но, если хочешь создать себе имя и стать видной фигурой, дорога тебе в Лондон.
Настало утро; все слова прощания были сказаны. Изобель наказали не флиртовать слишком откровенно с немецкими принцами, а пожилую матушку пожурили за то, что в уголке глаза у нее блеснула слеза; после этого отъезжающие – Кики, Том Армстронг, миссис Уайтвик и Эмма – погрузились на рейнский пароходик, который должен был доставить их в Роттердам.
Воздух был теплый и свежий, уже веяло летом. Во всем чувствовалось какое-то обещание, какая-то надежда. На сердце у Кики стало легко. Он снял темные очки, которые проносил больше двух лет, и убрал их в карман. Десять фунтов, которые дала ему мать, были надежно упрятаны в конверт – десять фунтов из ее ежегодной ренты. От того, как он ими распорядится, зависело все его будущее. Он вытащил деньги, аккуратно пересчитал.
Эмма наблюдала за ним из дальнего уголка палубы. До чего же худой, думала она, покачивая головой, слишком худой, слишком бледный. Ни кровинки в лице.
Не умеет он о себе позаботиться, в этом она была уверена. Сколько курит – наверняка ему это вредно. Она вздохнула и перевела взгляд на проплывавший мимо пейзаж. Это, конечно, совсем не ее дело, но хорошо бы за ним кто-нибудь приглядел – промывал бы глаза, штопал носки, вовремя давал лекарство…
Кики положил десять фунтов обратно в конверт. Да, мама поступила очень великодушно. Ведь все, что у нее есть, – эти скудные дивиденды, которых она с таким нетерпением ожидает каждый квартал. Сам Кики даже не знал толком, откуда они взялись, – как-то это связано с бабушкой, которая умерла в Булони.
Какой она, судя по всему, была непотребной старухой! Мама почти никогда не упоминала ее имени. С другой стороны, если бы она не жила так, как жила, если бы не сочетание ее красоты и сметки, не стоял бы он сейчас с десятью фунтами в кармане на борту парохода, плывущего по Рейну. Он еще заработает состояние – и все благодаря ей. Кики рассмеялся и потянулся к карману жилета за неизменным карандашом.
В будущее он смотрел без страха, уверенный, что добьется успеха. Папа ничего не добился потому, что слишком уж верил в свои мечты. А он, Кики, добьется; он вздернул острый подбородок с решимостью, которой Луи-Матюрен никогда не обладал. Энергия Кики происходила из иного источника, она бежала по его жилам, та же энергия, что бурлила когда-то – семьдесят-восемьдесят лет назад – в крови одной женщины со вздернутым носиком и трепещущими веками.
В двадцать шесть лет она уже держала весь свой небольшой мирок в тонких, безжалостных пальцах, а теперь внук ее, в том же возрасте, плыл навстречу будущему, в котором ему предстояло достичь славы – сатирой на то самое общество, которым она вертела, как ей вздумается, в начале века.
